Аньес Мартен-Люган - Мы не могли разминуться

– Ты хочешь, чтобы я в это поверил после того, как, приехав сюда, ты первым делом переспала с моим лучшим другом?!

Все обращалось против меня.

– Теперь, когда ты закончила свое представление, уходи.

Я была без сил, но мне необходимо было добиться другой реакции, не агрессивной.

– Я не закончила, – заявила я. – И я не уйду, пока ты не выслушаешь меня до конца.

Я обещала себе не упоминать его детей, его других детей, но у меня не осталось иного выхода, кроме как применить электрошок.

– Золотистым цветом твоих глаз, непослушной прядью, манерами… Адам так похож на него…

– Не смей произносить имя моих детей, – заорал он. – Я тебе запрещаю! Оставь их в стороне от всего этого! Запрещаю тебе их пачкать!

Я изо всех сил держалась, чтобы не рухнуть от его жестокости, уговаривая себя, что эти мерзкие слова продиктованы только страхом.

– Ноэ – твой сын, и ты этого не изменишь, – мягко произнесла я. – Вспомни последние месяцы перед твоим отъездом, которые мы провели вместе, как бы я смогла тебя обмануть? И ты это прекрасно знаешь, хоть и противишься из последних сил…

Он резко остановился, покачнулся и побелел, приоткрыв рот.

– Невозможно, – пробормотал он.

– Перестань сопротивляться, пожалуйста.

Он отчаянно подергал себя за волосы, отказываясь признавать очевидное, отрицая его снова и снова. – Ты представляешь себе, какое дерьмо накидала в мою жизнь? Это уничтожит Элоизу, разрушит семью… Как мне ухитриться забыть то, что я услышал от тебя?

– Ты не забудешь.

Он мучительно сглотнул слюну.

– Сегодня вечером я все расскажу Ноэ – о нас, о его зачатии, рождении, о том, кем ты теперь стал… Я хотела предупредить тебя.

Его лицо стало жестче.

– Мне жаль его, и жаль, что тебе пришлось самой растить сына. Но тебе нечего ему рассказывать, я не его отец, у меня нет семнадцатилетнего ребенка.

Я стояла перед глухой стеной. В ней появилось несколько трещин, но Николя был непоколебим.

– Уйди отсюда и больше никогда не возвращайся.

Я нервно рылась в сумке в поисках конверта, который приготовила для него – с доказательствами и несколькими снимками Ноэ. Найдя, я положила его на стол.

– Когда ты будешь готов, ты узнаешь себя на фото и убедишься, что я тебя не обманываю.

– Забери, мне это не нужно.

– Это твое.

Медленно-медленно я натянула плащ, завязала на шее платок, повесила на плечо сумку, собралась с духом и атаковала его в последний раз:

– Николя, я не изменилась… Мне просто пришлось быстрее созреть, чтобы одной воспитать Ноэ. Я тебя не осуждаю, никто, кроме меня, не виноват. Ты никогда меня не простишь, я всегда это знала.

Он упорно отводил глаза.

– И все-таки я искренне прошу прощения, мне должно было хватить мужества сообщить тебе о своей беременности, когда ты был в Индии, нельзя было идти на поводу у своих эмоций из-за того, что я тебя потеряла. Меня очень огорчают и беспокоят последствия для твоей семьи, для Элоизы и детей, они этого не заслужили. Никто этого не заслужил, и Ноэ в первую очередь. Прошу тебя лишь об одном: помни, что он ни в чем не виноват. Меня ты можешь ненавидеть, хотеть придушить. Мне наплевать. А его постарайся принять. Узнав Ноэ, ты не сможешь не полюбить его.

Он отвернулся. Я вышла из кабинета, бесшумно притворила дверь и в последний раз пересекла “Четыре стороны света”, сопровождаемая смущенными взглядами сотрудников. Они слышали весь наш скандал. Я двинулась по парковке, втайне надеясь, что он меня догонит, не позволит мне так уйти. Дождь лил без остановки, я прождала полчаса в машине. Как выяснилось, напрасно. Тогда я отправилась в путь, чтобы завершить свое покаяние.

Загадка, как мне удалось добраться живой и невредимой до Руана. Поль был прав, предупреждая, что это опасно. Я мчалась словно в бреду, слезы заливали лицо, время от времени я вскрикивала и колотила кулаком по рулю. Я была готова к тому, что вызову стихийное бедствие, сообщив Николя, что у него есть четвертый ребенок, семнадцатилетний сын, но я даже представить себе не могла, как рьяно он будет сопротивляться. Это было совсем не похоже на него – ни на того, каким я его когда-то знала, ни, как мне казалось, на него теперешнего, которого я снова невольно впустила в свою жизнь. Я изо всех сил старалась стереть все из памяти, выбросить из головы нашу стычку и полностью сконцентрироваться на Ноэ. При ехав, я успокоила Поля, написав, что благополучно добралась до дому. Ни на одно из сообщений, которыми он принялся меня бомбардировать, я не ответила.

