Элли кивнула. Дедушка был продуктом своей эпохи и культуры. Он никогда бы не стал сквернословить ни на людях, ни дома и никогда не унижал людей с другим цветом кожи, но ему приходилось тяжело в мире, где все перемешалось. Ему нравилось, что в кафе на Пар-стрит обедают белые старики, а цветные предпочитают Маркет-стрит.

— Но это никак не помешало бы ему любить тебя, детка.

— Я знаю.

— Ну, и ты встретилась с ним? Он знает, что он твой папочка?

Элли подняла глаза, снова ощутив эту мимолетную печаль.

— Нет. Он погиб во Вьетнаме. Она пыталась уговорить его бежать в Канаду, но… — Элли устало пожала плечами: — Может, все это было напрасно.

— Нет. Ты знаешь. Твои поиски были не напрасными. — Бабушка коротко рассмеялась. — И ребеночек теперь не будет для тебя таким уж сюрпризом. Я об этом немного беспокоилась, что твой черненький ребенок тебя сильно удивит.

Элли рассмеялась:

— Ой, было бы интересно попытаться объяснить это. — Их хихиканье заглушил звук мотора, и свет фар пронесся по стенам кухни.

— Кто это может быть, черт побери? — спросила Джеральдина, подпрыгнув.

Сначала хлопнула дверца машины, и только потом заглушили мотор и выключили фары; Элли встала, думая, как это странно. Ничего не подозревая, они с бабушкой вышли на крыльцо. Там включили свет и сразу увидели большой черный грузовик, к которому Элли так привыкла, и мужчину за рулем. Второй мужчина уже подходил к ним, вид у него был помятый и усталый, волосы всклокочены, как после сна, а ноги босы.

— Элли, черт побери, — протяжно проговорил он, уперев руки в бока.

— Это он? — спросила Джеральдина, подходя ближе.

— Да. — Элли не могла понять, в чем дело. — Блю, что ты здесь делаешь?

— Знаешь, — ответил он, приближаясь, — я не могу ответить на этот вопрос. — Он переключил внимание на Джеральдину. — Здравствуйте, мэм. Вы, должно быть, бабушка Элли. Она много о вас рассказывала, но ни разу не упомянула о том, что унаследовала свою красоту от вас.

Джеральдина фыркнула от такого экстравагантного комплимента, но Элли почувствовала, что он тем не менее доставил ей удовольствие.

— А вы Блю?

— Да. Я был полным болваном.

— Слышала уже, — ответила Джеральдина. Его лицо стало серьезным.

— Могу я поговорить с тобой, Элли? Мне надо всего пять минут.

Она кивнула.

— Ну давайте, — сказала Джеральдина. И помахала человеку за рулем. — Идите сюда, я дам вам чего-нибудь перекусить.

Маркус вышел из машины и захлопнул дверцу.

— Спасибо, — ответил он. — Мне надо позвонить жене, если вы не против. Заплатит она.

— Хорошо. Заходите.

Маркус взглянул на Элли и поднял брови.

— Подожди. Бабушка, это Маркус Уильямс, второй парень на снимке, который я тебе показывала.

Они вошли в дом, оставив Блю и Элли наедине. Она посмотрела на его ноги.

— Когда же ты вырастешь и научишься носить туфли, как все нормальные люди?

— Я спешил! — Он опустил голову. — Элли, когда я увидел гостевой домик, то перепугался до смерти.

— Я знаю.

— Я привез твои вещи, но… — Он сделал глубокий вдох и полез в карман. — Я все думал, что бы подарить тебе такое, что запомнилось бы на всю жизнь. О чем бы ты могла рассказать всем своим подружкам и показать внучатам, чтобы они знали, каким романтиком был их дед. — Он посмотрел на футляр, потом на нее. Он выглядел измотанным, вокруг рта залегли морщины, щеки ввалились, но глаза были ясными. — Я уже миллион лет не чувствовал себя так хорошо, не просыпался по утрам счастливым. — Он казался смущенным. — Я хочу жениться на тебе. Чтобы была обычная жизнь. Я хочу детей. Я хочу смеяться вместе с тобой, слушать музыку и держаться за руки.

— Без секса?

Блю захлопал глазами, и тогда она поняла, что он просто валится с ног. Элли рассмеялась:

— Блю, дорогой, когда ты в последний раз спал? — Он потер лоб.

