– Даша, вы должны переделать статью, – резким тоном сказала она.

Слова громко стукнулись о перегородку, будто Лариса Петровна в мою норку камень бросила. Возможно, Лариса Петровна была права, возможно. Но я писала свою статью, изнывая от всепоглощающего чувства любви. И мне уже не вернуть этого состояния. Не спорю, статья станет другой, если я перепишу текст. Ведь я тоже стала другая. Я повзрослела за эти полчаса. Мне стали понятны мои чувства, чувства Кати, Олега, других людей, но мои внутренние изменения остались незамеченными начальством. Лариса Петровна резко дернула меня за рукав. Нервничает женщина, сердится. И на меня сердится, и на Зимина, а заодно на весь мир, только себя ни в чем не винит. Такие, как она, всегда правы.

– Соня вам поможет, – сказала Лариса Петровна, кивнув на соседнюю нишу.

Сонька мгновенно высунулась из дырки. Ушлая мармазетка превратилась в ловкую мышку, ведь в зале запахло чужим сыром. И его можно удачно слямзить под сурдинку.

– Ларис Петровна, что надо сделать? – с готовностью выступила вперед Сонька.

– Помогите Даше переделать статью, – подтвердила свои указания Лариса Петровна.

– Соня, занимайся своим делом, а я сама справлюсь. Вы ведь внесли замечания, Лариса Петровна? Будьте добры, отдайте мне текст, я все исправлю.

Но я уже видела, что никаких исправлений в текст не было внесено. Все дело в принципе. Лариса Петровна стремилась доказать всему миру, кто есть кто в ближайших окрестностях. Изначально она решила, что статью про крокодила будут писать два корреспондента – Дарья и Софья. Значит, мы должны писать вдвоем. Не один, не трое и не четверо. Двое. И точка! И впрямь, плетью обуха не перешибешь. Кажется, так говорят в народе. Но во мне бурлила обида, она больно хлестала меня по внутренностям, заставляя совершать неадекватные поступки.

При поступлении на работу я подписала договор. По одному из пунктов этого важного документа я обязана безоговорочно подчиняться Ларисе Петровне и Марине Егоровне. Дальше – как получится. Но эти ужасные женщины – мои непосредственные начальницы. Сейчас я шла в бой с открытым забралом. Мне не хотелось уходить на запасные позиции. Я сделала свою работу. И хорошо сделала. Мое мнение может быть ошибочным, но это мое мнение. Оно досталось мне нелегко. Внезапно зазвонил мобильный, вырывая меня из бойцовского состояния. Источник беспокойства, разумеется, валялся на дне сумки. Пока я рылась в недрах вместительного кофра, телефон замолчал. Я не опознала мигающий на экране номер. Все, экран погас, вместе с ним потухло мое упорство. Я не буду отстаивать свое мнение. Меня могут спокойно выпереть из редакции за несоблюдение основного пункта договора. Многих уже выпроводили за ворота корпорации по этому пункту. А у меня родители-пенсионеры. Я снимаю комнату на Петроградке, а за нее еженедельно платить надобно, и немалую сумму. Комната со всеми удобствами, имеются в виду места общего пользования, то есть ванна и туалет. Есть длинный нескончаемый коридор, достаточно просторный, в нем можно спокойно разок-другой покататься на велосипеде. Когда совсем тошно станет. И соседей немного. Страшные мысли проскакали в моей голове за одну секунду. И умчались в космос гремучей эскадрильей. Я вновь приткнулась к монитору. Пусть решают великие, как поступить со мной и моей статьей, они за свои решения зарплату получают. За все платить надо. И за зарплату тоже. Лариса Петровна покрутилась возле меня, но ничего не добилась. Моя спина излучала флюиды твердости и решимости. Внутри я сдалась, но всем своим видом выражала воинственную непримиримость. Бывают на земле смиренные люди. Они даже внутренне не приспособлены к противостоянию любого калибра, но вся их наружность свидетельствует о вечном раздоре между личностью и обществом. И общество откровенно побаивается людей с внешностью вечных борцов за справедливость. Оно не понимает, что перед ним выставилась лишь наружная сторона личности, а внутри нее прочно угнездился страх. Во мне страха не было, нет. Внутри меня гнездилась уверенность в собственных силах. Но нельзя же лезть на рожон, в конце концов, это чрезвычайно глупо.

