— Бен? — зову я, спрыгнув с кровати, и иду в гостиную, откуда доносятся мужские голоса.

— Где, к черту, вы так долго были?

— Привет, сладкая. Ты так сладко спала, что мы не захотели тебя будить, и начали сами… — Джей опускает руки. Над его головой висит ветка омелы, а мой муж занят тем, что вешает фиолетовую птицу на верхушку… новогодней елки. Я снова тру глаза, потому что не уверена, что до сих пор не сплю. Джей указывает на меня пальцем.

— Иди сюда.

Как в трансе, я подхожу к нему, и он, конечно же, целует меня. Чтобы меня окончательно очаровать.

— Оставайся стоять здесь весть вечер. И завтра целый день тоже.

— Да, правда. — Бен оценивает проделанную работу и включает гирлянду. В мгновение, вся комната освещается тысячью маленьких лампочек.

— Вау, они действительно хороши, эти светодиоды. Ты выспалась, мечта моя?

— В принципе, да, — отвечаю я, кивнув мужу. — Но, серьезно… что вы делаете?

— Рождество, — объясняет Джей. Он переоделся в темную рубашку, которая, на мой взгляд, чересчур расстегнута. В любом случае, от вида обнаженной груди Джея мой пульс ускоряется.

— Мы закупились по полной программе. Ближайшие дни мы можем полностью провести в постели. И в случае, если разгорится третья мировая война в это время, у нас не будет проблем с едой. — Бен подмигивает мне, и мои щеки снова загораются, потому что мысли зацепились за слово «кровать».

— Серьезно, я переживала, — я сощурила глаза, чтобы добавить серьезности моим словам. — Хотя бы один из вас должен был подумать о мобильном телефоне.

— Почему? Из–за мотоцикла? Да ладно тебе, Миа.

Джей кладет одну руку мне на плечо и ведет к дивану, пока Бен развешивает гирлянды и подключает их к электричеству, чтобы они горели.

— С уверенностью могу сказать, что я один из лучших водителей мотоцикла в мире.

Я фыркаю.

— Речь не об этом, Джей.

— Четыре года назад ее родители погибли в автокатастрофе, — вмешивается Бен, как будто я не могла сама об этом рассказать. Я зло смотрю на него. — И это было на Рождество. Или сразу после него. Но с тех пор…

— Ладно, сладкая, я понимаю. — Джей обнимает меня. — Мне очень жаль. Мне очень нравились твои родители.

— Я знаю. — Отмахиваюсь, пытаясь выглядеть беззаботной, но это буду не я. Мой живот снова стягивает в узел. — Обычно, я не такая трусиха, но с тех пор, как это случилось, у меня случаются приступы паники.

— Это абсолютно нормально. — Джей садится на диван и тащит меня с собой. Бен присоединяется к нам, садится с другой стороны от меня и кладет руку мне на бедро.

— Когда ты это говоришь… ты знаешь, это лучше, чем кто–либо другой, — говорю Джею уверенно. Он чешет нос и откидывается на спинку, раскинув руки в стороны.

— А что с твоими родителями? — спрашивает через меня Бен. — Миа всегда говорила только вскользь, но я не знаю, что на самом деле произошло.

Я закусываю нижнюю губу и ищу взгляд Джея, который устремился в окно. Мое сердце бьется чаще. Джею потребовалось много времени, чтобы пустить меня в свое прошлое. Он считал, что у меня будет преимущество, и я его брошу. Но с самого начала я понимала его лучше, чем он мог себе представить, так осталось и до сих пор. Тогда он был слишком молод, чтобы принять свои чувства. Расскажет ли он Бену? Это было бы невероятным доверием с его стороны. Я беру Бена за руку, переплетая пальцы, и вдруг Джей начинает говорить.

— Моя мать бросила отца, когда мне было два или три года. Я ее совсем не помню и знаю только то, что рассказывал отец про нее. А рассказывал он… ничего хорошего. — Тихо смеется.

— Мне жаль. — Бен подбадривающе кивает Джею. Елка, которая стоит в углу комнаты и мигает разноцветными огнями, раздражает меня, но это было желание Джея, украсить квартиру, согласно традиции. Он всегда любил Рождественские праздники. Это были единственные дни в году, когда отец оставлял его в покое. Рождественское спокойствие — именно так он называл эти двенадцать дней.

— Если верить моему отцу, то моя мать — это потаскуха, шлюха, наркозависимая, падшая женщина. Короче, женщина, которая трахается со всеми, кроме него. — Джей пожимает плечами. — Но это не значит, что отец не говорит так о других женщинах. О соседке, о моей учительнице, о маме моего единственного друга… о Миа.

