Долго ли они спят? Кожа лишь слегка покраснела. Возможно, не слишком долго.

Девочка чуть приподнялась так, что её рыжие локоны упали ему на обнажённую грудь. Затем, как она себя убедила, исключительно из любопытства положила ладонь между ним и собой. Его тело было горячим и твёрдым, от этого ощущения в её животе будто что-то упало и снова поднялось выше, к сердцу. Томас не просыпался, и она наклонилась поближе к его лицу.

Во сне он казался совсем ещё мальчишкой, не обременённым заботами о будущем. Амелия неожиданно подумала, что он привлекателен. Сначала она удивилась, затем нахмурилась. В конце концов пришло осознание, что в этом факте не было ничего постыдного. Она не задумывалась над тем, нравился ли ей хоть кто-то из джентльменов, навязанных дядей и ухаживающих за ней в обществе. Она просто не думала о них, как о мужчинах. Они были ей не нужны. Но именно сейчас она смотрела на Томаса и понимала, насколько он мужчина в сравнении с ними. Он всегда обращался с нею обходительно и нежно, и ей это нравилось.

Многие ли девицы целовали его? Хотел ли он жениться хоть на одной из них? Амелия встряхнула головой, дабы отогнать эти разочаровывающие мысли. Хотел бы жениться, сделал бы это уже давно. Вот поэтому он дружит с нею, у него просто нет нужды в большем. Девочка улыбнулась и подумала, что в таком случае остальное уже не важно. Она наклонила голову и быстро чмокнула его в сухие губы.

Ничего. Совсем ничего. Это было скорее равнодушно, чем уверенно. Поэтому во второй раз она сделала всё, как сделала бы на её месте женщина настойчивая и взрослая. Правую ладонь она прижала к его горячей, слегка щетинистой щеке, приблизилась и прикоснулась губами к его рту. Задержала дыхание, чуть пошевелилась и, решившись, скользнула внутрь языком. От этого

прикосновения её тут же бросило в жар, а ощутив под собой движение, Амелия отпрянула и взглянула в распахнутые серые глаза.

Она даже не успела ничего сказать. Он просто поднялся, постоял некоторое время к ней спиной, затем лишь повернулся с улыбкой на порозовевшем лице.

Амелия поняла тогда, что он не злился, но себя ощущала немного растерянной.

– Ты думаешь, что я чудная, да? – промямлила она.

Тогда Томас опустился перед нею на колени, приобнял и улыбнулся широкошироко и ласково.

– Всем нужен друг… и ласка… а тебе их очень не хватает, – прошептал он с хрипотцой.

Амелия заметила, как заслезились его глаза, поэтому просто кивнула и опустила голову, чтобы он мог встать и громко откашляться.

Приближался полдень, и солнце начинало припекать всё жарче. Скоро ктонибудь обязательно заметит, что их обоих нет слишком долго, начнутся новые подозрения и обвинения. Амелия вздохнула, поправила свою сорочку и попыталась заплести волосы в косу. Томас подождал, пока она снова поднимет на него глаза, а когда она это сделала, он лукаво подмигнул. Затем произошло то, чего Амелия совершенно не ждала. Что одновременно напугало её и восхитило. Что незримым знаком с Небес определило её судьбу.

Томас повернулся в сторону края утёса, неожиданно сорвался с места, подняв босыми ступнями под собой пыль с земли, разбежался и спрыгнул. Амелия успела только вскрикнуть, да так, что её возглас эхом разнесло по округе. А со стороны бухты послышался громкий всплеск.

Её мгновенно охватили страх и волнение, девочку колотила неясная дрожь, но она вскочила с места и подбежала к скалистому краю. Там, внизу, в голубой чаше бухты, на поверхности воды мелькала светлая кудрявая голова. Томас помахал девочке рукой и снова нырнул. Амелия не могла увидеть его лица, но готова была в тот момент поклясться, что он улыбался, будто нашкодивший ребёнок.

Разумеется, он делал это и раньше, однако совершенно точно не ожидал, что эта сумасбродная девица последует за ним вниз. Послышался тонкий визг, затем совсем рядом всплеск.

Словно обезумевший молодой человек вынырнул в нескольких футах от девочки и быстро подплыл к ней вплотную. Он схватил её голову своими широкими ладонями и посмотрел в побледневшее лицо.

– Ты ч-что, Томас? Что с-с тобой? – пробормотала Амелия, когда он освободил её лицо от мокрых рыжих локонов. – Господи, до чего же вода холодная!

