– О чем-то личном?

– В основном о делах. О всяких домашних заботах. О друзьях, детях...

– И никогда не обсуждали свои чувства, переживания, проблемы?

– Нет, ничего такого мы не обсуждали.

– Нет? Но почему?

– Трудно сказать. Наверное, мой муж не так воспитан. Да и я тоже. Мама умерла, когда я родилась, отец, журналист, был вечно занят. Сколько себя помню, мы обсуждали только политику, события в мире. Словом, то были настоящие, серьезные беседы.

– Мужские беседы.

– Да. Все остальное отец считал трепом, годным только для женских журналов.

– Мило.

– Такой уж он был человек. И потом, для задушевных разговоров была Сара-Джейн.

– Сара-Джейн?

– Моя подруга.

Сара-Джейн умерла, а Фрэнклин бросил.

– После той ночи, когда она умерла, жизнь моя словно полетела под откос. Я бросила курить и начала набирать вес.

– Вы уверены?

С минуту доктор Мэйз изучающе смотрела на меня, потом выбралась из-за стола.

– Пойду приготовлю чай. А потом вы расскажете мне о своей подруге Саре-Джейн.

Ее спокойствие отрезвляло. Гитарист наверху сфальшивил и сбился посреди такта, но упрямо продолжил с той же ноты. Я теребила шелковые складки юбки. Очередное платье Сары-Джейн – едва ли не последнее, в которое я еще влезала. Что-то на подоле неотвязно щекотало ногу, я отыскала выбившуюся из подрубки нитку и оторвала. Оставалось только надеяться, что платье мое не расползется по швам – хотя бы до возвращения домой.

* * *

Я была уверена, что из кабинета доктора Фрэнклин поехал в свой офис. Но его машина стояла перед домом, из багажника высовывался большой чемодан. Пока я расплачивалась с таксистом, из дома вышел Фрэнклин с охапкой одежды на вешалках. Меня он заметил, лишь столкнувшись нос к носу. И отшатнулся.

– Куда-то собрался?

Он оттеснил меня от багажника и свалил костюмы поверх чемодана.

– Думаю, нам полезно немного пожить отдельно.

– Забавно. А мне казалось, нам полезно пожить вместе. Трудно наладить отношения на расстоянии. Если, конечно, ты хочешь их наладить.

Мир с тошнотворной неспешностью закружился перед глазами. Час икс настал. Приплыли.

– Что сказать детям?

Фрэнклин захлопнул багажник.

– А на кой черт вообще что-нибудь говорить им?

– Они, наверное, удивятся, если на письмах мамули и папули будет разный почтовый индекс.

– Не преувеличивай. Это ненадолго. Так или иначе, завтра я уезжаю в Спрингфилд.

– Так или иначе.

– Что?

– От этого твоего “так или иначе” у меня зубы сводит. И всегда сводило.

– Раньше ты об этом молчала.

– Раньше ты меня не бросал. Фрэнклин сунул руки в карманы.

– Всего лишь отдохнем друг от друга пару недель. Хорошенько обо всем подумаем...

– О чем... подумаем?

– О наших трудностях.

– О наших трудностях? Ты меня бросаешь!

– Ну хватит, Барбара, мы оба знали, к чему идет дело. Это всего лишь вопрос времени.

– Нет, Фрэнклин. Это ты знал.А я этого боялась.Чего ради, по-твоему, я затеяла “Рид”? Зачем тащила тебя к семейному консультанту? Я пыталась сохранить нашу семью.

– К чему? Нас давно уже ничто не связывает. Я, правда, надеялся дотянуть до окончания выборов...

– До окончания выборов? – На секунду я онемела. – Ах ты сукин сын!

Я размахнулась и хлестнула ладонью его по лицу. Он пошатнулся. Я ударила снова.

– До окончания выборов!

– Барбара...

Он схватил меня за руки; извернувшись, я с силой пнула его. Фрэнклин вскрикнул и запрыгал на одной ноге.

– Значит, все это время, пока я боролась за наш брак, ты считал дни до выборов?!

Ворох элегантных пиджаков полетел в пыль.

– Барбара! – Он попытался перехватить тряпье.

– Так ты давно решил меня бросить? – Я рванула чемоданную молнию. – Но боялся, что развод скажется на твоем рейтинге, да?

Я по локоть погрузила руки в чемодан, загребла здоровенный ком носков, трусов и джемперов и швырнула в него.

– Это ведь Эшли присоветовала, да? Потерпеть жену до выборов... Фрэнклина перекосило.

– Не смей произносить ее имя!

Я уперла кулаки в бедра:

– Эшли! Эшли! Эшли! Эшли!

– Она здесь ни при чем!

Он принялся запихивать одежду обратно в багажник.