Я тяжело сглатываю. Не знала об этом. Я видела его лишь однажды, и то, чуть не умерла от страха. Энтони Хопкинс в фильме «Молчание ягнят» показался мне комиком, по сравнению с отцом Джея.

— Он был копом и был перегружен работой и своей ролью отца. Но вместо того, чтобы поискать помощи, он просто перестал о нас заботиться. Если он не работал, он пил, а когда он пил, то срывал всю злость на нас. Мне было одиннадцать, когда я узнал, что не каждый ребенок избивается отцом. Я всегда думал, что это вполне нормально.

— Дерьмо. — Бен сжимает губы и сощуривает глаза.

— Я вспоминаю своего одноклассника, Джереми. Мне было шесть, и только начал ходить в школу, и он был моим другом первые недели. Первый друг в моей жизни. Тогда я его спросил, чем избивает его отец. Он уставился на меня и честно сказал: «Мой отец меня не бьет». Я ему не поверил. Так разозлился на него, что он чертов лжец, что отцы бьют всех. Я рыдал и кричал, а потом ударил его. По пути домой из школы я был так чертовски зол на него, потому что думал, что он врет мне. Просто не мог такого представить.

Ледяной душ стекает по моей спине. Я так сильно кусаю губу, что становится больно. Я знала, что его отец был подлецом и бил его, но ужасные подробности Джей умалчивал.

— И никто не замечал, что у вас происходит? Соседи, учителя, хоть кто–нибудь? — спрашивает Бен, нахмурив лоб.

— Конечно, замечали. Но мой отец был уважаемым человеком. Никто не мог представить, что отважный мужчина, который один воспитывает сына, потому что его наркозависимая жена сидит на игле, может причинить вред своим детям.

— Детям? — спрашивает Бен. — У тебя есть братья и сестры?

Джей меняется в лице, отчего волоски на моей шее встают дыбом. Он никогда ни о ком не рассказывал, и я была уверена, что он единственный ребенок в семье. В принципе, любую информацию о нем было трудно узнать. Каждый раз, когда я спрашивала о его жизни, он отдалялся. Но теперь…

— У меня был брат. Джефф. Он был на два года старше и был моим лучшим другом, — говорит он тихо, потом проводит руками по лицу и сгибается. Локти находятся на коленях, и он продолжает говорить, не глядя на нас. Я зарываюсь поглубже под руку Бена, но мне так хочется поддержать Джея, утешить его. Огромный ком в горле не дает мне дышать.

— Мой отец забил его до смерти, отчего загремел в тюрьму. А я в приют.

— О, Господи! — вскрикиваю я и закрываю рот рукой. Я вспоминаю короткую встречу с отцом Джея. Тогда я еще подумала, что он выглядит, как уголовник. Я особо не заморачивалась, даже когда Джей об этом говорил.

— Он до сих пор сидит в тюрьме. Уже восемнадцать лет. — Я слышу, как Джей приглушенно смеется. — Из–за того, что он постоянно взрывается, его срок продлевают, что хорошо. Его никогда не должны выпустить на свободу.

— Господи, Джей. Мне так жаль. — Бен протискивается между нами и кладет руку Джею на плечо. Я вижу, как он кивает, но не поворачивается к нам.

— Мне было одиннадцать, когда я попал в приют. Думаю, отец не хотел Джеффа убивать. Он, ослепленный, чересчур сильно его ударил, и тот слетел со ступенек, ударившись затылком об острый угол. Тяжелая черепно-мозговая травма, кома… и через три дня он умер. Я получил сообщение от сестры Агнес, одной из монахинь в детском доме. Дерьмо, как же я боялся этих женщин в черном одеянии и с платками на голове. И крестов, которые были повсюду. Я имею в виду, висит голый мужик на кресте, весь в крови — это же жутко! Отец не сильно признавал религию, и я был освобожден от этих уроков в школе, поэтому подобное было ново для меня. Но в этом приюте эти штуки висели повсюду, серьезно, их невозможно было избежать. Даже ночью. — Он разворачивается к нам и улыбается, но я вижу, что его глаза блестят.

— Джей, я не знала об этом, — шепчу я, освобождаясь от объятий Бена, и тяну Джея к себе. Он кладет подбородок мне на голову, прижимая к себе, и я чувствую тяжелую руку Бена на его плече.

— Та все нормально. Давайте не будем дальше об этом говорить? Я хочу забыть обо всем этом дерьме.

— Но не забудешь, — говорю я тихо. — Ты же это понимаешь?

Он молча кивает. Мы молчим несколько минут, потом Джей выпрямляется и чешет подбородок.

— Эй, черт возьми. Завтра ведь Рождество! У чувака с креста день рожденья, и потому что он умер ужасной смертью, мы должны этот день хорошо отпраздновать.

Я смеюсь.

— Ты невозможен.