Лариса Петровна нервно убежала. Следом за ней устремилась потная Марина Егоровна. Так и будут бегать весь день, хороводы водить, одна за другой, на бегу осуществляя контроль за творческим процессом в редакции. Соня тоже куда-то улетучилась. Она как-то незаметно испарилась, будто ее и не было. Я тихо всплакнула. Затем вытерла слезы. Вновь пробежалась глазами по тексту. Мне все в нем нравилось, абсолютно все. Красивый текст, чистый, светлый, ни одного лишнего слова. Бьющие через край эмоции. Анализ. Статистика. Я выполнила все рекомендации моего университетского учителя. Текст должен быть поучительным, занимательным, интригующим, ведь газету прочитают более двух миллионов человек. Да, согласна, они в итоге выбросят газету в мусорное ведро. Но информация застрянет у читателей в головах. У одного статья вызовет интерес, второй познает что-то новое, третий задумается. А четвертый изменит несовершенный мир. Я покусала губы. Скоро от моих губ ничего не останется, если так дальше дело пойдет. Университетское образование не всегда полезно. Сонька училась в техническом вузе, кажется, в корабелке. Она не задумывается, она просто пишет. И получает свой коронный третий номер в рейтинге, а заодно с рейтингом кладет в карман высокие гонорары. А я сижу и кусаю губы от злости. Сонька вернулась на рабочее место и с загадочным видом зависла в мониторе. Клавиатура громко заверещала, будто ей сделали больно. Сонькины пальцы выбивали чечетку. Неверная подруга явно переписывала мою неправильную статью, а тетки-руководительницы демонстративно обходили мою нишу стороной. Нет, не обходили, пробегали мимо, при этом они не забывали приглядывать за мной, им было интересно, чем я занимаюсь. А я неподвижно сидела за компом, тупо уставившись в слепой экран. Мобильный больше не звонил. Я ногтем сдвинула крышку и принялась разгадывать загадку. Кто же звонил, это какой-то незнакомый номер? А ведь мне давно никто не звонит. Бывает, что начальницы трезвонят по ночам, изводя меня своими ценными указаниями, от чего я мгновенно впадаю в долгую бессонницу. Родители звонят поздно вечером на городской номер в коммуналке. Соседи не раздражаются, относясь с пониманием к родительскому беспокойству. Пока я пыталась определить неизвестный номер, мобильник снова заверещал.

– Да?

– Привет, Даш, – знакомый голос в трубке вызвал во мне острый приступ желчи.

Это был Лешка Соколов. Вспомнил обо мне, друг сердечный. Только его мне не хватало в данную минуту для полного и неизбывного счастья.

– Молчишь? – громко задышал в трубку Соколов, почти просопел. – А я все знаю. «По улице ходила Большая Крокодила».

– И что? – у меня даже челюсти свело от негодования.

– А то, что нам нужно поговорить, срочно, не откладывая в долгий ящик, иначе будет поздно, – и Лешка отрубил связь.

Интриган проклятый, жених несостоявшийся. Лешка хотел стать моим мужем, а ему еще до звания жениха дорасти нужно. Мне и без того тошно, а он устраивает шпионские страсти. Но сидеть перед темным экраном, честно говоря, мне давно надоело. Я побросала в сумку дамские принадлежности в виде сотового, туши для ресниц, помады, салфеток и прочей косметической чепухи, звонко щелкнула «молнией» назло Соньке и бросилась прочь из ненавистного помещения, обвешанного от пола до потолка невидимыми, серыми летучими мышами.

– Соколов, быстро говори, что ты знаешь? – крикнула я, открыв дверь верстальной мастерской.

– Ой, Дашка, – ойкнул Соколов и поперхнулся.

Он откровенно закусывал. Нет, Лешка не обедал. Не морил червячка. Не обжирался и даже не объедался. Соколов просто закусывал. Он пил коньяк. Перед ним на столике стояла бутылка «Хеннеси». Вся мастерская, как гордо именует верстальную Соколов, пропахла коньячными парами. Пряные запахи залезли мне в нос, в горле запершило, и я негромко покашляла.

– Алкоголик несчастный, неудачник, ты уже совсем спился, – выругалась я, пытаясь откашляться.

– Тебе, Дашка, нравятся успешные мужчины, ты думаешь, что они сильные? Ошибаешься, глупая, – глубокомысленно произнес Соколов и нагло хлопнул еще одну рюмку коньяка.

Лешка смачно закусил коньяк бутербродом с колбасой твердого копчения. Вообще-то, Соколов не слишком повернут на здоровом образе жизни, он легко и непринужденно может побаловать себя коньяком, колбаской, рыбкой и другими вредными продуктами. От соблазна никогда не откажется, всегда готов поддержать компанию. Подобное чревоугодие я расцениваю как слабость и обжорство. Поэтому меня качает от порывов южного ветра, даже если этот ветер дует с силой три метра в секунду. Я не курю, не ем плохие продукты, постоянно сижу на диете. А мой бывший жених – отъявленный обжора и сибарит. Когда-то меня напугали именно эти свойства соколовского характера. Я вдруг возомнила, что Соколов будет приходить домой после работы пьяным. Друзья уговорят его выпить – он выпьет. Предложат съесть шаверму – съест. И так пойдет по жизни, слегка зачумленный пивом и острой закуской из ларька. Пусть идет, как ему угодно, решила я, но уже без меня. И наша свадьба рассыпалась на части, не успев созреть до законного брака. Мне стало жаль Соколова. Пьяный, одинокий, никому не нужный, сидит и пьет коньяк в рабочее время.

