— Ты сохранял верность своему господину, — ласково потрепал Гастингс его по плечу, — а верность редко встречается на свете.

Камень придвинули вновь, и Гастингс затрубил в маленький охотничий рог, висевший у него на руке. Через несколько минут появились шикарии.

— Я упустил оленя, — проговорил Гастингс, — в кустах охота слишком утомительна, я не хочу ее продолжать. Оленя, которого я убил, надо отнести в лагерь. Ласкариев можно отпустить, но леди устала и прямо отсюда вернется в Калькутту. Сюда нужно будет принести закрытый паланкин, возьми только самое необходимое количество людей, и пусть они ждут у лагеря. Ты один будешь сопровождать носилки, а мне приведи сюда двух самых быстрых лошадей, и, пойми меня хорошенько, ты будешь молчалив, как рыба.

— Ваша милость меня знает! — обиделся шикарий и исчез в кустах.

Гастингс постучал в камень, пещера открылась, и он вошел с Марианной внутрь. С интересом рассматривал он убранство. Маргарита быстро приготовила что-то и, сияя от счастья, угощала мать и ее мужа, которого вновь стала называть отцом.

Гастингс находился в приподнятом настроении, и он несколько раз нежно обнимал Маргариту, казалось, что у него с груди упала тяжесть, от которой он сильно страдал. Он опять чувствовал себя сильным и свободным, как всегда, когда боролся со светом, зная, что может победить его собственными силой и волей. Марианна как будто помолодела, а Маргарита и капитан радовались, как дети.

Скоро из кустов вышел шикарий с двумя лошадьми.

— Давай мне лошадей, — крикнул Гастингс, — и вернись к носилкам. Когда услышишь мой рог, придешь сюда!

Шикарий поклонился, передал своему господину поводья и снова исчез в кустах. Остальные вышли из пещеры.

Гастингс торопил с прощанием. Лошадей он оставил капитану и Наразинге. Он повел Марианну и Маргариту, грустным взглядом прощавшуюся с тихим убежищем, через чащу к большой дороге, где стоял паланкин. Вдали, отвернувшись, стояли носильщики и шикарии. Марианна с дочерью вошли в паланкин. Занавески задернули, и Гастингс затрубил в рог. Шикарий подвел носильщиков и громко затрубил по направлению к лагерю.

Вскоре подъехали верхом слуги и повозки со служанками. Никто не подозревал, что в паланкине сидят две дамы, а не одна; из паланкина вытащили палки, прикрепили его к запряженной быстроногими волами повозке и поехали по направлению к Калькутте. Со стороны джунглей все еще раздавался шум погонщиков, рев тигров и выстрелы охотников.

— Возьми мою лучшую лошадь, — приказал Гастингс главному егерю, — и проводи паланкин. Позаботься, чтобы его оставили в парке у входа в комнаты леди и чтобы никого там не было, когда леди выйдет из паланкина. Слышишь, никого!

Очень быстро они доехали до Калькутты. Паланкин подвезли к веранде, ведущей в комнаты дам. Шикарий заранее распорядился, чтобы, кроме старых горничных, никого не было. Сам же он со всеми слугами удалился, и Маргарите удалось незаметно пройти в свою спальню, где ее со слезами радости встретили обе служанки.

Настал конец тишине, так долго царившей на дамской половине дворца: громко раздавалось ликование по случаю выздоровления всеми любимой дочери губернатора. Никому не приходило в голову, что за болезнью барышни могло что-либо скрываться, а что мог думать шикарий — осталось навеки погребенным в его душе. Что бы ни говорили о коварстве и хитрости индусов — индусский слуга умеет свято хранить тайну своего господина.

Гастингс вернулся в лагерь и ожидал в своей палатке возвращения охотников. Скоро они явились с добычей сегодняшнего дня: пятью огромными тиграми. Лорд Торнтон сиял от гордости, на этот раз он по всем правилам убил могучего тигра метким выстрелом в затылок.

Удивленные внезапным отъездом леди Гастингс, все решили, что охота утомительна для женщин и естественно, что она захотела вернуться домой к больной дочери; да и присутствие леди все-таки стесняло свободу лагерной жизни. Поэтому ужин, к которому все собрались в большой палатке, прошел без нее еще веселее и непринужденнее, чем накануне. Мужчины пили, не стесняясь, и только строгие магометане оставались верны заветам своей веры.