Ноэ сразу понял, что случилось что-то серьезное. По сравнению с вчерашним вечером перед ним словно предстала незнакомка. Он засыпал меня вопросами: “Что происходит? У тебя неприятности? Это Поль? Паком? Скажи мне, не скрывай!”

– Сначала поужинаем, потом поговорим.

Это было глупо и бесполезно. Просто сработал животный инстинкт защиты детеныша – я хотела накормить его, позаботиться о нем в последний раз. Почти ничего не могло лишить его аппетита – такой возраст. Поэтому, хоть он и смотрел все время на меня, а не в тарелку, чтобы прочитать на моем лице хоть какой-то намек, однако свою пасту исправно проглотил. Что до меня, то я лишь один раз накрутила на вилку макароны, с трудом прожевала их, да и то меня едва не вырвало.

– Подожди меня, пожалуйста, в гостиной. Возьму кое-что и приду.

– Когда я наконец-то услышу, что стряслось?!

Он был как на иголках, я подошла к нему и погладила по волосам.

– Ты меня пугаешь.

– Прости меня. Подожди пару минут.

Он подчинился и, волоча ноги, ежесекундно оборачиваясь и бросая на меня перепуганные взгляды, побрел в гостиную. Я вела себя бестолково, что не удивительно, поскольку никто еще не изобрел правильный способ сделать то, что мне предстояло. А ведь я готовилась, продумала каждое свое слово. Но теперь, когда подошло время, эти слова разбегались, прятались, я находила их или слишком пафосными, или недостаточно убедительными, или вообще бессмысленными и не несущими утешения. Из ящика ночного столика – места, которое было для Ноэ под запретом, – я извлекла конверт, приготовленный для него десять дней назад, когда мы были в гостях у родителей. Стоя на верхней ступеньке лестницы, я на мгновение застыла. Через несколько минут я умру. Скоро мое сердце перестанет биться.

Я вошла к Ноэ. Он сидел на диване, грыз ногти и испуганно уставился на меня.

– Ты заболела, мама?

Всхлип, прозвучавший в его голосе, перевернул мне душу. Я подбежала и схватила его за руки.

– Нет-нет, мой родной, не волнуйся. Со мной все в порядке.

Мои заверения не сработали, ему не стало легче.

– Честное слово, – настаивала я.

Я села на кофейный столик напротив него.

– Ноэ, я хочу, чтобы ты запомнил, что я люблю тебя больше всех на свете и что моя жизнь не имела бы смысла, не будь тебя рядом.

– Я тоже люблю тебя, мама, но твое взвинченное состояние меня пугает.

Я распечатала конверт и достала фотографию, на которой были мы с Николя, мне там двадцать лет, а он на два года старше. Мы на пляже в Нормандии, закат, мы подняли воротники пальто – разгар зимы. Мы сияем, счастливые, уверенные в будущем.

– Что это?

Я протянула ему снимок, он собрался его взять, но я придержала, боялась отпустить. Впервые между мной и моим сыном материализовался Николя. Ноэ узнал меня, на его лице появилась нежная улыбка – возможно, последняя, которую он мне адресует, – а потом его взгляд переместился, лицо застыло, он закусил губу.

– Кто это? – спросил он севшим голосом.

Он его, естественно, никогда не видел, но сразу обо всем догадался.

– Твой отец.

Фото словно гипнотизировало его, пальцы, держащие кусок глянцевой бумаги, дрожали.

– Я на него действительно похож.

– И даже очень.

– Зачем ты мне его показываешь, мама? Ты прекрасно знаешь, что я не хочу о нем слышать…

В его голосе звучала боль.

– Ноэ, посмотри на меня, пожалуйста…

Он послушался и вдруг показался мне немыслимо хрупким.

– Я допустила много ошибок, но самая серьезная из них в том, что я никогда не рассказывала тебе правду о Николя. Я оберегала тебя, и в особенности себя.

– Какую правду, мама? Что вы любили друг друга? Ты это хотела мне сообщить?

– Да…

– Окей, ну вот теперь ты сказала, и что? – перебил меня он. – Это ничего не изменило.

Он сунул фотографию мне обратно и стремительно вскочил с дивана. Между ним и мной только что образовалась пропасть.

– Я не хочу об этом говорить, – умоляющим голосом произнес он. – Ты же видишь!

– Во-первых, я не оставляю тебе выбора, а во-вторых, ты не прав – многое изменится для тебя, после того как ты меня выслушаешь.

