Сергей Валентинович Щипанов

Мы искали друг друга

Мы искали друг друга на улицах города,

В переулках ошибок блуждали не раз…

Л.Ошанин «Желтоглазая ночь»

Часть I

МАКСИМ И АЛЕКСАНДРА

Глава 1. Желтоглазая ночь

1

Максим Шведов был из породы невезучих — все шишки на него. Вот и в тот раз: вывезли их на сельхозработы, собирать хлопок — и на тебе. Со всего курса заразу эту, вирусный гепатит, подцепил один Макс.

Тогда еще не было таких мрачных болезней, как «ласковый убийца» импортный гепатит «Цэ». Люди недужили нормальным гепатитом «А», нашей отечественной болезнью Боткина. В инфекционной больнице, известной в народе под именем «Заразка», студента встретили как родного. Там привыкли: каждый год, по окончании хлопковой компании, некоторое количество студентов неизбежно попадает к ним с болезнью, в просторечии именуемой «желтухой».

Экзотическая внешность Макса, особенно глаза цвета спелого лимона (взглянув на них, прохожие на улице в ужасе шарахались в стороны), здесь никого не удивила. Без долгих разговоров желтоглазика сунули под душ, обрядили в больничное белье и уложили на кровать под капельницу.

Медицинская сестричка приклеила куском пластыря к руке Макса иглу, торчащую из вены, строго наказала не вставать, вышла. Так тоскливо стало Максу — впору завыть. Тоскливо и страшно. Угнетали голые, обшарпанные стены, грубые, как в армейской казарме, железные койки; пугали мертвенно-бледные, подернутые желтизной лица обитателей палаты — лики оживших покойников из фильма ужасов.

— А ничего у тебя видок, — подал голос один из «мертвяков» с соседней койки. — За китайца сойдешь.

Макс сердито покосился на насмешника. Тот улыбался приветливо, без тени издевки, и уже не выглядел монстром — нормальный парень, симпатичный даже, такие, наверное, бабам нравятся.

— Да и ты тоже, желтолицый брат, — отпарировал шутку Макс.

Сосед поднялся с кровати, подошел, протянул руку.

— Рудольф, можно Рудик.

— Максим, можно Макс.

Пожали руки, благо правая у Макса была свободна. Он невольно задержал взгляд на руке нового знакомого, точнее на его мизинце, чуть искривленном и комично оттопыривающимся в сторону. (Наверное, неправильно сросся после перелома).

— А это Рустик и Тоха, представил двух других сокоешников Рудик. Пацаны-таджики, игравшие на койке у окна в «подкидного», кивнули Максу. — Они из политехникума. Я из пединститута. А ты, служивый, откуда будешь?

— Универ, мехмат, — кратко ответил Макс.

Постепенно разговорились. Макса, разумеется, более всего интересовало, чем и как тут лечат, и долго ли придется «загорать» на этой койке. Рудик, на правах ветерана принялся просвещать новичка.

Унылая открылась перспектива: мало того, что Максу, при самом благоприятном стечении обстоятельств, предстояло провести здесь не менее трех недель на строжайшей диете, но и по выздоровлении предписывалось полгода воздерживаться от жареного, жирного, острого и, — боже упаси, — спиртного.

— Кефир, клистир, сортир, — подытожил Рудик. — Ну, а летом, если доживем, водка, лодка, молодка.

Максу сразу же захотелось, чтобы быстрее наступило лето. Не то что бы он был большим любителем выпивки и лодочных прогулок, просто сидеть полгода на кашах и кефире — весьма сомнительное удовольствие. Что же касается пессимистичного «если доживем», то Макс, со свойственной его возрасту самонадеянностью, исключал для себя возможность другого исхода.

2

Здешняя обстановка давила, особенно на новичков. В коридорах больницы вечно царил полумрак, — должно быть, экономили на электричестве, — и от того гляделись они и вовсе безрадостными. Усиливали тоску развешенные повсюду плакаты «Вирусный гепатит — опасное инфекционное заболевание». Какая, скажите на милость, нужда, напоминать об этом уже заразившимся людям? В туалете Макса охватывал страх при виде собственной мочи, окрасившейся в темно-коричневый цвет. Чувствовал он себя прескверно: беспокоила печень, отсутствовал аппетит, ощущалась разбитость во всем теле.

