«Пусть, — решила Саша. — Пусть меня осудят, назовут дрянной и развратной, пусть. Больше не могу и не хочу притворяться». Она прижалась к груди Макса.

— Саша, милая…

— Не говори ничего, — прошептала она.

Их губы встретились.

Мир исчез. Остались только Он и Она. И было им плевать, что потом скажут другие: осудят или оправдают…

Саша и Макс, отдыхая от бурных ласк, лежали на низкой тахте, уместившись головами на маленькой подушке-думке. Плед, которым они укрывались, полностью сполз на пол, но Максу не хотелось его поднимать.

— Бесстыдники мы с тобой, — сказала Саша с усмешкой. — Давай прикроемся, что ли.

— Не могу, — возразил Макс, — ты слишком красивая, чтобы прятать тебя под покрывало.

Саша хихикнула и, с деланной жеманностью протянула:

— У-у, негодник. Ты разглядываешь меня, словно…

— «Я любуюсь тобой, как Мадонной Рафаэлевой», — процитировал Макс.

— Мадонна нарисована одетой.

— Ну, как… Венерой Милосской.

— А та вообще, без рук!

Они расхохотались. Макс обнял любимую, обворожительно прелестную в ничем не прикрытой наготе, и притянул к себе.

— А мне на самом деле ни капельки не стыдно, — прошептала ему на ухо Саша. — Это плохо, да?

— Это замечательно, — ответил Макс, целуя свою ненаглядную.

Они совсем забыли о времени. И не услышали даже, как в квартиру вошли. Встрепенулись, когда дверь, предусмотрительно запертую на защелку, тронули снаружи, и раздался женский голос:

— Саша?

Макс стал судорожно шарить свободной рукой по полу в поисках пледа. Саша прижала к его губам палец и прошептала:

— Это муля.

Затем громко сказала:

— Муль, у меня гости.

Она крепко обняла любимого, словно желая защитить от всех напастей.

— Никому тебя не отдам, милый мой…

Макс отвечал на Сашины поцелуи, мысленно сетуя на вечную непруху. Что за напасть: стоит ему лечь в постель с женщиной, как кто-нибудь обязательно начинает ломиться в дверь.

Они еще с четверть часа не отпускали друг друга и целовались. Точнее, Саша не выпускала Макса из объятий. Но… продолжение стало невозможным.

Саша, поднявшись, накинула халатик. Быстро привела в порядок постель, помогла Максу застегнуть пуговицы на рубашке. Поправила ему волосы и, поцеловав на прощание, выглянула в прихожую. Убедившись, что там никого, проводила гостя до лестничной площадки.

4

Прошел слух, что город наводнили беженцы-армяне, что все они, как один, богатые торгаши, и что им без очереди(!) квартиры дают. В «компетентных органах» потом утверждали, дескать, слухи эти распространяли некие эмиссары из Азербайджана, чтобы поквитаться с армянами за Карабах. Не исключалась и вероятность прямого участия зарубежных радикально-исламистских организаций, разыгрывающих «мусульманскую карту» в Средней Азии. Оппозиционеры же, заявили: все это — провокация московских властей и КГБ. Так или иначе, а в топку перегретого котла подлили керосину. Градус озлобления достиг критической отметки.

Двенадцатого числа перед правительственным зданием стала собираться толпа. Митинговали, орали: «Долой армян!», требовали, чтобы к ним вышел Главный. Ближе к вечеру настроение толпы переросло в ультрареволюционное. «Армянский вопрос» отошел на второй план. Под крики «Долой Махкамова*!» орда, подогревшаяся анашой, ринулась на штурм, толкая перед собой пустой троллейбус. В окна цековского здания полетели булыжники — оружие пролетариата, и бутылки с «коктейлем Молотова». Запахло жаренным. — ---------------- *) Прим. Махкамов — в то время Первый секретарь, глава Таджикистана (авт.)

В ответ из здания стали стрелять. Сначала в воздух, потом — на поражение.

Толпа отступила. Но не угомонилась, а покатилась по центральной улице, вымещая озлобление на всем, что попадалось под горячую руку. Перемещение неуправляемой орды сопровождалось хрустальным звонов разбитых вдребезги витрин, треском переворачиваемых киосков, возбужденными криками, воем и топотом.

Алишер, тот самый шофер, о котором рассказывал Максу Трофимов, случайно оказался на перекрестке возле ЦУМа. Он увидел, как из проема высаженной витрины какие-то люди вытаскивали коробки — грабили магазин. Алишер бросился к стоящему у стены милиционеру и закричал по-таджикски:

— Ты что, не видишь!? Смотри, что они делают!

