— Ты умеешь танцевать свинг?

— Немного, — признался он. — Но никому не говори, ладно?

Она хмыкнула.

— Клянусь, что буду молчать.

Его большой палец покоился на спинке рядом с ее шеей, где свисал локон, выбившийся из хвостика. Блю погладил ее кожу легко, задумчиво. Ее реакция поразила его. Она опустила глаза, ее подбородок и уши слегка порозовели, а соски под тонкой футболкой едва заметно напряглись. Это воспламенило его.

— А, Элли, черт побери!

Быстрым жестом он нажал на тормоз, обхватил ее за шею и поцеловал так, что она не успела возразить.

Но все-таки попыталась. Он услышал слабый, тихий вскрик и заглушил его поцелуем. Тридцать шесть часов непрестанных мыслей о том, как прикоснуться к ней, ударили ему в голову, обожгли губы, шею и бедра, когда их языки сплелись. За долю секунды они вернулись в тот волшебный мир, что возник при их первом поцелуе, в их собственный мир, который Блю не узнал, но захотел в нем остаться. И Элли не была застенчива. Она открыла рот и целовала его с той же глубокой страстью, которую испытывал он сам. Тяжело дыша, он поднял голову.

— Если ты действительно думаешь, что мы можем выбраться из этого, не разделив постель, то ты не та женщина, за которую я тебя принимаю.

Она закрыла глаза, но это не помогло.

— Не знаю что и ответить.

— Не говори ничего. Может, тебе просто надо довериться мне.

Она улыбнулась мягко, но печально.

— Если я так сделаю, то стану не той, за кого себя принимаю.

— Сдаюсь.

Он отпустил ее. Снова положил руки на руль. Он чувствовал ее всем телом, на губах, и в животе, и по всему позвоночнику. Боже, он и забыл, что это значит — так сильно хотеть кого-то.

— Элли, — начал он и замолчал, — Я не такой, как они говорят.

— Они меня не волнуют, Блю.

— Тогда что?

Она смотрела прямо перед собой. Покачала головой. Потом пожала плечами. Он не стал настаивать.


Роузмэри случайно видела в окно, как Блю поцеловал Элли в кабине своей машины. Как раз посередине жалюзи сверкал солнечный зайчик, и поэтому она наблюдала как бы отдельные эпизоды картины. Разговор, потом это резкое, неожиданное движение и поцелуй — Господи помилуй! — поцелуй, от которого сводит ноги.

За ее спиной Конни тихо проговорила:

— Похоже, они готовы съесть друг друга.

— Что? — подскочила Алиша, выглянула и выругалась. — Я его убью, если он будет плохо с ней обращаться.

Конни протяжно произнесла:

— Ой, я уверена, что он будет очень хорошо с ней обращаться. Ты не услышишь от нее жалоб.

— Конни, не все сводится к сексу, — раздраженно ответила Алиша. — Я говорю о том, что он разобьет ей сердце. Я уже предупреждала его один раз. И ее тоже, раз уж на то пошло.

— Не все сводится к сексу, — согласилась Конни, серьезно поджав рот и продолжая смотреть в окно. — Но к этому сводится все поведение Блю Рейнарда.

Роузмэри встретилась взглядом с Алишей и впервые увидела в ней не молодую и стройную захватчицу, а женщину в своем праве, со своими собственными планами и взглядами на жизнь.

— Он мне нравится, — спокойно сказала Алиша. — Я просто не считаю его таким уж подарком.

— Ты права, — отозвалась Роузмэри и легко прикоснулась к ее руке. — Но что ты можешь сделать, чтобы остановить несущийся поезд? А этот явно сошел с рельс. Нам придется только ожидать крушения, чтобы потом собирать обломки.

* * *

Элл и повела Эйприл на короткую прогулку к реке, надеясь встретить миссис Лейсер. Но послеполуденное солнце было еще горячим, угнетающим. Даже вода в реке казалась какой-то густой, и, конечно, никого вокруг не было. Элли позволила собаке немного побегать в траве, а сама стояла, прихлопывая комаров и мошек на потной коже и думая о Бинкле.

Там, в кафе, ей было странно разговаривать с живым, во плоти, человеком, так постаревшим по сравнению со своими школьными фотографиями. В его темных волосах, больших глазах и чересчур полных губах она видела отражение собственных черт Его волосы были подстрижены довольно коротко, и невозможно было понять, вьются ли они, но цвет явно повторял черный цвет ее кудрей.