Она так быстро замерзала и настолько была увлечена роскошным видом утёса отсюда, снизу, что и вовсе не заметила этого гневного выражения лица напротив себя. Томас несколько раз дёрнул её за руку, заставил плыть за собой, к отмели, от которой вела тонкая полоса из валунов прямиком к берегу. Едва они выбрались из воды и дошли до суши, Томас опустился перед девочкой на колени, схватил её за плечи и стал так трясти, что у той дух захватило.

– Никогда! Ни-ког-да так… не делай! – хрипел он, сверкая яростными глазами, будто безумный. – Дура!

Когда он отпустил её, Амелия раскрыла от удивления рот.

– Если ты это можешь, почему и мне нельзя? Ведь ты же прыгнул!

Он мотал головой, и капли стекали по его плечам и груди, и снова в гневе дёргал девочку за руку, как бы давая понять, чего именно он от неё добивался.

– Я всего лишь пошла за тобой! – упрямилась она. – Ты же прыгнул, и я бы тебя не бросила!

Тогда Томас резко выдохнул и прижался влажным лбом к её плечу. Так они стояли несколько минут, и он крепко держал её плечи в своих руках. А после медленно отстранился, скользнул по девочке тяжёлым взглядом: по копне мокрых волос, по узеньким плечам и острым вершинкам грудей под намокшей батистовой сорочкой, и ниже, по стройным исцарапанным ножкам. Он просто покачал головой, скорее своим собственным невысказанным мыслям, поднялся, оглядел бухту, затем с его губ сорвался короткий приказ:

– Идём… пташка.

***

Лето подходило к концу, и Амелия чувствовала вокруг всеобщее напряжение, такое тягостное и горькое, будто каждый рядом с ней, и она в том числе, ожидали чего-то неизбежного, неотвратимого. Начались приготовления к отъезду. Томас Стерлинг всё чаще ссорился с отцом и всё реже появлялся в его владениях. Амелия грустила, но в душе надеялась на лучшее.

Короткое письмо от родни из клана Синклер, в котором сообщалось об отличном самочувствии Сары и об их с сестрой возможной скорой встрече, слегка подбодрило домашних, однако, будто бы по чьему-то невидимому жестокому приказу, этой радости не суждено было длиться долго.

В конце августа 1752 года у графа Монтро случился первый приступ. Самые опытные врачи Абердиншира сводили всё к сердечной недостаточности. За несколько дней домашней суматохи и целой череде беспокойных лекарей Амелия привыкла к незнакомым терминам. Она самостоятельно копалась в хозяйской библиотеке в поисках нужных словарей. И хотя Джеймс Гилли старался вести себя так, словно ничего не происходило, впечатлительная Магдалена не умела скрывать эмоции, и Амелия часто видела её заплаканной, сидящей у постели графа, в его покоях.

Для всех это были тяжёлые дни, поездка в Форфар всё откладывалась, и взрослые в доме ходили хмурые и занятые. Амелия снова ощущала себя одинокой, брошенной, её словно тяготила любая новая мысль. Так продолжалось ещё несколько дней, пока, наконец, в день грозы и сильнейшего ливня Томас Стерлинг не появился на пороге дома. За воротами внутреннего двора его ожидал готовый экипаж и скромные пожитки, собранные в пару саквояжей.

Амелия услыхала взволнованные голоса ещё с парадной лестницы и тут же помчалась в гостиную. Томас стоял у дверей, слегка сутулясь, одетый в старомодный дорожный костюм и тяжёлый коричневый плащ. Небритый и хмурый, он терпеливо слушал своего отца, пока тот не умолк и вдруг швырнул пустой хрустальный бокал куда-то в стену. Заметив Амелию, лорд Стерлинг отвернулся к окну.

Ей действительно хотелось подойти поближе, но к девочке быстро пришло осознание происходящего. В голове молнией мелькнула мысль о том, что всё закончится именно здесь и сейчас, а её глаза уже начали слезиться.

Томас подскочил к ней, осторожно приобнял; от него пахло дождём и мокрой кожей. Амелия не шелохнулась. Тогда он взглянул ей в глаза и пожал плечами, кусая тонкие губы.

– Ты уезжаешь? – спросила девочка, и он кивнул. – И надолго?

Она уже беззвучно плакала, ибо знала ответ. Мельком взглянула в сторону лорда Стерлинга, затем снова на его сына.

– Я могу… я могу пойти с тобой? – промямлила она, смахнув со щеки слезу.

Томас покачал головой. Его плечи устало опустились.

– Я думала, что мы друзья.

Её слова прозвучали глухо, как из могилы, словно она говорила сама с собой, не с ним. Томас живо достал записную книжку и написал: «Мы всегда будем друзьями!»