– Мне никто не нравится, Соколов, ты же знаешь, – сказала я, подтыкая нос салфеткой. Органически не переношу запах алкоголя, он вызывает во мне аллергические реакции.

– Врешь ты все, Дашка, тебе нравится Зимин. Вся редакция уже на ушах стоит. Вас уже без вас женили, – пробормотал Соколов с набитым ртом.

Он пучил глаза, пытаясь прожевать тугой кусок колбасы. Ему никак не удавалось проглотить, и он жевал-жевал-жевал. Но я все поняла. Дурные слова пробрались в меня, застряли в мозжечке, с шумом хлынули в уши, рот, глаза. Пол закачался под ногами, как палуба морского корабля в бурю. Вокруг все шаталось и зыбилось. И лишь один Соколов стоял прямо, не шелохнувшись. Все шло шиворот-навыворот. В этой комнате имел право на качку лишь пьяный Соколов. Все остальное должно стоять на своих местах. Мир пошатнулся. Он утратил стабильность. А я расплачивалась за свою любовь. И это была жестокая плата. Я закрыла глаза и загремела на пол. Очнулась немного позже. Я лежала на ложе, составленном из трех стульев, а Лешка, кривой, как турецкая сабля, поливал мои губы каплями коньяка. В его руках был ватный тампон, явно выловленный из моей сумки. Я хотела выругаться, но у меня не хватило сил.

– Соколов, зачем ты меня заманил в свою берлогу? Хочешь на тот свет отправить? – прошептала я мокрыми от коньяка губами.

– Я, Дашка, хочу, чтобы ты стала самой счастливой женщиной на свете, – сказал Лешка, и я вдруг поняла, что он не пьян, а всего лишь придуривается.

И бутерброд в свой рот затолкал нарочно, иначе он не смог бы высказать мне в лицо неприятные слова. А теперь перепугался насмерть и забыл, что в верстальной открылся настоящий цирк по его велению. Заманил меня обманом, чтобы напомнить о своем существовании.

– Я знаю, Леш, – сказала я, вытирая рот ладонью, – прекрати капать на меня этой гадостью. Помоги лучше мне, – я схватилась за его рукав.

– Полежи еще немного, ты же в обморок свалилась прямо на пол. Такая худенькая, а загрохотала так, что я, по правде, перепугался, – Лешка завозился у столика, собирая мне сложный бутерброд, – а что? Питаешься из рук вон плохо, эти твои вечные диеты до добра не доведут. Дашка, тебе пора задуматься о твоей жизни. Ты неправильно живешь.

Вот только этого мне не хватало. Соколов принялся учить меня жизни. Я встала с убогого лежбища и, громыхнув стульями вместо прощания, вышла из пьяной верстальной. Нечего баловать бывшего жениха своим присутствием. Мои ноги невольно направились в сторону приемной, я не шла, меня вело мое подсознание. Во мне вновь проснулись бойцовские качества. Придется задвинуть нежданную любовь поглубже и подальше. У меня сейчас другие цели и задачи. Я должна отстоять свою честь. Олег Александрович Зимин работает в «Северном сиянии» главным редактором и генеральным директором. Он тот единственный, кто способен уладить раздор в женском гнезде. Всего лишь одним росчерком пера. У него есть на это все права. Я шла к любимому мужчине за правдой. В номер должны поставить мою статью, а не Сонькину. Есть две версии, два варианта. Один из них имеет больше прав на публикацию – он ярче, сочнее, колоритнее. Сонина статья, конечно же, должна заметно отличаться от моей по блеску пера. Спору нет. Но Соня не собирала материал, она не переживала ощущений, микроскопических оттенков чувств, делающих нас людьми. И она не сможет передать читателю всю гамму переживаний, возникших во мне во время поездки. Разумеется, Соня владеет слоганами гораздо изобретательнее, чем я – неопытная начинающая корреспондентка. Но Зимин отправил в командировку именно меня, а не искусного мастера пера и интриги. И ему необходимо довести до логического завершения процесс становления журналистки Дарьи Доброй. Одним взмахом авторучки Зимин может уволить, наказать, наградить и... поставить статью в номер. Мне лично требовалось последнее. Я имела право на просьбу. Если он не согласится на мое предложение и откажет мне, я буду умолять генерального, плакать, валяться у него в ногах. В эту минуту я не думала о превратностях любви. Личное отошло на второй план. И потом ведь любовь выбирает личность, а личность выбирает любовь. Одно к другому непременно приложится. Когда сотрудница Всемирного банка шла к директору за прибавкой к жалованью, вероятно, она думала именно так, как в эту минуту думала я. У нас с ней одинаковые мысли, а они всегда скакуны. И они легко могут привести к чрезвычайным последствиям, сбросив всадника со спины в самый неподходящий момент.