Италия. Провинция Ломбардия. Остров Монте-Изола

Декабрь

Хозяин небольшого белого катера – разговорчивый итальянец Марко, пожелал незнакомцам хорошей погоды, заглушил мотор речного судна и причалил к берегу. Двое из его пассажиров, не дожидаясь остальных, вспрыгнули на деревянный помост пристани и огляделись. На неширокой набережной было тихо и не так уж многолюдно, прогуливалось с десяток человек, и Игнат легко нашел среди них Вишневского - одетого в простую куртку и вязаную шапку, но тем не менее статного пожилого профессора с тростью.

Они практически не были знакомы, но тепло обнялись. Подошедший вслед за парнем мужчина пожал художнику руку. К этому моменту всех троих связывали узы, сродни родственным, и напряжения от встречи не было.

- Как она, Генрих? – спросил рослый темноволосый гость, и профессор грустно вздохнул, пожав плечами.

- Все так же. Не помнит ничего из случившегося. Ни детства, ни юности. Только моменты учебы и знакомство со мной. Какие-то отрывочные детали из жизни.

- А врач? Вы же были в Риме? Что сказал врач? – с волнением поинтересовался парень. Здесь, на малонаселенном острове, где количество жителей не превышало двух тысяч человек, красивый, высокий Игнат сразу же привлек внимание местных зевак, и многие косились на незнакомца. – Вам удалось попасть в клинику Сальваторе Карбоне?

- Кто это? – подал голос мужчина с черным взглядом, и старик пояснил:

- Известный в Италии специалист - невролог и психиатр. Очень авторитетная личность в мире медицины. Да, удалось, - ответил, - хотя Саша совершенно не расположена идти на контакт. Увы, - старик развел руками, - Карбоне повторил все то же самое, что и специалист до него. У девочки частичная амнезия, фрагментарная утеря воспоминаний после пережитой травмы психического характера. Довольно известное явление, когда мозг человека блокирует воспоминания, которые несут в себе тяжелое эмоционально потрясение, с которым человек не в силах самостоятельно справиться. Реакция и речь Саши дают надежду на то, что потеря памяти кратковременна, но ей нужна нейропсихологическая реабилитация. Ей нужен покой и желание однажды все вспомнить, вот потому мы здесь.

- Отличное место, Генрих, - согласился мужчина, окинув взглядом высокую зеленую гору перед ним и прибрежные дома деревеньки. – Монте-Изола – тихая гавань мира. Спасибо тебе, что привез ее сюда. Значит, надежда есть?

- Да, есть, - кивнул Вишневский, - Саша молода и здорова. Но по тому, как она закрывается, Карбоне считает, что девочка сама противится, не хочет помнить. Сеансы гипноза не помогли, она абсолютно не внушаема…

- Ты смеешься, Генрих? – мужчина, удивившись, не сдержал горькой усмешки. - Подобная ерунда точно не для моей Саньки! Ты-то должен знать, вы прожили вместе три года!

Старик развел руками.

- Я испробовал все, что мог. Была надежда на помощь арт-терапии – дать выход спящему подсознанию через творчество и я с радостью ухватился за нее, но она отказывается рисовать. Совершенно не желает! – сокрушился он. – И если бы вы знали, как я, насколько Саша талантлива, вы бы поняли мое отчаяние! Последнее место, где мы с ней были – знаменитая Галерея Уффици. Работы Микеланджело, Боттичелли, Леонардо да Винчи! Мировые шедевры на расстоянии вытянутой руки! Увы, - он покачал головой, – никакого интереса в глазах. Ох, что и говорить, - отмахнулся, - все это весьма печально. Эта история с пленением очень сильно отразилась на девочке. И твое ранение, – Вишневский взглянул на Игната. - Мальчик мой, мы все так испугались! Ты чуть не истек кровью!

- Да, мне повезло, что оперировал знакомый отца, и что пуля прошла навылет, не задев важные органы, а у друга оказалась одна со мной группа крови. Так что проживу сто лет, - сказал Игнат. - Вот вместе с Алькой и проживем, - твердо добавил.

- И все-таки, Генрих, ты не договорил, - настоял мужчина.

- Да, - вновь кивнул художник. – По мнению врача, положительный результат может дать воздействие на причинно-следственный фактор. Но это самое грубое воздействие на психику, и мы должны быть осторожны. Поэтому я и просил у вас время. Надеялся, что все пройдет для Саши как можно мягче. Понимаешь, Дима, я люблю эту девочку, как родную дочь.

Он вдруг поперхнулся под черным взглядом и кашлянул в кулак.

 – Э-э, как внучку.

