– Идите по домам, вы совсем без сил.

– Я могу остаться на ночь, – предложил он.

– Ладно-ладно, Поль, пойди отдохни, – сказала сестра. – Я здесь переночую.

Я выпрямилась, готовясь выдержать атаку.

– Я вам очень благодарна, вы и так сделали достаточно для меня, для нас… Я не больная, которой требуется уход… Сейчас я лягу и попробую уснуть. Во всем виновата я, мне и расплачиваться, я не согласна, чтобы вы терзались из-за меня. Договорились?

Похоже, я была достаточно убедительной, потому что они почти не возражали. Перед дверью я обняла Анну, поблагодарила, попросила у нее прощения, а она шепнула, чтобы я не волновалась из-за родителей. “Я беру их на себя”, – добавила она. Она ушла к машине и оставила меня наедине с Полем, который все не решался уйти.

– Ты точно выдержишь одна? – спросил он после долгого молчания.

– Все будет хорошо.

– Посиди завтра дома.

– Ой, нет! Я приду на работу, в одиночестве без Ноэ я свихнусь.

– Ужасно, что я не смог ничего сделать. Господи, как же я злюсь на себя за это…

– Ты выложился по полной, Поль, что ты еще мог? Что он такого сказал? Что разбило тебе сердце?

Он ударил ногой в пустоту, шумно вздохнул, потом обернулся ко мне. Я никогда не видела его таким. Я ощущала страдание Поля почти физически, оно накрыло и меня, добавившись к моему собственному. Щемящая тоска еще усилилась.

– Выходит… вопреки всему, что я ему твердил из года в год, он продолжал верить, что я считаю его своим сыном… Да по сути так оно и было… А теперь он вбил себе в голову, что я врал ему с самого рождения и что я его не люблю… и никогда не любил. Он считает, что мне всегда было плевать на него.

– Это несправедливо, Поль. Ты же…

Он обнял меня, заставив замолчать, ткнулся лицом мне в шею и надолго застыл.

– До завтра.

Он быстро ушел, его автомобиль рванул с места. Не надо было его отпускать. Лучше бы он остался со мной, он нуждался во мне так же, как я в нем.


Я легла не у себя, а в спальне сына. Нашла засунутого за ночной столик плюшевого мишку. Первый подарок, который я, собравшись с духом, сделала своему ребенку перед самым его рождением. Тогда меня впервые уколола догадка о моей вине перед ним, и я сказала себе, что покупка мягкой игрушки ни к чему не обязывает. Он никогда не расставался со своим медведем, даже когда вырос. Мишка не отправился в кладовую вместе с другими игрушками, а прятался в укромном уголке его комнаты, чтобы не попадаться никому на глаза, но всегда оставаться рядом. Но не в этот раз. Отныне он навсегда задвинул медвежонка подальше. Как и меня, свою мать. Поэтому я прижала мишку к груди и забилась под одеяло Ноэ, вдыхая его запах. Было что-то животное в моем опьянении запахом его сна. Медленно тянулись минуты, уснуть я не могла, телу было напрочь отказано в отдыхе. Воображение вытворяло со мной невесть что, я слышала в доме шорохи и даже тихий звук гитарных струн. После полуночи телефон завибрировал. Паком.

– Я тебя разбудил?

– Нет…

Я перевела дух, мне стало чуть легче – наконец-то у меня появилась пусть и хрупкая, но все же связь с сыном.

– Как он?

Я представила себе Пакома в гостиной, с лампами, горящими только над книжными полками. Он сидит лицом к морю, и не важно, что за окном густая тьма. Паком говорил тихо и размеренно, как человек, рассказывающий историю. Он поведал мне, что Ноэ, стремясь забыть меня, засыпал его вопросами о Сен-Мало и корсарах. Паком утомил его, бесконечно водя по крепостным стенам и ступенькам к пляжу Сийон. Я ясно видела, как мой сын из последних сил мечется по песку, как он подбегает к стволам-волноломам и со слезами цепляется за них, чтобы не свалиться от горя и гнева.

– Он сильный, Рен. Твой сын крепкий. Он держится. И… он старается не обременять меня. Честное слово.

Я улыбнулась.

– Он помог мне приготовить ужин, нам даже удалось посмеяться. Пусть немного, но все равно ему стало чуть легче. Он расположился в бывшей моей спальне, я там жил, когда был в его возрасте. Перед тем как тебе звонить, я зашел посмотреть, как он там. Он уснул, не сняв наушники.

Я немного успокоилась. Паком отчасти развеял мои страхи, но мне еще сильнее, чем раньше, не хватало сына.

– Спасибо за все, что ты делаешь для него.

– Не благодари меня.

– А что Николя?