Обеспокоенно смотрю на Джея, у него бледный и усталый вид. На улице гроза. Для этого времени года чересчур тепло, и снег сразу же тает. Дождь бьет в окно, и от ветра дрожит тонкое стекло.

— Я пытаюсь забыть. С легким багажом легче идти по жизни, — говорит Джей, подмигивая мне. Но боль с взгляда не так–то просто убрать. Она сидит так глубоко в нем, что я медленно понимаю, почему он такой, какой есть. Когда–то ставший взрослым мальчик, который эмоционально ближе к одиннадцатилетнему, чем к сегодняшнему тридцатилетнему. Наверно именно это и придает ему обаятельности. Когда он смеется, такое ощущение, что кто–то зажег Рождественские огни. Улыбка озаряет его лицо, вплоть до мельчайших морщинок. Для меня не было ничего красивее улыбки Джея, потому что в этот момент, когда он рядом, чувствуешь не что иное, как счастье.

Пока я готовлю на завтра индейку на кухне, мужчины играют в GTA. Джей притащил с собой свою дорожную сумку и мне строго запретил туда заглядывать. Из–за Рождества. Я отвечаю на несколько поздравлений в Фейсбуке, пока на плите готовится клюквенный соус, а из гостиной доносится мужской смех, и от этого в моем животе разливается тепло.

— Не переработайся, сладкая, — вдруг шепчет мне кто–то на ухо и обнимает за талию. Я оборачиваюсь и смеюсь.

–– Не переживай. Я уже сто лет не готовила индейку, и завтра с результатом вам придется смириться. Давно уже не ем мясо.

— Вот, бл*дь, я не знал! Иначе мы бы купили что–нибудь другое! — Джей отпускает меня и садится на стул, положив локти на колени. — Бен не говорил, что ты вегетарианка.

— Не совсем вегетарианка. Я ем рыбу и прочее, но не мясо. Не страшно, — говорю я. — Знаю, насколько ты любитель мяса, и для Бена готовлю иногда.

— Ты делаешь клюквенный соус? — он поворачивается к плите и полной грудью вдыхает запах, исходящий из кастрюли.

— По рецепту моей мамы, — говорю я. На моих глазах выступают слезы, как и каждый раз, когда я думаю о своих родителях. Особенно в Рождественские дни.

— Эй, — он целует меня. — Ты имеешь право страдать. Это нормально. Но ты должна радоваться, что вообще у тебя были такие родители. Это лучшее, на что можно надеяться.

Я киваю и вытираю слезы. Господи, сколько лет я пыталась увильнуть от празднования Рождества, и Бен мне всячески в этом помогал.

В прошлом году мы ездили в Тайланд, где не было никаких елок и гирлянд. Мы проводили дни на пляже, разрисовали себя хной и спали в маленьких домиках. Было классно. Сейчас, когда Джей окружил меня всем этим Рождественским барахлом, я чувствую себя как никогда сентиментальной. Но не злюсь на него.

— Как ты тогда говорил? Звездопад сияет только тогда, когда звезды уже догорели? — спрашиваю я. — Возможно, мои родители и есть тот самый звездопад. Я начала скучать по ним только тогда, когда их не стало.

— Дерьмо, если бы я знал, что Рождество так на вас действует, я бы не стал всего этого делать. — Он снова улыбается во все лицо, и я только сейчас замечаю мелкие морщинки, которые начали собираться у него вокруг глаз.

— Но подожди… Я сумею тебя развеселить. — Он коротко целует меня, но этого мягкого касания его губ достаточно, чтобы мой живот свело сладкой судорогой.

— Посмотри мне в глаза, Миа, — его голос стал мягким и завораживающим.

Опустив глаза, я мотаю головой.

— Ты меня загипнотизируешь. Я не доверяю тебе, Джей. А вдруг вы договорились с Беном, и хотите поиграть в сексуальные игры со мной, зная, что я откажусь.

Он громко смеется и привлекает меня к себе.

— Как будто мне для этого надо тебя гипнотизировать, сладкая, — рычит он мне в ухо.

Его руки ласкают мое тело, забираются под футболку. Его теплое дыхание опаляет мою кожу, а в гостиной затихают звуки компьютерной игры. В то время как Джей меня целует, я слышу, как на кухню заходит Бен. Выключает плиту, на которой до сих пор кипит клюквенный соус. Его горько–сладкий запах витает в комнате, как тяжелый парфюм. Потом мы оседаем втроем на пол, три человека, наполненные чувственным поцелуем и любовью, которую невозможно описать.


Ко многим вещам мы привыкаем так быстро, что, когда их теряем, становится больно. Для меня это солнце и теплая погода. Каждый год я страдаю, когда лето заканчивается, а на смену ему приходит дождливая осень. Бен только смеется над этим.