— Очень давно.

— Я поняла. Если слово «секс» не привлекло твоего внимания, то ты совсем плох.

Он не двигался, только смотрел на нее. А потом поцеловал каким-то голодным, измученным, одиноким поцелуем человека, который был уверен, что все потерял. Она взяла у него коробочку.

— Элли, я даже не знал, до какой степени одинок, пока не появилась ты.

— Я тоже, Блю. — Она тихо рассмеялась. — А ты можешь достать кольцо, чтобы я на него посмотрела? Если не хочешь надевать его мне на палец, ладно, но хотелось бы увидеть, что там.

— А! Да. — Он застенчиво открыл футляр. — Я не представляю тебя в бриллиантах, Элли. В тебе столько жизни, как в рубине.

Элли с затуманившимися глазами смотрела, как он надевал ей кольцо. Оно подошло идеально.

— Тебе нравится?

— Да. Оно прекрасно. — Она осторожно обняла его, потому что он казался сейчас таким хрупким, закрыла глаза, вдыхая запах бурбона, орхидей и влажной земли, исходивший от него. — Я не могу обещать, что буду жить вечно.

— Я тоже.

— И не всегда у нас будет дикая страсть и ночи на крыше.

— Иногда — вполне достаточно.

Элли думала о том, что круг замкнулся в Пайн-Бенде и символом этого стало кольцо. Она любит Блю, а он любит ее. Все остальное отпало, как шелуха.

— Я влюбилась в тебя с первого взгляда, Блю. — Ее голос был серьезным. — И с каждым днем любила все сильнее. Это пугает меня.

Он прикоснулся к ее щеке.

— Зеленые времена, Элли. А потом, если придется, мы споем блюз.

Элли не хотела плакать, но не могла остановить слезы. Она обнимала его, он крепко прижимал ее к себе, и она уткнулась лицом в его рубашку. Блю поцеловал ее, потом еще и еще, и у нее закружилась голова.

— Хватит там, вы, двое, — донесся голос Джеральдины из кухни. — Идите сюда и ведите себя как приличные люди.

Элли подумала, что Блю недолго продержится на ногах, но она отыщет ему здесь уютное местечко.

— Ты не рассказала мне о Гвен, — проговорил он.

— Я забыла.

— Она угрожала моей жизни, кстати. — Элли рассмеялась:

— Правда? — Он кивнул.

— У нас будет самый избалованный ребенок на свете.

— Это не самое страшное.

— Да, — согласился он, позволяя увлечь себя в дом. — Думаю, не самое.

ЛЮБОВНИКИ

4 июня, 1969

Дорогая Диана!

С прискорбием сообщаю тебе, что Джеймс погиб вчера. Этот конверт был у него в кармане. Я решил, что ты хотела бы получить его.

Маркус Уильямс.

2 июня 1969

Милая Диана!

Я получил твое письмо несколько дней назад и хочу, чтобы ты поняла, как много значит для меня знать, что ты в порядке и ребенок тоже и ты будешь заботиться о ней, пока я не вернусь. Я сейчас думаю только об одном — как сильно я тебя люблю. Мне снится твоя улыбка, и, просыпаясь я до боли хочу быть с тобой, а потом вспоминаю все наши дни, когда мы были только вдвоем, обнаженные и влюбленные. Я много думаю об этом, об этой целостности, и я так рад, что у нас ребенок. Если дети появляются от любви, то у нас их должно быть двадцать.

Добейся, чтобы она не боялась быть самой собой! Увези ее куда-нибудь, где это не имеет значения, где она никогда не будет стыдиться своих родителей, а будет просыпаться каждое утро счастливой.

Я люблю тебя, Диана. Я могу говорить это, писать тысячу раз, и будет недостаточно. Я всю жизнь чувствовал, что ты придешь, и когда ты пришла, я понял это в ту же минуту, как увидел тебя. И ты тоже знала это. Береги себя ради меня. Яне вынесу, если с тобой что-то случится. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. Поцелуй за меня Элли (прости, но я должен согласиться с твоей мамой насчет имени Бархат. Давай звать ее Элли). Скажи ей, что папа очень ее любит.

Я люблю тебя, Джеймс.

Глава 22

Четвертое июля выдалось серым и дождливым. Конни проснулась от стука капель в окна, и это помогло ей немного снять напряжение. Она всегда думала о том, что Бобби погиб в такой же дождливый день, и сейчас умиротворенно решила, что в джунглях ведь тоже тогда могли идти дожди.