Дмитрий Шевцов, а это был именно он, все еще рослый и крепкий, каким природа его создала (вот только во взгляде что-то неуловимо изменилось), смотрел на художника без злости. Скорее с затаенной горечью.

- Да ладно тебе, Генрих. Вот если бы видел, что лжешь – утопил бы, - просто сказал.

Старик икнул, а Игнат положил руку Вишневскому на плечо.

- Да шутит он, Генрих Соломонович. Мы пока долетели, я думал, что сам его утоплю посреди моря. Чертов циник! Нам с вами придется его перевоспитывать.

Черные как угли глаза встретились с упрямыми синими. У обоих мужчин, взрослого и молодого, напряглись на скулах желваки.

- Интересно посмотреть, мальчишка, как это у тебя получится, - рыкнул взрослый. - Лучше иди и найди мою Саньку, пока я добрый, - на голове у мужчины низко сидела бейсболка и он недовольно зыркнул из-под нее. - Иначе я сделаю это первым. И не факт, что разрешу ей с тобой встретиться.

Поздно было Игната страшить отцовским запретом, и оба это прекрасно понимали. Но парню и самому уже не терпелось увидеть Альку и он повернулся к Вишневскому.

- Где же она, Генрих Соломонович?

Художник приосанился. Скорее по привычке, чем и вправду намеревался произвести впечатление на гостей.

- Я не хотел ее волновать встречей и послал к молочнику, – объяснил он. - К обеду из деревни на материке привозят сыр и молоко, а Саше нужны витамины. Он живет выше улочкой, там одна вывеска, так что не ошибешься. Иногда Саша гуляет на холме… Постой, Игнат!

Парень уже сорвался с места, но обернулся.

- Мальчик мой, - повысил голос старик, взмахнув тростью, - умоляю, будь терпим! Мне больно об этом говорить, но может статься, что она тебя не вспомнит!

Игнат покачал головой, словно услышал нелепость.

- Нет, - улыбнулся, - это невозможно…

- Ради Саши!

Старик с Шевцовым молчали, и парень нехотя кивнул. Сглотнул волнение, которое на мгновение тисками сжало сердце, стоило только представить, что все сказанное художником оказалось правдой, и он вдруг стал для Альки чужим. Незнакомцем, после всего, что было. Но он тут же прогнал от себя эту мысль. Взглянул на мужчин с загоревшимся в глазах светом.

– Я помню! А значит, и любви моей хватит на двоих! Она полюбит меня снова, даже если забыла, - уверенно сказал. - Вот увидите! Иначе для нас просто не может быть. Слышите! – крикнул, улыбаясь. – Не может!

Он отвернулся и побежал по узкой набережной – стройный, широкоплечий парень навстречу своему чувству, которое вело его всю жизнь, и художник, взмахнув рукой, вздохнул.

- Охо-хо. Вот упрямец, и договорить не дал. Боюсь, что на двоих его любви уже не хватит. Понадобиться немногим больше…

Дмитрий Шевцов тоже смотрел вслед парню и в отличие от Игната прекрасно расслышал старика. Но на его лице не дрогнул ни один мускул, когда он задал вопрос. И все же Вишневский уловил в спокойном голосе мужчины стальные предупреждающие нотки. Этот черноглазый однозначно был из тех, кого следовало обходить стороной.

  - Что ты имеешь в виду, Генрих?

Генрих Соломонович повернул голову и посмотрел на идеальный зрелый профиль человека, который видел изнанку мира без прикрас и многому в этой жизни знал цену. Глядя на жестко сомкнутые губы Шевцова и начисто выбритые щеки, на заострившиеся от времени скулы, ему внезапно пришла в голову шальная мысль: «А что если нарисовать его?»

Ничего удивительного, Генрих был художником, и вдохновение подобное этому ловил в жизни не раз. И все же случаи подобного наития мог пересчитать по пальцам. Он вдруг увидел штормовое море, темную, просмоленную пиратскую шхуну и морского разбойника на капитанском мостике – рослого, плечистого и бесстрашного. Именно таким черноглазым и опасным, как настоящий отец Саши, мог быть знаменитый Джек Рекхем, придумавший пиратский флаг – прямоугольный черный квадрат с голым черепом и скрещенными под ним двумя саблями. Что если ему нарисовать пирата?

- Ответь, Дима, если бы я сразу сказал, что девочка в положении, вы бы согласились с Игнатом подождать? Еще тогда, когда она только приходила в себя и даже со мной не хотела говорить, а мальчишке необходима была медицинская помощь?