– Да ладно! Ты сейчас пытаешься меня убедить, что он меня хотел и что вообще-то он нас не бросил? Ты это хочешь до меня донести?

– По правде говоря, у него просто не было возможности… Твой отец не знал, что я беременна.

Он свалился на стоящее за ним кресло и обхватил голову руками.

– Что это значит?

Я подошла к нему, сражаясь с непреодолимым желанием сжать его в объятиях.

– Когда стало понятно, что я жду тебя, он был в Индии. Еще до того, как я успела сообщить ему о твоем существовании, он оставил меня ради другой женщины. Поэтому я промолчала. Я сохранила тебя для себя, только для меня одной.

– Я запутался, мама…

Знаю, знаю, любимый мой, тебе невыносимо слышать, что я тебя так предала. Николя прав, нормальная мать не причинит такое зло своему ребенку.

Поскольку я продолжила молчать, он заговорил, ожидая от меня ответа.

Ящик Пандоры открылся.

– Почему ты сообщила мне об этом именно сейчас? От этой информации в моей жизни не появится ничего нового…

Его большие глаза смотрели на меня в упор, большие глаза, полные слез, отчаяния и надежды. А еще непонимания.

– Мне и во сне не могло присниться, что однажды я увижу его. Я никогда не интересовалась, что с ним стало, где он живет. Не искала его, потому что боялась все тебе рассказать и боялась, что он тебя заберет.

– Теперь ты знаешь, где он?

Сын был в полном отчаянии, мое сердце разрывалось от боли.

– Три месяца назад я познакомилась с Пакомом, а он представил мне своего компаньона, который заодно его лучший друг и…

– Мой отец?

– Да, Ноэ, это он… компаньон Пакома.

– Он живет в Сен-Мало…

Он говорил совсем тихо, возможно сживаясь с этой мыслью, свыкаясь с тем, что отец, которого он, наверное, втайне всегда ждал, где-то совсем рядом.

– Как раз к нему я сегодня ездила.

– Ты призналась ему? Теперь ему известно, что я существую?

Я утвердительно кивнула, потому что была не способна произнести ни слова. Меня потрясло то, что мне сейчас открылось: ему всегда не хватало отца, хотя он никогда об этом не говорил. Ноэ вздохнул, и мне показалось, что это вздох облегчения. Но облегчение было мимолетным, потому что он сразу втянул голову в плечи.

– У него есть семья?

Я избегала его страдальческого взгляда.

– Николя женат… и… у него трое детей. Две девочки и мальчик.

Он засмотрелся куда-то вдаль, на губах появилась грустная улыбка.

– У меня две сестры и младший брат, – прошептал он.

Мыслями он был далеко. Возможно, представлял себе, как выглядят эти дети? А может, задавал себе вопрос, встретится ли когда-нибудь с ними?

– Мама…

Я снова приготовилась отвечать на его вопросы.

– Как он реагировал, когда узнал? Говорил что-то обо мне?

Как бы я хотела сказать ему что-нибудь другое, выдумать какую-то историю, но я больше не имела права лгать. Мой сын заслуживает правды, он всегда ее заслуживал.

– Как тебе сказать… Он не… Он был… шокирован, когда узнал о твоем существовании…

– Он тебе не поверил?

– Ему трудно это принять… Мы не общались восемнадцать лет, и вдруг сегодня днем ему сообщают, что у него есть старший сын, семнадцати лет от роду. Ему потребуется время…

Лицо Ноэ стало замкнутым, потом он поднялся с кресла и направился к лестнице.

– Ноэ, скажи мне что-нибудь, поговори со мной… – Еще час назад моего отца не существовало, если не считать разных историй, которые я рассказывал сам себе в детстве. Пусть так будет и дальше, я притворюсь, будто у меня отца нет. Ты мне всегда говорила, что он нас бросил: ты была, по сути, права, все так и есть, я ему не нужен.

Я задышала быстрее.

– Возможно, в один прекрасный день он сделает шаг к тебе, раз он теперь знает.

Он равнодушно махнул рукой, не глядя на меня. – Пойду лягу.

– Ноэ…

– Все нормально, мама.

Я не отрываясь следила за ним, пока он поднимался по лестнице, даже встала, чтобы подольше видеть его. Его высокая мальчишеская фигура согнулась под тяжестью моих откровений. Он был потрясен, подавлен, замкнулся в молчании… Я бы все отдала за то, чтобы он взорвался, выплюнул свою ярость. Это внешнее спокойствие было нехорошим, нездоровым. Ноэ никогда не вел себя как холерик, для него скорее характерна невозмутимая сила, но, учитывая обстоятельства, я бы очень хотела, чтобы он закричал и разрыдался.