Эль Кеннеди - Мы

Дэннис откашливается.

– В чем еще от тебя ждали мужского поведения, Райан?

Этого вопроса в списке, естественно, не было. Но я не останавливаю интервью.

– Ну, мне точно не полагалось влюбляться в друга из хоккейного лагеря. В семействе Весли это было очередным строгим табу. Но я никогда не умел следовать правилам.

Его лицо становится драматичным. Словно мы обсуждаем ситуацию на Ближнем Востоке.

– Когда ты сказал родителям о том, что ты гей?

Черт, почему здесь так жарко? Из-за софитов? Я еле сдерживаюсь, чтобы не вытереть лоб.

– В девятнадцать. Я ждал, что на меня наорут или типа того. Но они просто предпочли меня не услышать.

– Что именно сказал твой отец?

– Ну… – Я откашливаюсь. – Кажется, он сказал: «У тебя галстук завязан неровно». А когда прошлым летом я сказал ему, что живу со своим бойфрендом, он ответил: «У меня видеоконференция. Мне пора». Он просто отказывается слышать то, что его не устраивает.

– И что ты почувствовал?

Я чуть не закатываю глаза.

– Какого ответа вы от меня ждете? Да, их реакция была неидеальной. Но некоторых ребят вышвыривают за это на улицу или бьют. Поэтому жаловаться я не стану.

– Когда родители в последний раз звонили тебе?

– Ну… – Я сдаюсь и тру шею. Личные вопросы нервируют, но я сам на них подписался. – По-моему, в феврале. Отец хотел договориться об ужине на неделе, когда моя команда прилетит играть в Бостон. Но после того, как мой бойфренд заболел, и мое лицо разлетелось по всему интернету, он отозвал свое приглашение.

– Ясно. – Дэннис поворачивает скорбное лицо к камере номер два.

Придушите меня…

– Расскажи о своем бойфренде. Должно быть, он очень особенный человек. Ты принимаешь большое количество критики за отношения с ним.

Я улыбаюсь, потому что мне нравится думать о Джейми. Но отвечать на эти вопросы будет труднее всего, потому что я хочу уважать его право на частную жизнь.

– Мы подружились в тринадцать, когда стали приезжать в один и тот же лагерь на лето. Он замечательный человек и отличный тренер защиты. И терпит мои недостатки. Чаще всего.

– Но вы не всегда были парой, да?

Я мотаю головой.

– Чтобы признаться ему в своих чувствах, мне потребовалось аж девять лет. Но ожидание того стоило. Понимаете… – Пока я пытаюсь облечь мысли в слова, мой взгляд уплывает в темноту студии. Заметив это, я, как примерный интервьюируемый, смотрю Дэннису прямо в глаза. – С Джейми я могу быть собой. Он знает меня со времен, когда я был прыщавым подростком, и мы спорили о видеоиграх. Он не смотрит на меня как на нападающего «Торонто». Ему плевать на мою статистику забитых голов. Я не пытаюсь его впечатлить. – Разве что своим умением делать глубокий минет. Но мы не будем говорить об этом в прайм-тайм.

– Он твоя семья, – резюмирует Дэннис. – В большей степени, чем настоящая.

– Именно так, – соглашаюсь я.

– Как думаешь, вы поженитесь? – спрашивает Дэннис с улыбкой. – Или постой… я забегаю сильно вперед?

Вот ублюдок. Бьет по больному – и все ради высокого рейтинга. Но мне удается остаться спокойным.

– О, не в моем случае. Я готов жениться на Джейми в любую секунду, и он, я уверен, знает об этом.

– Ты делал ему предложение?

Дэннис испытывает удачу и отлично знает об этом. Чтобы сохранить лицо перед Джейми, мне стоило бы прервать этот допрос. Уходят секунды. Я думаю.

Ладно. Была не была.

– Нет. Пока что не делал. На случай, если вы не заметили, у нас выдался весьма трудный год. Это прозвучало бы в стиле: «Слушай, бэби, я знаю, что после больницы ты не можешь и шагу ступить, чтобы на тебя не направили камеру, а весь мир внезапно загорелся желанием препарировать нашу интимную жизнь. Так, может, обменяемся кольцами?»

Мой интервьюер хмыкает.

– То есть, правильный момент еще не настал?

– Определенно нет.

Далее Дэннис возвращается к теме хоккея. И поскольку говорить о хоккее для меня проще всего, я наконец-таки расслабляюсь.