Эйприл шлепала по воде. Элли облокотилась о дерево и уставилась на мохнатые лапы ели, блестевшие на солнце от влажного воздуха. Когда она впервые увидела фотографии в ежегоднике, то не могла себе представить, чтобы ее взбалмошная мать нашла что-то привлекательное в Бинкле. И все же сегодня, заметив, что при всем его богатстве он легок в общении и проявляет интерес к людям, который кажется искренним, Элли изменила свое мнение. Если он в юности обладал хоть половиной такой уверенности в себе, то наверняка казался привлекательным и мог нравиться.

И по правде говоря, ее набор возможных отцов был совсем невелик Может, сегодня вечером удастся выяснить больше. Вполне вероятно, что Диана влюбилась в кого-то, кто не хотел сниматься или в этот день работал. Да что угодно. И все же Бинкл представлялся наиболее вероятной кандидатурой, и она ощущала странную смесь надежды и тревоги. "Займись делом, Коннор", — приказала она себе. И не двинулась с места. Взглянув через плечо, увидела крышу большого дома и представила себе Блю с руками, обсыпанными мукой, пока он жарит куски курицы для сегодняшнего ужина. Она вспомнила о его просьбе.

Перед тем как высадить Элли, он взял ее за руку. "Сделай мне одолжение", — медленно проговорил он. "Какое?" — "Когда войдешь в дом, не начинай думать обо мне, или о нас, или о чем-то еще, ладно? — Он был серьезен. — Пусть все будет как будет".

Элли тогда кивнула, но как может женщина выбросить такое из головы? Как может хоть кто-то выбросить из головы Блю Рейнарда? Когда он потянулся через сиденье, то приоткрыл рот, и она увидела край его передних зубов и розоватую тень языка, а потом вдруг этот язык оказался у нее во рту, и его волосы касались ее лица, а его палец запутался у нее в кудрях — и все причины, по которым она не должна была его целовать, просто исчезли. Ух!

Целых три дня ее нервы были напряжены до предела и реагировали на все — на каплю воды, упавшую на запястье, на прикосновение травы к босой ступне. Ее сны были горячими и тяжелыми, полными видений сплетенных тел и слившихся губ.

"Прекрати!"

Жара все-таки заставила ее посвистеть Эйприл, и они лениво направились назад по тропинке. Стояла почти гнетущая тишина. Птицы не шевелились на деревьях и не пели. Не колыхалась листва. Даже насекомые затихли.

Это напомнило Элли детство, летние дни, которые, казалось, длились по тысяче лет, и долгие скучные послеполуденные часы в поисках какого-нибудь спасения от жары — у ручья или в глубокой тени деревьев Она подумала, что была ужасно одиноким ребенком и, наверное, Блю был таким же.

Обходя последнюю группу деревьев перед домиком, она заметила Маркуса и Блю, стоявших перед оранжереей. Элли замедлила шаг. Судя по их жестам, они обсуждали какую-то проблему, и Маркус взял лист бумаги, который протягивал ему Блю, потом вытащил из кармана ключи и лениво помахал другу. Блю поднял какую-то коробку и понес ее в оранжерею.

Элли представила себе прохладный, ароматный воздух внутри этого длинного строения, и ноги сами понесли ее прочь от душного домика к оранжерее. К Блю.

Подойдя к двери, она услышала музыку. Остановилась, прислушиваясь. Одно из самых красивых, правда, несколько заигранных музыкальных произведений. Если Элли и сомневалась, стоит ли входить, то эти звуки отмели прочь все ее сомнения. Она открыла дверь и переступила через порог. Музыка охватила ее, печальная и мучительная, удивительно сочетающаяся с этой атмосферой. "Тадж-Махал". Она прошла несколько шагов, но, не увидя Блю, остановилась, чтобы впитать в себя эту необыкновенную гармонию — нарастающие звуки музыки, ослепительную красоту розовых ветвей над головой, приносящую облегчение, прохладу и запах влажной земли и цветов.

Элли подошла поближе к стелющимся побегам розовых и белых орхидей того типа, которые можно увидеть в детских комнатах и за корсажами дам, и попыталась вдохнуть аромат. Они не пахли, но все равно были прекрасны, и она подняла руку, чтобы прикоснуться к одному из цветков.