На другой день состоялась третья охота на тигров. Гастингс, сдерживавший себя в первый день, теперь проявил весь пыл страстного, смелого и искусного охотника. Казалось, что, уступив первые два дня своим гостям, он теперь хотел во всем превосходить их, и ему действительно удалось уложить на месте трех могучих тигров, великолепные шкуры которых он любезно преподнес лорду Торнтону.

Все общество в веселом настроении, вполне удовлетворенное блестящей охотой, вернулось в Калькутту.


В первый же вечер Гастингс сидел в своей комнате за письменным столом. Вдруг из темноты парка появилась фигура капитана; индийский костюм и накрашенное лицо так меняли его, что даже Гастингс его не узнал.

Гастингс дал ему документы и нужные инструкции и с отеческой нежностью и сердечностью повел его через внутренний коридор в комнаты Марианны. Здесь в маленьком кругу семьи, где опять воцарилась счастливая радость, их встретили с любовью. Только предстоявший на другой день отъезд капитана набрасывал легкую тень грусти на полное надежд и счастья будущее молодой четы.

Капитан свободно выбрался из дворца и вернулся в одну из маленьких гостиниц Калькутты, где остановился под чужим именем.

Гастингс тоже скоро простился и вернулся к своим гостям, ожидавшим его за ужином. Ужин начался очень весело и оживленно. Еще раз вспоминали все происшествия охоты.

Вдруг Гастингс попросил всех умолкнуть и призвал к вниманию.

— Я хотел бы, — сказал он, — сообщить моим уважаемым друзьям о событии, близко касающемся моей семьи. Моя падчерица Маргарита, любимая мною, как родная дочь, поправилась после долгой болезни, и теперь я обязан исполнить желание моей супруги и ее дочери. Оно касается будущности баронессы Маргариты Имгоф, и я надеюсь, что вы с пониманием и участием отнесетесь к моему сообщению.

Все слушали с напряженным вниманием. При последних словах Гастингс мельком взглянул на лорда Торнтона, который, краснея и бледнея, опустил глаза в тарелку.

— Маргарита отдала свое сердце, — продолжал Гастингс, — человеку, прошлое которого служит мне гарантией того, что он станет ей надеждой и опорой в жизни. Итак, я прошу вас всех, друзья мои, выпить за здоровье жениха и невесты: баронессы Маргариты Имгоф и… сэра Эдуарда Синдгэма, находящегося в данный момент в Лондоне.

Общее ликование поднялось за столом, поскольку капитан, несмотря на замкнутость своего характера, сумел заслужить всеобщее уважение.

Все закричали «ура» в честь жениха и невесты и, опорожнив стаканы, поспешили подойти к Гастингсу с поздравлениями.

Лорд Торнтон, склонив голову, с замирающим сердцем ожидал окончания речи Гастингса, уверенный, что услышит свое имя. Неожиданное сообщение ошеломило его. Он глядел на Гастингса, побледнев как полотно. Угроза мелькнула в его глазах. Он с такой силой поставил стакан на стол, что тот разлетелся вдребезги, но за общим волнением никто не обратил на его поступок внимания.

«А, — думал лорд, стиснув зубы. — Он меня обманул, подло, недостойно изменил. Как прав был Францис, предупреждая меня о хитрости и коварном притворстве Гастингса!»

Все вновь уселись по местам, шум несколько затих, и тогда лорд заговорил резким голосом:

— Меня удивляет, сэр Уоррен, что вы хотите отдать вашу дочь за человека, происхождение которого так мало известно, что даже индусы-бродяги предлагают купить тайну, окружающую так называемого капитана Синдгэма.

Со всех сторон послышались удивленные восклицания и ропот неудовольствия, но Гастингс отреагировал совершенно спокойно:

— Я не понимаю ваших слов, лорд Чарльз. Происхождение капитана Синдгэма неизвестно в Англии, потому что его отец служил в Индии и давно покинул свое отечество. Я же отлично знаю, кто он такой, и, каково бы ни было его происхождение, он достоин всех почестей. Наградив его орденом Бани, сам король сравнял его с высшими представителями общества, так что даже пэру государства не стыдно породниться с сэром Эдуардом Синдгэмом.

— Конечно, конечно, — поддержали все. — Капитан настоящий джентльмен и рыцарь, с честью носящий свою шпагу.

— Преклоняюсь с уважением перед орденом капитана, — с презрительным смехом произнес лорд, — если бродяги Индии еще раз будут предлагать тайну его происхождения, то его супруга хорошо сделает, узнав ее за какую угодно цену, конечно, если только его тайна не успела сделаться общим достоянием или если цена на нее не слишком поднялась.