Джейми

Когда я приезжал в Калифорнию в прошлый раз, мама не мешала мне киснуть. Теперь же она не дает мне покоя.

Вчера я три часа помогал ей разбирать пожертвованные церкви продукты. Потом мы весь день их развозили. Сегодня я подстриг гигантский газон нашего пожилого соседа и подравнял мамины розовые кусты.

От перенапряжения я чуть не выкашлял себе легкие, но мама только хлопнула меня по спине и сказала, чтобы я продолжал.

Да еще братья и сестры все время стараются меня чем-то занять.

Что самое странное, это работает. Я по-прежнему не в себе, и ни одна из моих проблем по-прежнему не решена, но физическая нагрузка здорово помогает. Чем больше я работаю, тем меньше переживаю. И ко мне вернулся былой аппетит. Всего час назад мы поужинали, но мне уже хочется что-нибудь перехватить.

– Вчера звонил Райан.

Моя рука замирает над банкой с печеньем. Мама сидит за столом и, потягивая чай, наблюдает за мной. Интересно, что она видит у меня на лице? Радость? Страх? Сожаление? Отчаяние? Я чувствую все вышеперечисленные эмоции, но какая-то должна быть заметнее остальных.

Наверное, сожаление. Потому что, господи, до чего же я сожалею о том, как обставил свой отъезд из Торонто. После катастрофы на катке я просто не мог оставаться в нашей квартире. Приехав домой, я снова открыл поиск авиабилетов. Увидел горящее предложение до Сан-Франциско и, не раздумывая, купил. И оно стоило гораздо меньше того путешествия, которое хотел распланировать Вес. Безработные не могут позволить себе отдых на пляжном курорте.

Вес был не виноват в том, что мне срочно понадобилось уехать, но выражение его лица преследует меня до сих пор.

Я беру мамино печенье из семи злаков с изюмом. Печенью необязательно быть настолько полезным, но со своим уставом в чужой монастырь…

– Что он сказал? – спрашиваю я наконец и надкусываю печенье.

Мама вздыхает.

– Хотел узнать, как у тебя дела. Ты, похоже, почти не пишешь ему.

Да. Из-за чувства вины я перестал ему отвечать. И теперь мне становится еще хуже.

– Не пишу, – признаю я.

– И почему?

– Ну… – Взяв салфетку, я сажусь к ней за стол. – Я не знаю, как объяснить, что не так. Мне было по-настоящему плохо, но я не хочу, чтобы он винил в этом себя.

Моя мама задумчиво крутит кружку в руках.

– Но, если ты не скажешь ему, он сделает вывод, что виноват именно он.

У меня смыкается горло, но я не уверен, что в этом виновато только сухое печенье.

– То есть, ты говоришь, что я засранец?

Она смеется.

– Нет, и не произноси это слово у меня за столом.

– Извини, – говорю я с полным ртом. Поднимаюсь и, пока печенье меня не прикончило, иду к холодильнику за молоком. Мне пока нельзя умирать. Сначала надо понять, как помириться с Весом. Я вытряхиваю все оставшееся молоко из пакета в стакан и выпиваю его.

Когда я снова сажусь, мама внимательно оглядывает меня.

– Так что ты собираешься делать?

– Поговорить с ним?

– Помимо этого. Если тебе плохо, тому должна быть причина.

Или десяток причин. Моя жизнь в Торонто – запутанный узел, который я не в состоянии развязать. Я ни одной живой душе не рассказывал о письмах от Билла Брэддока. Худшее пришло еще до того, как шасси моего самолете оторвались от асфальта Торонто.

Дорогой тренер Каннинг!

С сожалением сообщаю, что Дэнтон подал на тебя жалобу из-за сегодняшнего инцидента после игры. В аттаче ее подписанная копия. У тебя есть две недели на то, чтобы отреагировать на нее, после чего дисциплинарный комитет примет окончательное решение.

Джейми… пожалуйста, позвони, хорошо? Ты так и не ответил на мое предложение заявить о его неприемлемом поведении. Если ты не расскажешь историю со своей точки зрения, то мне будет трудно помочь тебе.

Твоя команда по-прежнему выступает отлично, и я искренне надеюсь, что в скором времени ты снова будешь выходить с ними на лед.

Б. Б.

Потом он прислал еще пару писем, но мне было так стыдно, что ответить на них я не смог.

– На работе не все хорошо, – тихо говорю я, опуская глаза. – К лету я могу стать безработным.