Внезапно сверху донесся какой-то звук, шипение, которое она не смогла распознать, а потом — дождь посыпался на нее мелкими капельками, освежая раскаленную кожу, увлажняя волосы. Элли подняла лицо, тихо смеясь. Разве бывала она когда-нибудь в подобном месте? Она пошла по тропинке, ныряя под ветки и низкорастущие деревья, по вымощенной гравием дорожке мимо маленьких прудиков с водой медного цвета, окруженных орхидеями в форме пауков, в форме труб и странных, неземных существ. Некоторые были огромными, другие — крошечными, некоторые — красивыми, другие — нет. Наконец сквозь густую зелень она заметила обтянутую джинсами ногу, нагнулась под очередной лианой и уже открыла было рот, чтобы выразить свой восторг. В эту минуту канон закончился, и вокруг воцарилась тишина. Элли чувствовала каждое, свое движение, ясно ощущала, как сгибались ее локти и колени, слышала гул крови в ушах и тихий шум собственного дыхания.

Из колонок загремела музыка Баха, веселое и одновременно горестное произведение, лучший из его скрипичных концертов, праздник и плач — смесь радости и печали, которую можно найти в любом моменте любой жизни. Элли поднялась, отбрасывая волосы с лица, и увидела его. Она замерла, не смея произнести ни слова. Потому что Блю стоял на небольшой полянке на фоне стены из буйно разросшихся орхидей, раскинув руки и запрокинув голову, и дождь серебром омывал его лицо, шею и руки, мочил его рубашку, джинсы и волосы. На его лице застыло такое выражение, которое можно было принять и за глубочайшее горе, и за немыслимую радость. Или за благоговение. Даже можно было представить, что он плачет, растроганный музыкой до глубины души, как и Элли.

И в этот момент она поняла. На земле больше не было такого человека, как он! Никого с таким буйством радости, страсти и горя в душе, с такой смесью красоты и потери, с таким сердцем, полным музыки и цветов! "Подумай, — сказала она себе. — Подумай, каково тебе будет, когда он начнет отстраняться, когда ты поймешь, что не можешь спасти его от самого себя. Когда тебе придется сесть в машину и уехать и вернуться к прежней жизни…" Но это было то же самое, что представлять себе последний день каникул в их первый день. Ты знаешь, что он наступит, но до него еще так далеко! Блю был прекрасен, когда стоял вот так среди цветов!

Пораженная, она, наверное, издала какой-то звук, потому что он повернулся и опустил руки. Его лицо было мокрым и словно светилось. Он не улыбался, просто серьезно смотрел на нее из-под намокших ресниц. Потом скрестил руки, взялся за край рубашки и снял ее одним движением. Бросил на пол и протянул руку Элли. Ее взгляд скользнул по его тонкой талии, потом по груди, и — она захотела стоять рядом с ним обнаженной. Ее ноги пошли сами, и она, подхватив край собственной футболки, стащила ее и бросила. Дождь стекал по ее лицу и груди, собирался в волосах, а потом падал каплями на плечи.

Он сделал шаг, схватил ее, обнял, и Элли ощутила пожар в крови под кожей, когда подняла глаза, чтобы взглянуть на него, на Блю. Он взял ее за подбородок и поцеловал грубо, без изящества, с животной потребностью, и она открылась и впустила его, так же грубо впиваясь в его губы. Он плотно прижал ее к себе. Она положила руки на пояс его джинсов, обняв его и ощущая эластичную ткань его белья, и почему-то эта деталь возбудила ее до крайности. Ей захотелось сорвать с него все, касаться его тела своим телом, и она куснула его губы и опустила ладони на его ягодицы. Его руки тоже скользили по ее спине, по бокам, а его рот — о, его рот! Он целовал, впивался, прикасался и пробовал, и каждое мельчайшее движение выражало неудержимую страсть.

Блю хотел ее!

Это вызвало в ней какое-то неистовство, и она прервала поцелуй, чтобы, не вытирая воды, потоками льющейся по лицу, расстегнуть его джинсы. Он втянул живот, помогая ей, и его ладони скользнули по ее плечам и спине, пока он не нащупал застежку ее бюстгальтера и не расстегнул ее. Элли опустила руки, и он упал между ними. Она отбросила его ногой и притянула руки Блю себе на грудь. Его ладони были слегка загрубевшими, но его рот, когда он опустился на колени и прижался губами к ее соскам, оказался шелковистым и горячим, и она закрыла глаза, испытывая острое возбуждение и закинув голову назад, под струи воды. Ее руки обхватывали его мускулистые плечи, шею, запутались в его волосах.

Он поднял голову, положил руки ей на плечи. Элли посмотрела вниз, закончила расстегивать и начала сдвигать одежду, но, чувствуя его взгляд и не слыша никаких слов, смутилась на мгновение. Она остановилась и подняла глаза, внезапно подумав, что он, может быть, не хочет заниматься любовью здесь, ведь это, в конце концов, его святилище.