Зато «ветераны», из числа поступивших ранее, вовсе не производили впечатления несчастных и развлекались всеми доступными средствами: травили день-деньской анекдоты, подкалывали друг друга, перекидывались в картишки, заигрывали с молоденькими медсестрами и желтоглазо-желтолицыми девицами-пациентками: отделение было смешанным. Самым причудливым образом переплелись здесь уныние и праздность.

Палата Макса была четырехместной, но их уплотнили, внесли пятую койку, на которую поместили нового бедолагу — молодожена Вову. С этим парнем, студентом последнего курса химфака, судьба сыграла ту еще шутку: он умудрился попасть в больницу на третий день после свадьбы и теперь проводил здесь медовый месяц.

Каждый день Вову навещала молодая жена. Она жутко краснела под откровенно любопытными взглядами сокоешников мужа — тот вставал, несмотря на протесты супруги, и шел с ней во двор, где они подолгу сидели на лавочке, держась за руки. Вова возвращался в палату хмурым, молчал, не отзывался на непристойные шуточки и советы, сыпавшиеся со всех сторон.

В беседах студентов преобладала «женская тема». О чем бы ни начинался разговор, в итоге он всегда сводился к бабам. Главным экспертом по сексуальным проблемам выступал Рудик. Он был избалован женщинами.

— Нас всего двое мужиков на курсе, — похвалялся Рудик, — и тридцать баб.

Однокурсницы проведывали его, чуть не ежедневно, то по одиночке, то целыми делегациями, но Рудику, видимо, этого было мало — он и в больнице не пропускал ни одной юбки, даже к строгой старшей медсестре Тамаре подбивал клинья. Когда дежурила Тамара, умолкали все любители громко поболтать после отбоя, только в палате Максима позволяли себе продолжать разговоры и смешки. Рудик шутками-прибаутками отводил гнев медсестры — та просила хотя бы не мешать соседям.

А еще у Рудика была мечта. Огромная, как океан. И столь же недоступная. Раз, укладываясь спать, Рудик поведал сокоешникам:

— Знаете, о чем я мечтаю больше всего, мужики? Негритянку трахнуть… Эх! Во сне даже вижу.

И столько неподдельной страстности было в его голосе, что всем обитателям палаты стало ясно: это не блажь пресытившегося донжуана, а настоящая Большая Мечта. У каждого, как известно, свое хобби; иными словами, каждый сходит с ума по-своему.

— Назвать тебя, Рудик сексуальным психопатом — это слишком мягко будет сказано. Ты маньяк, — поставил сокоешнику диагноз Вова.

— Молчи ты, жертва доктора Боткина, молодожен-неудачник. Не зря говорят: ранний брак морально кастрирует мужчину. Ты — смирный домашний ослик. Я — вольный скакун, дикий мустанг!

— Скачи, скачи, жеребчик. Смотри только, как бы не поймать тебе приключений на детородный орган. Будешь в венерической больнице лечиться от какой-нибудь птичьей болезни, типа «три пера»…

Видать «достали» Вову постоянные подколки, вот и решил он пустить в ход против насмешника его же оружие.

Слушая перебранку сокоешников, Макс думал о своем. Ему, как всегда, не везло. Даже Ирина, его пассия не появилась ни разу. Ну, вышла между ними размолвка, и отношениям их, скорее всего, пришел конец — могла б, хоть приличия ради, навестить болящего.

А лечили здесь простыми, но достаточно эффективными средствами: во-первых, само собою, диета: жиденькая кашка утром и вечером, в обед жиденький супчик и паровая котлетка; во-вторых, капельница — по литру глюкозы за один прием; в-третьих, о, только не это! — ежедневная очистительная клизма. Как говориться, чтобы служба медом не казалась.

3

Был пик разгулявшейся заразы — мест в палатах не хватало, койки ставили прямо в коридорах.

Макс за неделю, проведенную в больнице, пообвыкся, да и чувствовал себя куда как лучше. Клизму, — о, радость! — ему отменили; правда, капельницу оставили.

Самая большая больничная проблема — убить время. Доступные развлечения, книги, карты, анекдоты решают эту задачу лишь отчасти; все равно, времени остается вагон и тележка. А молодая кровь, даже подпорченная инфекцией, бурлит. И желтенькие мордашки соседок по «боткинскому» корпусу не пугают вовсе, а напротив, кажутся очень даже миленькими. А тут еще погода установилась, — хотя по календарю шла последняя декада осени, — на дворе бабье лето. В прозрачной синеве летали белые паутины, сизые дымки поднимались от куч с сжигаемыми листьями. Усидеть в палате уже не было никакой возможности. Пациенты «Заразки» большую часть времени старались проводить во дворе, наслаждаясь нежарким ласковым солнцем. По вечерам на крыльце собиралась теплая компания; тихонько пели про «желтоглазую ночь» под бог знает где раздобытую гитару. Песня Петреките стала здесь настоящим хитом.