– Правда? Ты трахал ее и трахал меня все это время, но по-разному!

Какая-то женщина, возвращавшаяся с пляжа с двумя детьми, испуганно перешла на другую сторону улицы.

– Хватит орать!

– Да пошел ты! Скачи на своей белобрысой кобыле хоть до смерти.

Он захлопнул багажник.

– Ты сошла с ума, Барбара. Ты и мизинца Эшли не стоишь. – Он сел в машину и опустил стекло. – Ты одна во всем виновата. Посмотри на себя.

– Нет, это ты посмотри на себя, Фрэнклин. Если бы ты любил меня, то не предал бы теперь. После смерти Сары-Джейн я так нуждалась в тебе. Впервые в жизни по-настоящему нуждалась в тебе, но тебя никогда не было рядом.

– Все мы в чем-то нуждаемся. – Фрэнклин завел двигатель.

– Да, но ты всегда больше нуждался.

– Я кормил семью. Я работал, насиловал свою задницу, чтобы прокормить семью.

– Речь не о тряпках, Фрэнклин, и не о еде.

Машина тронулась с места.

– Я говорю о любви и внимании...

Ничего не ответив, он вырулил на улицу и укатил.

Оцепенение сменилось зудом бессмысленной разрушительной деятельности. В ярости я металась по дому, грохая дверями и опрокидывая стулья. Скоро маршрут устоялся: по одной лестнице наверх, мимо спален, по другой лестнице вниз, через кабинет, гостиную и кухню, потом снова наверх и так далее, по кругу.

Меня завертела безумная карусель, и на шестом витке душистый чай и аппетитный банановый кекс миссис Мэйз подступили к горлу, просясь наружу. Зажав ладонью рот, я бросилась в спальню, распахнула шкаф Фрэнклина и дала себе волю. Он увез лишь малую часть своего гардероба, а обувь так почти вся осталась на нижних полках.

– Сукин сын, – бормотала я, вытирая губы рукавом его нового кашемирового пиджака. Голова налилась неподъемной тяжестью и гудела, словно пустой котел.

Подбадривая себя хриплыми выкриками “Подлец!”, я зашла на седьмой круг. Где-то по краю сознания бродило подозрение, что веду я себя как полная идиотка. Но мысли упрямо не желали связываться даже в простейшие логические цепочки. Я могла лишь передвигать ноги и твердить заклинание из ругательств.

В очередной раз ввалившись в кухню, я заметила телефон и потянулась к нему, но неловким движением смахнула на пол. Мучительный внутренний зуд толкал вперед, не давал остановиться. Телефон я подняла только на следующем витке карусели. Набрала номер Кэтлин. Длинные гудки быстро сменились щелчком, но меня подстерегало разочарование.

– Привет! Вам нужны Кэтлин, Питер или Лора? Вы не ошиблись номером, но со временем промахнулись.

Я уже была на лестнице. Спустя еще два круга и примерно сто пятьдесят возгласов “Подлец!” снова оказалась в кухне и попыталась отловить Кэтлин на работе. Мимо. Я швырнула бесполезным телефоном в стену и опять заметалась по дому.

Где-то на тринадцатом заходе меня подкосила боль в коленях. Я упала у лестницы, вползла на ступеньку и поднялась, цепляясь за перила. Остановить меня мог разве что пушечный залп. Хромая и спотыкаясь, я еще раз обежала дом. Ковры давно просятся в чистку, паркет требует циклевки, по углам перекатываются хлопья пыли. Сукин сын!

Я ползла все медленнее, путаясь в собственных ногах. Полный отказ организма случился посреди гостиной, и я распростерлась на ковре. Неизвестно откуда взявшиеся щепки кололи бедра и живот, нос и рот забились сухой пылью. Долго я здесь не пролежу – либо задохнусь, либо умру от жажды. Собрав остатки сил, я вернула себя в вертикальное положение и побрела в угол, к бару.

С выбором не колебалась, схватила непочатую бутылку “Наполеона” двадцатипятилетней выдержки, предмет гордости Фрэнклина. Привалилась к спинке дивана и сделала изрядный глоток. Обжигающая жидкость легко преодолела наслоения пыли у меня в горле. Я снова приложилась к бутылке и вскоре перестала считать глотки.

Когда уровень содержимого понизился на четверть, мутная волна бешенства улеглась. Я словно выбралась на свободу из душного глухого мешка и испытывала небывалое, головокружительное облегчение. Все позади. Наконец-то.

– Поздравляю, с твоей шеи только что слезло девяносто килограмм! – Я бутылкой отсалютовала призраку Фрэнклина.