Паком что-то проворчал, не отвечая.

– Он знает, что Ноэ у тебя?

Долгое молчание соответствовало утвердительному ответу.

– Мы поговорили на повышенных тонах, а если быть точным, просто поругались.

Я была в ярости: за все в ответе Николя, из-за него Ноэ так страдает. И я вместе с Ноэ. К тому же Паком и Николя были не разлей вода, а теперь из-за нас с Ноэ между ними пробежала кошка. Меня бесконечно трогало, что Паком выступает в мою защиту и в защиту моего сына, но получалось, что я теперь виновата еще и в разрушенной дружбе.

– Не стоило тебе заниматься мной и Ноэ. Николя слишком важен для тебя.

– Не болтай глупости. С ним происходит нечто для меня непостижимое. Не узнаю его. А ты не зацикливайся на нем, ладно? Подумай о себе.

Мы замолчали, я вспомнила, как сегодня днем он держал меня в объятиях, я все еще чувствовала его губы на своих, слышала слова, на которые не сумела ответить.

– А теперь спи, и пусть тебе приснятся хорошие сны. – Я расскажу себе историю. – Он должен понять, о чем я.

Я представила себе, как Паком улыбнулся.

– Я тоже.

В его голосе прозвучала глубокая грусть. Грусть, которую я у него никогда не замечала, грусть, совершенно ему несвойственная. Он нажал на отбой.

Я просыпалась несколько раз за ночь, с болью вспоминая, в чьей я кровати и почему. Мне удавалось как-то унять тревогу лишь мыслями о Ноэ и Пакоме, которые спят под одной крышей. Только это утешало и успокаивало меня.


Наутро Паком прислал мне фотографию вида из окна, почти такую же, как раньше. Только на этот раз на ней был мой сын, стоявший спиной к объективу. Ноэ сел на мое место у стола и созерцал пейзаж. Его ангел-хранитель добавил к снимку подпись: “Он так похож на тебя”.


Следующие дни были странными. Я, как автомат, вставала, натягивала первую попавшуюся одежду, наспех закалывала волосы, не тратила силы на макияж и уходила с малоприятным ощущением, что такое уже когда-то было. Наплевательское отношение к своей внешности и отсутствие уважения к своему телу и к себе самой вернулись снова, так я себя вела во времена беременности. А потом Ноэ родился, и благодаря сыну мне захотелось нравиться, сын делал меня красивой. Теперь сына рядом не было.

Я проделывала в “Ангаре” то же, что обычно, пыталась работать, как всегда, словно ничего не случилось. Поль осторожно наблюдал за мной, не навязываясь, а ожидая, пока я сама вернусь к нему. Что творится у него в душе? Я время от времени справлялась о его настроении, однако не получала убедительного ответа. Но я же не слепая и видела его замкнутое лицо. Мыслями он был где-то далеко, время от времени сотрудникам приходилось обращаться к нему по нескольку раз, чтобы он откликнулся. Когда почва уходила из-под ног, я бросалась к нему в кабинет, и мы сидели рядом, молчали, пили его отвратительный растворимый кофе, который согревал мне сердце, несмотря на мерзкий вкус. Сама по себе возможность быть вместе приносила нам некоторое облегчение. А потом я возвращалась домой. Пока я оставалась в агентстве, все было более-менее нормально, временами я даже почти верила, что Ноэ в Руане, что он занимается с друзьями, в лицее или в библиотеке. Стоило выйти из “Ангара”, и держаться становилось гораздо труднее. В полдень я обедала с Анной. Вечером ужинала у родителей, чтобы не сидеть дома за столом с маячащим передо мной пустым стулом Ноэ. Мама готовила что-нибудь вкусное, папа удерживался от замечаний, когда я выходила покурить, и ограничивался словами “моя любимая девочка”, произносимыми одновременно ворчливо и нежно. Они жутко тосковали по Ноэ, и я обрадовалась, когда они рассказали, что Ноэ прислал СМС с извинениями, подчеркнув, правда, что не мог не сбежать. От этих нескольких слов бабушке с дедушкой стало гораздо легче, они убедились, что внук не оттолкнул их окончательно.


Каждое утро Паком присылал мне фотографию, каждый вечер рассказывал, как прошел день. Ноэ много гулял, мало говорил, регулярно общался по телефону с приятелями и Жюстиной, повторял пройденное, играл на гитаре и перечитывал “Этих господ из Сен-Мало”. Сообщая мне об этом, Паком загорелся:

– Невероятно, он глотает эту книгу, совсем как я в его возрасте. Между прочим, Рен, этот роман изменил мою жизнь.