«Страж порядка» только испуганно моргал. А потом и вовсе исчез, растворился в переулках.

Толпа постепенно рассосалась по боковым улицам. На время бесчинства прекратились.

В тот день Макс в город не выходил, и о случившемся узнал, когда вечером включил телевизор. На местном канале показывали одни и те же кадры: орущую толпу, троллейбус, используемый в качестве тарана, летящие пылающие бутылки, клубы дыма, валящие из разбитого окна, бегущих людей, опрокинутую будку «спорт-лото»… Диктор попеременно, по-таджикски и по-русски, говорил о «массовых беспорядках, спровоцированных хулиганскими элементами с подачи деятелей радикальных группировок».

Макс поспешил к телефону: узнать, все ли у Саши в порядке, не случилось ли с ней чего. Только напрасно он мучил телефон, пытаясь прорваться через шквал звонков. Телефонные линии, должно быть, раскалились докрасна и готовы были полопаться от перегрузок.

Впрочем, Саша дозвонилась сама.

— Как, там, у вас? У нас все тихо…

Макс подошел к окну. С улицы доносился лишь шум редких, в этот поздний час, машин.

Город засыпал, чтобы завтра проснуться другим. Прошедший день поделил историю города на «до» и «после». Он переживет еще не одно трагическое событие, будет получать и залечивать раны, быть может, он станет самым красивым и современным городом, а может, захиреет окончательно.

Вот только прежним ему не быть уже никогда.

5

Тринадцатого, с утра, на улицах было спокойно Только в центре появились БТРы, охраняющие Важные Объекты: госбанк, главпочтамт, здания правительства. Да еще очереди стояли в хлебных отделах магазинов — наиболее предусмотрительные решили запастись хлебушком.

Однако, спокойствие это было видимым. Все ждали: что-то будет. Часам к десяти к Центру с разных сторон, группами, потянулись люди, преимущественно молодые: студенты, жители окрестных кишлаков и просто городская шпана. На сей раз толпа собралась на Главной площади. Продолжили митинговать, орали в мегафоны, произносили пламенные речи. Про армян больше не вспоминали. Призывали разобраться с теми, кто отдал приказ стрелять в «мирных граждан», к тому же, выставили явно провокационное требование: захоронить на площади перед зданием ЦК убитых в ходе вчерашнего расстрела, и переименовать это место в «площадь Шахидон (Мучеников)».

Дальше — больше. Устав обличать местные власти, переключились на московские. Говорили о засилье «чужих» и о «попрании местных обычаев». Опять скандировали: «Долой!», грозили устроить Джихад. Откуда-то появились носилки с мертвым телом. Кто убил этого человека было не понятно, но для оголтелой орды труп явился дополнительным катализаторам.

Толпа почуяла кровь. И жаждала крови. Гнев толпы, как это обычно бывает, с недоступных для нее правителей, переключился на «чужаков», которые всегда под рукой: «Пусть уезжают в свою Россию!»

Клич «бей их!», подхваченный толпой, явился сигналом к началу грабежей и побоищ, прокатившихся по улицам и переулкам города.

Мудро поступили те, кто к середине дня, наплевав на распоряжение начальства оставаться на рабочих местах, собрался и уехал домой, под защиту родных стен. Ибо альтернативы просто не было. «Стражи порядка», совместно с военными, бесстрашно охраняли властей предержащих, оставив город на откуп бесчинствующим оравам.

К вечеру улицы полностью обезлюдели. Повсюду остались следы побоищ: битое стекло, булыганы, брошенные дамские сумочки, сломанные зонтики, вырванные «с мясом» пуговицы. На перекрестках, то здесь, то там, чадили, догорая, легковушки, подвернувшиеся любителям устраивать поджоги. У многих, с грехом пополам добравшихся до мест стоянки машин, были выбиты стекла — угодили под град камней. Счет убитым шел на десятки, раненым — на сотни.

Но жизнь в городе не замерла совсем. Отсиживаться в квартирах-норах, где люди вовсе не чувствовали себя в безопасности, оказалось страшнее, чем защищаться сообща. Горожане высыпали во дворы, вооружаясь, кто, чем мог, были полны решимости обороняться до последней возможности. Строили баррикады. Готовили бутылки с «коктейлем Молотова» — проверенное оружие.