Но из-за погоды группа собравшихся выглядела более угрюмо. Они держали зонтики, переминались с ноги на ногу, стараясь соблюдать приличия, но на самом деле ожидая, когда же это все закончится и они смогут выпить кофе и перекусить.

Ну может, не все. Роузмэри стояла, выпрямившись, как стрела, с замкнутым лицом, напряженно расправив плечи. Рядом с ней Гвен, вся в черном. Конни хотела бы, чтобы она спела — этот день как нельзя больше подходил для блюзов. Особенно для тех долгих, глубоких, печальных нот, которые так удавались Гвен.

Маркус сидел под навесом в щегольском костюме с Али-шеи и мальчиками, и все они сияли как начищенные ботинки. Он, конечно, как автор идеи, был здесь главным. Этот мемориал не позволит им ничего забыть.

Конни заметила Блю в официальном строгом костюме, рядом с ним стояла Элли, дочь Джеймса. Это будет трудное счастье. Конни наблюдала за ней, когда читали имена. Элли напряженно смотрела на памятник с мокрым, и не от дождя, лицом. Они с Блю крепко держались за руки.

Когда официальная церемония закончилась, Конни подошла ближе к плите и положила руку на выбитые буквы. Роберт Мейкпис. Бобби! Она закрыла глаза и представила себе его в тот солнечный летний день, когда они все прощались на вокзале — Конни и Бобби, Роузмэри, Маркус и Джеймс. Она постаралась вспомнить мать Элли, эту крошку-хиппи, но тогда она не заметила, чтобы Диана прощалась с Джеймсом как-то по-особенному.

Она видела только Бобби. Его глаза, такие ясные, полные любви. Солнце, сияющее в его ореховых волосах, которые она погладила, пропуская сквозь пальцы. Бобби улыбнулся в тот момент и сказал:

— Они отрастут снова.

Конни поцеловала его. Прижалась губами к его губам, ощущая любовь, такую чистую, полную и сладкую, какую ничто не могло запятнать. Тогда она не знала, что это мгновение никогда не повторится. Но теперь понимала, что если бы он вернулся к ней, если бы они поженились, как планировали, то все бы изменилось. Прикасаясь пальцами к буквам его имени, она вспоминала. И на какую-то минуту ей показалось, что это не просто воспоминания. Конни замерла, чувствуя прикосновение его волос к своему лицу, ее сердце переполняла чистая, сладкая любовь. Она не смела шевельнуться, чтобы не нарушить это чудо. Женский голос, глубокий, сильный, красивый, как и раньше, запел: «Сердца, и души, и тела…»

Конни улыбнулась и погрузилась в музыку, осознавая, что Бобби тоже слышит ее. И Джеймс слышит, как поет его мать — для него, но больше для Элли, которая волей судьбы расставила все по своим местам.

Солнце пробилось сквозь облака, и его луч коснулся лица Конни. Она открыла глаза и улыбнулась. И пошла навстречу музыке, туда, где еще может петь Мейбл Бове, где соберутся люди, чтобы вспомнить жизнь, которую они прожили. Со всеми ее печалями и радостями.

Отрывок из биографии Мейбл Бове «Сердца, и души, и тела».

Автор — Элли Коннор Рейнард.

Эпилог

Тайна Мейбл Бове остается одной из самых загадочных в истории музыки. Как могла такая известная личность просто исчезнуть с лица земли, и никто ее больше не видел?

Кто-то утверждает, что она отправилась в Париж, где растворилась в послевоенном мире. Некоторые говорят, что она, должно быть, поехала в большой город и стала одной из простых работниц — может, в Лос-Анджелесе. Еще говорят, что она умерла.

Пока ответа нет — возможно, какому-нибудь историку музыки в будущем повезет больше, чем мне. А может, мы никогда и не узнаем всего.

Но факт ее исчезновения значит намного-намного меньше того, как она жила и какую музыку создала. Она влюбилась, родила ребенка и всю свою страсть излила в песне, которую никогда не забудут. Она смела барьеры, стоявшие на пути женщин-музыкантов, на пути цветных женщин, более того — ее творчество положило начало блюзовому направлению в музыке, с которым многочисленные поклонники связывают ее имя.