Бабушка дала его Пакому, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Ноэ, и он немедленно захотел стать одним из “господ из Сен-Мало”. Путешествия, Индия, специи и все остальное – логичное следствие этого увлечения. Ему не хватало только парусников, чтобы превратиться в судовладельца из золотого века пиратства. Его рассказ растрогал меня до слез. Этот страстный мечтатель, путешественник, завоеватель стал мне еще ближе.

– Вчера вечером мы проболтали несколько часов кряду, он хочет, чтобы я купил майну и назвал ее Какаду.

– Что-что?

Он даже не услышал мой вопрос.

– А сколько мы хохотали, представляя себе кое-какие сцены!

– Представляя что?

– Тебе не понять!

Установившееся между ними взаимопонимание радовало меня и одновременно вызывало беспокойство. Причем за обоих. Тема Николя пока оставалась табу, но как долго это продлится? Если я начинала выуживать информацию о нем, Паком уклонялся от ответа. Но ведь они должны общаться, так или иначе пересекаться, поскольку, судя по его словам, большую часть дня он проводил в “Четырех сторонах света”. Он считал, что Ноэ нужно время, чтобы прийти в чувство, и я была согласна с ним, но… Какое место потребует себе Николя, если он наконец-то опомнится? А он обязательно однажды опомнится. Как? Когда? Кто знает! Возможно, Ноэ получит тогда то, что всегда искал, сам того не подозревая. Но Паком… Что останется ему, когда Николя вступит в отцовские права? Наблюдая за Полем, который, возможно, никогда не оправится от нанесенного ему удара, я не могла не волноваться за Пакома.


Вот уже шесть дней, как я жила одна, без сына, и все эти дни моя семья и Поль нянчились со мной. Пора было это прекратить. Поэтому я отважилась провести вечер в одиночестве. Как перестать бояться пустоты, возникшей с уходом Ноэ? Легче сказать, чем сделать. Сидя в четырех стенах, я бродила по квартире, не находя себе места. Подошла к стеклянной двери на террасу. Стояла хорошая погода, самое начало лета, однако у меня не было желания выходить из дому. Я ничего не хотела, мне не к чему было стремиться, я чувствовала себя бесполезной. Я с трудом заставила себя немного поесть. Потом налила вина в надежде, что оно оглушит меня. После еды и вина я собралась вернуться на свой наблюдательный пост у выхода на террасу, но тут позвонили во входную дверь. Я не представляла, кто бы это мог быть. Обрадовало ли меня, что кто-то за меня волнуется и хочет составить мне компанию, пока не придет время свалиться в постель? Или я разозлилась на то, что мне не доверяют, не верят, что я смогу сама пережить все это? Как бы то ни было, мой вечерний посетитель проявлял нетерпение.

Звонок звенел снова и снова. В конце концов, вместо того чтобы обрадоваться, я разозлилась на заботу окружающих и поплелась открывать. Увидев, кто ко мне пришел, я напряглась еще больше, если такое возможно.

Я много чего могла предположить, но уж точно не то, что окажусь лицом к лицу с Элоизой. Вот, теперь еще и она свалилась мне на голову, а я так устала, и у меня нет ни малейшего желания оправдываться или бороться. Я, конечно, догадывалась, что в ее жизни произошли пугающие перемены, но я и так уже огребла по полной. Какое-то время мы стояли, уставившись друг на друга. Ни одна из нас не собиралась первой ослаблять бдительность. Она была в легкой куртке, с ключами и телефоном, зажатыми в руке, и можно было подумать, что она живет в двух домах отсюда и забежала на минуту к соседке. Никто бы не заподозрил, что она только что проехала три часа без остановки, чтобы заявиться ко мне. А ведь я могла бы предположить, что однажды она потребует объяснений. Я знала ее мало, но с самого начала поняла, что у нее сильный характер, и, главное, почувствовала в ней женщину, мать. Семья превыше всего! Элоиза, как и Николя, должна была считать меня предательницей. Однако, как ни крути, она радушно распахнула передо мной дверь их дома, поэтому было бы неприлично захлопнуть у нее перед носом свою. Ох, одному богу известно, как мне этого хотелось! Не вымолвив ни слова, я пошла в дом, оставив ей решать, последовать за мной или нет. Она замешкалась на пороге. Я взяла свой бокал и прислонилась к стенке гостиной. Ее глаза пробежались по комнате. Что ж, по сравнению с ее красивым богатым особняком мой скромный маленький дом матери-одиночки должен был показаться ей жалким, но это был мой дом, и она находилась на моей территории. Она стояла, обхватив себя руками, словно защищаясь или дрожа от холода. В какой-то момент она быстро пересекла гостиную и застыла перед “Театром Ноэ и мамы”, где было много фотографий маленького Ноэ. Она ошеломленно поднесла ладонь ко рту.