– Но ты всё же уезжаешь…

Он снова написал и показал ей: «Сейчас это мой единственный выход. Для меня здесь больше нет места».

И тогда она рассвирепела. Никогда в жизни она не была так зла на кого-либо. Сильнее она злилась лишь на Камберлендского мясника, сына короля. Но тот не был ей другом, и она ненавидела его всеми фибрами души.

Амелии показалось, словно земля ушла у неё из-под ног. Сердце забилось часто и глухо; она подняла глаза к человеку, который был волен уйти, был волен делать всё, что ему заблагорассудится, который бросал её здесь, среди опостылевших ей людей, в обществе, которое она терпеть не могла, и она не имела права пойти за ним. Несправедливость обернулась в ней яростью. Амелия шумно втянула носом воздух и сказала:

– Что ж, идите. Приятной дороги, сэр. Надеюсь, их не слишком размыло от дождя.

Томас не дал ей вот так уйти, мягко взяв за запястье, но именно тогда его отец наблюдал за этой сценой; он так яростно и громко рявкнул, чтобы Томас убрал от девчонки руки, даже один из лакеев выронил от испуга трость.

Амелия зашипела, будто взбесившаяся кошка, и с отвращением воскликнула, бросив Томасу в лицо:

– Убирайтесь к дьяволу! Видеть вас не могу!

И она сбежала, едва не запутавшись в юбке своего домашнего платья.

Амелия вошла в спальню, в гневе громко хлопнув дверью. Она успела метнуть в сторону подушку и даже флакон с чернилами куда-то о стену. Девочка не слышала, как в комнату проскользнула Магдалена, оставшаяся стоять у двери. Амелия бросилась на постель, свернулась на ней калачиком и закрыла ладонями уши, чтобы не слышать шум ветра и стук капель дождя по карнизу. Ей показалось, будто кто-то громко позвал её по имени, но Амелия не желала ни видеть, ни слышать. Она лежала так, пока гнев не стал утихать, пока пальцы не онемели окончательно, что даже заныли кости в теле. И тогда она снова услышала, как громкий мужской голос позвал её с улицы. Её имя слилось со звуками грозы, растаяло в грохоте грома, и девочка вскрикнула. Затем ещё, и ещё, и завопила вдруг, словно сумасшедшая. Только тогда Магда бросилась к ней и стиснула в своих медвежьих объятьях, пока та не замолкла.

Гроза ушла, заказной экипаж давно укатил со двора; лорд Стерлинг уже полчаса как топил своё горе в бокале хереса, восседая в кресле, в своём кабинете. Магдалена полулежала на кровати и ласково гладила по голове несчастную воспитанницу.

– Моё бедное дитя, бедное дитя… – приговаривала женщина тихо. – Я считала его неискренним и лукавым. Но ты лишила этого мальчика последней радости. Ты жестоко отомстила ему, милая, и будешь жалеть об этом до конца своих дней.

Амелия впала в забытье, а в её ушах до сих пор стоял отчаянный крик, призывавший её к прощанию. Крик, который она оставила без ответа. Тот самый крик, лишивший голоса единственного дорогого ей человека.

Тем летом всё было кончено.


Примечание к части

[9] философия, отрицающая принятые в обществе моральные нормы; сторонники либертинизма потворствовали плотским удовольствиям (даже групповой сексуальности), и всем проявлениям свободы, выходящей за пределы обычной морали.

Глава 8. Одинокая

Леди Кавендиш и леди Питт являлись одними из самых богатых и самых популярных светских львиц в округе Ангус. Ни одна сплетня, ни один дрянной слушок не могли проскользнуть мимо их ушей, а сплетен они собирали немало. Взять хоть тайну отставки герцога Камберлендского, внезапное увольнение пятого премьер-министра или же очередное нападение команды пиратов, которых видели где-то на востоке; леди даже не скупились на разговоры о болезнях короля и его возможной скорой кончине. На этот раз предметом их глумливого обсуждения стала графиня Монтро.

Тот ноябрьский вечер в особняке прусского посла обещал закончиться тухло, как любили выражаться молодые дворяне, если бы леди Кавендиш и Питт не предложили гостям напоследок сыграть в прятки в осеннем саду. Отказались только Амелия Гилли и Роберт Клайв[10].

Леди Кавендиш и Питт видели, как эти двое наблюдали за игрой со своего места на невысоком балконе с южной стороны особняка и о чём-то тихо разговаривали. Не обошлось без насмешек и осуждения: генерал в очередной раз пытался распушить холостой хвост перед богатой зазнайкой, известной своим скверным характером и консервативными взглядами.