– Дорогой, мне так жаль, – шепчет она. – Такое может произойти с кем угодно, но я представляю, как это страшно на первой настоящей работе.

Меня пробирает дрожь ужаса. Когда я получил предложение из Торонто, то подумал: ура! С моим будущим все решено.

Ага, как бы не так.

– Если с тренерством не получится, то все. Я пропал. Моя рабочая виза привязана к клубу. Я не могу просто взять и устроиться куда-то еще. Ну и что, черт побери, мне тогда делать? – Господи, я впервые озвучил эти слова, и на кухне родителей они прозвучали еще хуже, чем у меня в голове.

Мама дотягивается до моей руки и сжимает ее.

– Сын, так бывает. Не надо корить себя.

Не надо? А кого же я должен корить?

– Вес знает? – Я молчу, и в ее взгляде появляется еще бóльшая жалость. – Ты должен поговорить с ним. Сейчас, мне кажется, самое время.

Но это не так.

– Вечером показывают его важное интервью. Он написал, что не страшно, если я не стану смотреть.

– О, мы обязательно будем смотреть, – бодро говорит мама. – Как же иначе?

Я до тошноты переживаю за Веса. Вдруг интервьюер оказался козлом? Или запись смонтировали таким образом, что козлом оказался выставлен Вес? Бедный. Он никогда не желал такого внимания.

Мама допивает свой чай и бросает взгляд на часы.

– И… ждать осталось недолго. Время делать попкорн?

Черех сорок минут я сижу, ерзая и потея, рядом с ней на диване. Мой отец в своем кресле, читает газету.

Может, и впрямь не смотреть? Вес написал: Все прошло более-менее гладко. Ничего даже отдаленно личного я про тебя не сказал. Честное слово. Жизнь слишком коротка, верно? Я по тебе скучаю. Звони.

Сотовый жжет мне карман. Я тоже безумно скучаю. Но стоит мне только представить, как я изливаю ему свои беды, и меня начинает мутить. Увольнение будет еще позорнее той фотографии в СМИ. А если я не смогу устроиться на другую работу, то что нас с ним ждет? Медленный и жуткий разрыв после того, как он поймет, что работа для меня есть только в Штатах?

Не стану ли я сожалеть, что отказался от шанса в Детройте только ради того, чтобы по полной облажаться в Торонто?

Я слишком молод для кризиса среднего возраста, черт побери.

В этот момент на экране появляется Вес. Вид у него, как у оленя во всполохе фар, и я понимаю, что уйти уже не смогу.

– О-о… – Мама садится немного прямее. – Райан, мы тебя любим!

– Ты же понимаешь, что он не слышит тебя? – спрашивает отец из-за раскрытой газеты.

Первые десять минут интервью я сижу не дыша. История о переломе руки просто убивает меня, потому что я ее никогда раньше не слышал. А вот Реджи встречал. Это он привозил Веса в лагерь в то первое лето, а потом забирал его.

До этой минуты я не осознавал в полной мере, насколько Вес одинок. В том смысле, что… когда рядом я, он же не один, правильно? Так откуда мне было знать?

О.

Блядь.

Чтоб меня.

Прямо сейчас он один, и виноват в этом я.

Интервью продолжается, и я все сильнее вжимаюсь в диван. Моя мама сочувственно охает каждый раз, когда Вес произносит очередную самоуничижительную шутку или упоминает отца.

К тому времени, когда Вес отвечает, что его настоящая семья это я, мне хочется ударить себя.

А когда журналист спрашивает, хочет ли он когда-нибудь жениться на мне, я полностью прекращаю дышать.

– Так, может, обменяемся кольцами? – шутит он. А потом смеется сам над собой, словно уже не сомневаясь в несбыточности этой мечты. На его губах, как обычно, играет дерзкая, самоуверенная улыбка. Но теперь я знаю, сколько за ней прячется боли. Она была там всегда. А я не понимал этого, потому что мой мужчина научился мастерски притворяться, что ему все нипочем.

Мои мама и папа – оба глядят на меня.

– Что? – севшим голосом говорю я.

Мама закусывает губу, и мне становится еще хуже. Эта женщина знает, что иногда молчание выразительней слов.

Больше не в силах этого выносить, я ухожу с свою детскую комнату и сажусь на одну из стоящих там односпальных кроватей. Когда Вес проводил у нас Рождество, было так странно проснуться и увидеть, как он спит на кровати напротив. Он выглядел настолько умиротворенным. Как никогда.