В том, что именно в больнице Макс повстречал Александру, ничего удивительного не было. Где бы еще он, безнадежный неудачник, мог познакомиться с такой девушкой? Ее Макс заприметил в первые дни больничного заточения, но тогда было не до знакомств. Какие, к дьяволу, девушки, когда тебя ведут на промывание кишечника! Потом кладут в койку — постельный, блин, режим, и закачивают через капельницу литр глюкозы. Словно мимолетное виденье (это определение Макс сам придумал, причем тут Пушкин), — явилась ему хрупкая, сотканная из лунного света (Макс никогда не писал стихов, но теперь на ум приходили именно такие сравнения) девушка. Серый больничный халат и цыплячья желтизна худенького личика не смогли умалить в глазах студента ее неземной красоты. Эх, молодость, молодость…

Они прогуливались под руку во дворе — две серые мышки, подруги по несчастью. Макс мучительно выдумывал предлог для начала разговора, но на ум ничего не шло, и он стоял, ковыряя носком туфли трещину в асфальте. Выручил Рудик, как нельзя более кстати, оказавшийся поблизости.

— Что, Макс, хочешь к тем красоткам подкатиться?

От его проницательного взора ничего укрыться не могло.

— Давай вместе. Которая твоя, слева? Нет, мне та, что слева, а тебе правая, идет? Пошли!

— Да подожди, ты! — слегка опешил Макс от напористости этого волокиты.

— Чего ждать… Э-э, вижу — толку от тебя… Ладно, стой здесь, я сейчас.

Легкой уверенной походкой направился Рудик к незнакомкам. Через пару минут он уже энергично с ними беседовал и махал рукой Максу — давай, сюда!

— Мой друг, Максим, — представил Рудик сокоешника. — Познакомься Макс — это Таня, а это — Саша. Макс у нас математик и, к тому же, большой специалист по юридическим наукам: на днях получил за курсовую по уголовному праву четверку.

Рудик намекал на выполненную Максом, за Тамариного жениха, юриста-заочника, курсовую работу. Студент отбрыкивался, как мог, — он же на мехмате, а не на юрфаке учится, — но Тамара уговорила. Она принесла программку и кучу книг по уголовному праву — Макс как проклятый корпел над курсовой для балбеса-юриста. Получилось. Тамара рассказала, что жениху за работу поставили четыре балла. Чудеса, да и только!

Новые знакомые были явно озадачены. Таня глянула на Макса лукаво, поинтересовалась:

— Это как? Юрист-математик, что ли?

— По совместительству, — не давая раскрыть приятелю рта, тараторил Рудик. — Он вам все потом объяснит. Девочки, давайте прогуляемся. Погода какая стоит, а! Ташкент! Я вам одно место покажу — райский уголок.

Девушки переглянулись и прыснули — балаболку Рудика невозможно было принимать всерьез, чем, нередко, пользовался коварный соблазнитель, исподволь затягивая в сети потерявшую бдительность жертву.

— Райские сады здесь, в «Заразке»? О-очень любопытно! Давайте посмотрим, — согласилась за обеих Таня. Мнением Макса, похоже, вообще никто не интересовался.

Рудик повел компанию в глубь обширного больничного двора. Рот у него не закрывался: тары-бары, где живем, учимся; какой факультет, курс… Рудик ненавязчиво, с обычными своими шуточками, расспросил девушек. Татьяна оказалась студенткой третьего курса иняза, Саша — второго, геофака.

— Будущий геолог? — удивился Рудик.

— А что, не похожа?

Макс тоже был поражен: такая хрупкая девушка, и вдруг — геолог. Не важно, что будущий. В представлении Макса люди этой профессии, все как один, здоровые бородатые мужики.

В «тандеме» девушек Татьяна явно была ведущей. Бойкая, из тех, что за словом в карман не лезут, она и внешне, пожалуй, выигрывала у Саши. По идее Макс должен бы «запасть» на Таню — так ведь сердцу не прикажешь…

«Райский уголок» оказался просто скамейкой, стоящей в стороне от аллеи, за раскидистым карагачем. Здесь и впрямь было красиво, — вокруг кусты шиповника, усеянные подсохшими ярко-оранжевыми ягодами, — даже странно, что место оказалось не занятым.