Макс, прихватив обрезок стальной трубы, тоже вышел погреться на солнышке, — на редкость теплым выдался февральский денек, — пообщаться с соседями, почувствовать, что не одинок.

Весьма живописную картину представляли собой «ополченцы»: кто с ломом или монтировкой, а кто — просто с дубиной. Один малый вооружился спортивной рапирой, а толстый усатый дядя Толя, потомственный казак (так он представлялся при знакомстве), вышел с огромным мясницким тесаком: пусть только сунутся — башки поотрубаю! Всех рассмешил местный дурачок Амри, тщедушный и абсолютно безобидный парень, выбравший в качестве оружия корягу выше собственного роста.

— Посмотрите, «Махмуд-герой» идет! Ха-ха-ха! Амри, кто кого тащит: ты дубину, или она тебя?

Несмотря на некоторую карикатурность, «ополчение» представляло собой вполне боеспособную единицу. Во всяком случае, настрой был серьезный. Ночью выходили, по очереди, на дежурство. Жгли костры. На крыши домов посадили наблюдателей. Придумали средство оповещения: подвесили к дереву пустой кислородный баллон, гудевший, если колотить по нему железом, что твой колокол-набат.

В небе, то и дело, раздавался гул — заходили на посадку тяжелые «транспортники». В город перебрасывались спецподразделения Внутренних Войск. Власти объявили о введении чрезвычайного положения и комендантского часа.

Четырнадцатого на работу никто не вышел. Не открылись магазины, не работали школы и детские сады, не ходил транспорт. Иногда по улицам проносились машины с зелеными флагами. Из них что-то кричали, свистели, улюлюкали. Но погромщики всюду видели одну и ту же картину: забаррикадированные въезды в микрорайоны и дворы, людей с дрекольем. А то, нет-нет, да и блеснет на солнце ствол охотничьего дробовика. Шутить с беспредельщиками никто не собирался.

Позже на улицах появились патрули ВВ — накаченные ребята со щитами и резиновыми дубинками. Беспредел прекратился.

Макс, включив вечером телик на первый канал, с удивлением услышал выступление московского говоруна-политика, заявившего: дескать, Махкамов в Душанбе расстрелял мирную демонстрацию. Этот столичный краснобай практически слово в слово повторял речи местных деятелей-оппозиционеров, старающихся все перевернуть с ног на голову, и оправдать погромщиков, выставив их невинными жертвами. «Вот, сволочь, — подумал Макс, — тебя бы, гнида, сюда, и чтобы эти „мирные демонстранты“ тебе по тыкве настучали».

С расстояния в три тысячи километров некоторые события, если они не затрагивают вас лично, смотрятся не так, как видят те, кто оказался в самой их гуще.

* * *

Жертвой побоищ едва не стал актер Плачидо, приехавший в Душанбе на съемки фильма об афганской войне. Ему повезло: кто-то узнал в посетителе бара, подвергшегося нападению погромщиков, легендарного комиссара Катании. Итальянец не пострадал, и благополучно улетел обратно в Европу. А бар потом нарекли «Мигеле Плачидо»

6

Связь в городе, как это обычно и бывает во времена природных или социальных катаклизмов, работала из рук вон плохо. Дозвониться удавалось лишь в одном случае из двадцати. Не дай бог, прихватит сердце — скорую не дозовешься, десять раз помереть успеешь.

Максу никак не удавалось связаться с Сашей. В телефонной трубке — одни только короткие гудки. Как неприкаянный слонялся он по квартире, не находя, куда приткнуться.

Родители Макса тоже дома сидели, не зная, радоваться неожиданному отпуску, или огорчаться. Батя ворчал, лениво ругал Перестройку и Горбачева: довели, мол, страну до ручки, был бы Сталин, все бы по струнке ходили. Это же самое можно было сейчас услышать всюду, где собиралось более двух человек. Макс не разделял батиных убеждений, но в спор не вступал — пусть ворчит себе. Мать тоже ругалась: магазины, даром что открыли, — одни пустые прилавки, — хлеб, и то, нерегулярно привозят. Куда катимся?!

Неожиданно дозвонился Трофимов.

— Ну, что, Швед, прав я был? И это только начало, башку на отсечение даю. В общем, я решил: уезжаю.

— Куда?

— В Россию, куда ж еще. У Валентины на Алтае родственники: дядя родной, ну и разные, двоюродные-троюродные…

Макс знал: Леха слов на ветер не бросает. Но уж больно неожиданным было это его решение, вот так, сходу.