- Что? – брови Шевцова вскинулись в удивлении, но тут же нахмурились. Глаза впились крючьями в старика. – Моя Санька в положении?! Неужели эти твари, неужто они…

 - Нет, нет! – замахал руками Вишневский. – Что ты! Им не удалось! Наша девочка смогла себя защитить, не сомневайся! Нет, - художник неожиданно по-доброму смутился, поправив на голове смешную вязаную шапку, - это ребенок их с Игнатом. – Он улыбнулся. - Скоро пять месяцев уже. Вот, смотри, что у меня в кармане есть, - засуетился, расстегивая карман куртки, – снимок! Сейчас делают в клинике при ультразвуковом обследовании. Видишь, здесь уже человечек! И ручки, и ножки есть. Так что ты почти дед…

- Ах ты ж, старый…

- Дима, только попрошу без рук! В конце концов, я тебе в отцы гожусь!

- … дуралей! Иди, что ли, обниму тебя, - Шевцов вдруг рассмеялся. – Вот это сюрприз так сюрприз! Спасибо тебе, Генрих! Как бы мне ни хотелось увидеть Саньку, пожалуй, нам с тобой лучше не соваться и дать им время.

Мужчины неловко обнялись, хотя это скорее Шевцов смял старика, но тот особо не сопротивлялся. И сам довольно закряхтел, похлопывая ладошками по крепким плечам. В телефонных разговорах Дмитрий сразу же перешел с художником на «ты» и потребовал крайне интеллигентного Вишневского ответить тем же, и неожиданно такое панибратство упростило разговоры и сблизило их.

- Я так надеюсь, что Саша вспомнит Игната, - вздохнул Генрих. – Она крайне мало говорила о нем, но то, что я увидел своими глазами в доме Шкуратова, убедило меня, что этот мальчик ей очень дорог.

 - Знаю. Давно знаю, – вздохнул Шевцов. – Я помню, как в детстве она его защищала от меня, от своего папки, и правильно делала. У них ведь эта любовь еще в школе началась, представляешь?

Монте-Изола – рай, а не остров, но в этот декабрьский день с озера дул ветер, и мужчины перебрались под крышу теплого кафе. Благо оно, доступное для жителей деревни и туристов, находилось тут же, в каких-то десяти метрах от пристани. Уселись за отдельный столик, заказав кофе и панини. Оба были взволнованы встречей, чтобы как следует пообедать.

- Помню, пухлый такой мальчуган, розовощекий, как творожный пряник. И такой же празднично упакованный. Боялся меня, но не отступал. Я был уверен, что эта симпатия у него быстро пройдет, не того мы поля ягоды. Да и родителям его моя Санька не нравилась. А он все вертелся рядом, смотрел на нее, будто и не было больше никого вокруг. Я прогнать хотел, а потом рукой махнул. Подумал: а вдруг зря я? Он ведь ей нравился, вдруг бы что-то и вышло? Так и простоял под окнами не один год, а потом…

- А что было потом? – Вишневский размотал и снял с шеи легкий шарф. Прислонил аккуратно к столу дорогую трость.

- А потом я пропал. На долгих пять лет исчез из жизни дочери. Простить себе не могу. Знаешь, Генрих, вот если бы можно было вернуться назад, в мое детство, я бы себя пристрелил без жалости. Чтобы сам не мучился и других не мучил. Мне ведь, сколько себя помню, всегда приходилось выживать. Сначала в детдоме, потом на улице, в армии, а потом… неважно, - Шевцов крепче сжал пальцы, обхватив чашку. Поднял темные ресницы, открыв карий взгляд. - Никому до таких, как я, дела не было, понимаешь? И в грязь мокнуть можно, и в дерьмо. Один хрен! Все равно никто не спросит и никто не ответит. Вот и я учил Саньку выживать, как сам понимал. Чтобы ни одна мразь обидеть не могла! Хотел сделать ее мир лучше, чем был у меня, чем видел сам. А в итоге все что смог, это купить квартиру и заливать водкой то, что оставалось со мной во сне. Когда вернулся и узнал обо всем, думал, землю переверну, а Саньку и тебя найду. Моя она, люблю ее, как никого не любил, а все равно скажу: если бы отцом был ты, Генрих, ее жизнь была бы лучше – чище и светлее. И Санька была бы другой, счастливее. Так что в долгу я у тебя. Спасибо за все, старик.

- Э-э, - Генрих растерялся. Смутился неожиданно под прямым взглядом. - Ну что ты, Дима. Я ведь и сам очень привязан к Саше, - сказал. - Можно сказать, что… - он с опаской посмотрел на мужчину. – Она мне как внучка. Любимая внучка, понимаешь?

Шевцов усмехнулся. Они успели выпить с художником по паре глотков кофе и закусить остывшим сырным панини, прежде чем он все-таки ответил.