— Что он говорит? — раздалось со всех сторон. — Что означают его слова? Лорд должен объясниться!

— Я объяснюсь, — заявил лорд Торнтон и рассказал о полученном им таинственном письме; он повторил содержание письма и прибавил, что в тот момент, когда автор письма хотел разоблачить тайну капитана, человек, обещавший ее сообщить, таинственным образом умер.

— Поздравляю господина губернатора, — закончил он, злобно усмехаясь, — с таким зятем, история жизни которого известна всем бродягам Индии.

— Я слышал об этом случае, — равнодушно заметил Гастингс. — Никто не обратил на него особенного внимания, потому что все привыкли к таким угрозам и вымогательствам со стороны индусов, но, — строго прибавил он, — я должен выразить свое удивление и сожаление, что благородный лорд Торнтон распространяет такую низкую клевету, направленную против дружеской ему семьи, гостем которой он является, клевету против офицера, оказавшего огромные услуги своему отечеству. Я предлагаю всем присутствующим джентльменам — представителям Европы и Англии, благородным индусам и магометанам — открыто заявить здесь, может ли кто-нибудь в чем-то упрекнуть капитана Синдгэма или сказать что-нибудь о его прошлом и происхождении?

— Нет, нет! — ответили все громко. — Капитан — джентльмен, он достоин нашего уважения. Мы все гордились бы таким другом, даже если бы он и не носил королевского знака отличия.

— Вполне достаточно для меня, друзья мои! — заметил Гастингс. — Свидетельство ваше уничтожает самую злостную клевету.

Два английских офицера подошли к лорду, и старший из них сказал:

— Капитана Синдгэма здесь нет, но мы, его друзья, носим одинаковый с ним мундир, за честь которого мы должны вступиться. Поэтому мы требуем, лорд Чарльз, чтобы вы объявляли ложью всякую клевету, сказанную против капитана.

— Я отказываюсь, — возразил лорд и прибавил, презрительно кривя губы: — Может случиться, что явится второй Хакати и не исчезнет так скоро и некстати, как первый, не успев сообщить тайны капитана…

— Вы, конечно, знаете, лорд Чарльз, — предупредил офицер, говоривший за себя и за своих товарищей, — какие последствия повлечет за собой ваш отказ?

— Да, знаю, — воскликнул лорд, — и всегда готов отвечать за свои слова.

Он слегка поклонился и стремительно вышел. Все как-то притихли после неприятного инцидента, только Гастингс оставался вполне равнодушным.

— Я благодарю всех присутствующих, — сказал он, — и прошу, чтобы случившееся не нарушало царившего здесь веселого настроения; пожелаем счастья моей дочери и ее жениху.

Он поднял бокал и выпил его. В ответ раздались со всех сторон бурные возгласы. С час еще сидели все вместе, единогласно осуждая лорда и горячо восхваляя капитана. Лучшего вступления молодой четы в индийское и английское общество Гастингс не мог бы себе представить. Когда он вернулся к нетерпеливо ожидавшей его Марианне, он ее крепко обнял, рассказал о случившемся и прибавил:

— Теперь никакая клевета не осмелится больше коснуться мужа твоей Маргариты. Правда, у меня стало одним врагом больше, но я рад, что все так случилось.

К утру следующего дня весть об обручении губернаторской дочери с капитаном успела распространиться по всему городу, дошла она и до маленькой гостиницы, из которой выходил хорошо одетый человек со смуглым лицом, в сопровождении своего слуги из касты судров. Его лицо сияло от счастья; при выходе из гостиницы он оглянулся, посмотрел на развевавшийся над дворцом флаг, махнул ему в знак привета рукой и тихо прошептал:

— До свидания, моя Маргарита, свет моей жизни.

Через час с отчаливающего корабля раздался прощальный салют. В ответ ему грянул пушечный выстрел с форта. Услыхав выстрелы, Маргарита бросилась в своей комнате на колени и долго молилась. Когда же она поднялась, лицо ее выражало радостное спокойствие, а сердце наполняла глубокая вера в свое счастье. Она позвала служанок и тщательно занялась своим туалетом, тем более что сегодня вечером она должна принимать поздравления всего калькуттского общества.

В большой приемной мать и дочь встретил Гастингс.

— Ну что же, сдержал я свое слово? — спросил он, обнимая Маргариту.