Расположившись на диване, я энергично хлебала коньяк. Как все очевидно и просто. Наш брак был обречен давно. Теперь я это понимала. Да что там, понимала и прежде, только признаваться себе не хотела. На самом деле Фрэнклин бросил меня давным-давно. Он просто не решался уйти. Еще бы. Разве может идеальный супруг уйти от идеальной жены и матери? Очень любезно с моей стороны потолстеть чуть ли не в два раза – вот он, долгожданный повод. Впрочем, не только для него – мы оба с удовольствием кивали на мой лишний вес, не доискиваясь до настоящих причин разлада.

Я провозгласила тост за крушение иллюзий и выпила. Дерьмо. Даже если бы я сбросила эти сорок килограмм – больше того, если бы я вообще их не набирала, – что изменилось бы? Ничего.

Где оно, начало конца? Где его искать? Я всмотрелась в историю нашей совместной жизни. Ровная, гладкая – ни взлетов, ни падений. Точь-в-точь та безнадежно прямая линия, что прочерчивает экран кардиографа, когда останавливается сердце... Я вяло сползла на пол. Коньячные калории, похоже, осели на веках. Едва хватало сил открыть глаза. Может, хватит? – лениво раздумывала я, не отлепляя губ от горлышка бутылки. За несколько глотков до дна вопрос решился сам собой, без моего участия. Я уронила бутылку, а следом за ней веки, голову и туловище.

Очнулась я внезапно и в панике заметалась в кромешной тьме. Ослепла. От долгого соприкосновения с персидским ковром нещадно зудела щека. Подбородок был скользким и влажным, будто все это время я пускала слюни. Как я оказалась на полу? Я резко села и тут же поплатилась за это. Где-то в области правого незрячего глаза разорвалась шаровая молния, и я со стоном уткнулась лбом в колени.

И тут раздался звонок в дверь. Я пьяно отмахнулась от него:

– Ну, ты... Убирайся.

Если обхватить голову ладонями и постараться не дышать, боль вроде стихает. Вот только этот трезвон.

– Я слепая, – объяснила я. – Убирайся.

Тишина. За дверью послышались неровные шаги. Глаза привыкли к темноте, и выяснилось, что я вовсе не ослепла, а просто наступила ночь. За окном тускло светил фонарь. К стеклу приникло чье-то лицо. Фрэнклин, подонок, подослал бродягу, чтобы меня убить. Сукин сын, сукин сын... В руках ночного гостя вырисовывался странный предмет, не то гигантских размеров кирпич, не то чемоданчик. Оружие, у него там оружие. Никто не станет в открытую ходить по улицам с пистолетом. Хотя какой там пистолет – скорее гранатомет, для пистолета такой чемодан ни к чему.

Человек поскребся в окно.

– Миссис Аверс? – Судя по голосу, староват для киллера. – Есть тут кто-нибудь?

– Мистер Пэйн? – От безмерного облегчения я вновь едва не пустила слюни. Он выдохнул с не меньшим облегчением. Неужели для него так важно застать меня дома? – Мистера Аверса сейчас нет дома. – Я нехотя приблизилась к двери, сжимая ладонями гудящие виски. – Мне что-то нездоровится.

В доме царила такая тьма, что разглядеть меня он не мог. Все же я инстинктивно одернула платье и вытерла подбородок.

– Простите, я... я вовсе не хотел вас беспокоить, миссис Аверс...

Уходить он не собирался. Прочь, Пэйн, прочь.

– Мне правда нехорошо, мистер Пэйн. Как бы вы не заразились.

Горло драло наждаком. Я нащупала на полу у дивана бутылку и прополоскала глотку остатками коньяка. Пэйн по-прежнему стоял на крыльце.

– Мистер Пэйн...

– Моя жена умерла сегодня.

– Подождите.

Выглядел он так же плохо, как и я. Мы сели в кухне. Мистер Пэйн смотрел на свои руки, я – на него, и, не знаю почему, мне вдруг захотелось его накормить. Я заварила чай, вытащила овсяное печенье с изюмом. Пэйн выложил на стол то, что я впотьмах приняла за чемодан. Альбом с фотографиями. Узловатые пальцы ласково, будто спину преданной собаки, погладили кожаный переплет.

– На самом деле я вас хотел повидать. Я читал миссис Пэйн все ваши заметки. Вы здорово пишете, весело. Она когда слушала, всегда улыбалась, а в последние недели у нее было не так-то много поводов для радости...

Тут его прорвало, руки затряслись, хлынули слезы. Пэйн неловко зашарил по карманам, вытащил большой платок в белую и зеленую клетку.

– Ну, ну...

Я гладила его поникшие плечи, бормотала какие-то бессвязные междометия. Он и не ждал разумных слов – ему нужно было только сочувствие. Я с новой силой переживала сострадание, это давно забытое чувство, такое простое и всепобеждающее. Наконец Пэйн вытер лицо, высморкался и спрятал платок.