В приемной было непривычно пусто. Секретарша не торчала одиноким пугалом у окна. Стулья стояли у стен ровной линейкой. Закрытые шкафы настораживали своей замкнутостью. Онемевшие телефоны напоминали чучела диковинных птиц. Дверь в кабинет Зимина была наглухо закрыта. Все могу понять, но куда же подевалась секретарша – эта вечная хранительница начальнического тела и покоя? Сзади послышался тихий шорох. В приемной кто-то был. Я нервно оглянулась. В дверях кривилась безобразной улыбкой Марина Егоровна. До чего же она некрасива, просто до отвращения. Наверное, даже в ранней молодости девушка Марина не блистала красотой. Егоровна из породы женщин, коих природа обошла своим вниманием, не наградив ни внешностью, ни умом, ни добротой. Нет у них ничего, но они живут на белом свете, считая, что имеют законное право на существование. Могу допустить, что некрасивые женщины выполняют какую-то тайную миссию по уравновешиванию добра и зла на планете. Они служат молчаливыми стражами при конфликтах обеих сторон. А вдруг именно моя Егоровна является исполнительным служителем доброго начала. И она одна знает в точности, где находится эта крайняя мера, граница между адом и раем.

– Марин Егорна, а где Олег Александрович? – я обвела рукой небольшой полукруг.

– А в командировке он, моя милая, в командировке, – она будто повторила мое движение и нарисовала овал.

И круг замкнулся. Я смотрела на Егоровну, словно она прибыла по особому распоряжению из чистилища со специальными поручениями. На сей раз ей доверили важную функцию – растоптать человеческое достоинство молоденькой корреспондентки. Что она и сделала с превеликим удовольствием. Я осторожно обогнула Марину Егоровну и вышла в коридор. Мысли-скакуны прогарцевали и угасли. Гарцевали они довольно вяло, почти бесшумно. Я вернулась в свою норку. Сонька с торжествующим видом оглядела мою согбенную спину.

– Выпрямись, Дашка, а то у тебя скоро сколиоз разовьется, – весело крикнула зловредная мармазетка, перекрикивая редакционный гул.

Меня чуть не стошнило. Сразу вспомнился серпентарий с его удушливым запахом, огнедышащие змеюки, злобно шипящие, мечтающие проглотить любого, кто откроет им клетку, чтобы выпустить гадов на свободу. Я выбралась из-за стола и поплелась в буфет. У нас в редакции отличный буфет с приличной кухней и ненавязчивым сервисом. И цены вполне приемлемые. И курить можно, разрешают. Лично мне не нравится, что в буфете многие курят, но ничего не поделаешь. Творческая публика обожает яды всех мастей, включая никотин. Я села за угловой стол и замерла от охватившего меня ужаса. В сущности, ничего не случилось, все шло, как обычно, но мне было страшно, так страшно, что ни есть, ни пить не хотелось. От страха началась тошнота, спазмы и прочие нервные проявления. И тут за мой стол приземлился какой-то мужчина. Я определила принадлежность к противоположному полу по обуви. Да, обувь была превосходной. Крокодиловая кожа. Типичные Гуччи. Штук пять евриков стоят. Такие ботинки в нашей редакции имеет право носить один Зимин. Неужели? Я подняла глаза и покраснела. На меня смотрели мужские глаза, но они были абсолютно незнакомые, излучающие любопытство. Насколько я разбираюсь в психологии, эти нахальные глаза пялились на меня в упор давно.

– Курить будете? – спросил незнакомец.

Кажется, передо мной уселся сам дьявол, приняв на себя облик прекрасного принца. Сейчас примется осыпать меня соблазнами и благодеяниями. Предложит травку, коньяк, виски и Багамы. Постель и тридцать три удовольствия. Все вместе и в одной коробке.

– Я не курю, – слабо пискнула я, но мужчина уже подал мне сигарету и эффектно поднес зажигалку.

Весь буфет разом прекратил поедать салаты и другие питательные кушанья. Редакционный народ с нескрываемым интересом изучал незнакомца, а неудавшаяся фаворитка публично позиционировала себя в новом качестве. Она стала объектом поклонения чужестранцев. Я затянулась изо всей силы и громко закашлялась.

– И впрямь не курите, – усмехнулся незнакомец, – бросьте сигарету.

– Нет уж, докурю, – сказала я, стараясь проглотить пакостный дым, чтобы отдышаться, но дым застрял посредине, не желая входить в мои внутренности.

Я застыла как статуя, катая противный комок по горлу, боясь окончательно задохнуться.

– Никита, – сказал мужчина и протянул мне руку.

– Добрая, – просипела я, натужно выталкивая противный комок наружу.

– Не злая, сразу видно, – согласился Никита, так ничего и не поняв. – Идем отсюда, а?

– Мне отпроситься надо, – я оглянулась.

Клубы табачного дыма яростно носились по буфету, будто на редакцию внезапно снизошли грозовые тучи, угрожая пролиться на присутствующих каменным градом. Сотрудники обедали, курили, разговаривали. И уже не обращали на нас внимания. И на грозовую тучу тоже. Мне казалось, что меня пожирают взглядами, нет, снова ошибка вышла, я стала неинтересна окружающим. Если уйду, не отпрашиваясь, никто ничего не заметит. Марина Егоровна спохватится только к вечеру. А Лариса Петровна уже отбыла в неизвестном направлении, пользуясь отсутствием генерального. Наверное, поехала к косметологу, чтобы освежиться на досуге. Она всегда сбегает с работы, когда Зимин отлучается в командировку. А сотрудники старательно делают вид, что им все по фигу. Ушла и ушла, лишь бы подольше не возвращалась.

– Пошли, – сказала я, вдавливая сигарету в пепельницу.

В лифте никого не было. Охранники внизу болтали о чем-то своем, мужском и важном. Наверное, обсуждали футбольную таблицу. На это мужских мозгов хватает с лихвой. Охранники даже не взглянули на меня. Внизу торчал серый автомобиль. Рядом со мной был красивый мужчина. Весна благополучно докатилась до середины сезона. Она находилась в самом разгаре. Свежими и яркими лучами сияло апрельское солнце. Оно набирало силу, еще не успев устать от тяжелой работы. А у меня случился карьерный облом. Отбыл в небытие главный судья и самый желанный мужчина на свете. Налицо рассыпанный калейдоскоп из мелких осколков девичьей судьбы. Все в этом мире способствовало моральному разложению начинающей журналистки. В довершение к сложившейся картинке в калейдоскопе событий я только что совершила первый побег с работы. И у меня разгорелись первые разногласия с руководством. Все у меня было впервые. И мне безумно захотелось окунуться в бездну разложения.

– Добрая – это фамилия, а какое-нибудь имя у нас имеется? – сказал Никита, поворачивая ключ зажигания.

– У нас какое-нибудь имеется, я – Дарья, – сказала я, высовываясь в окно.

Никто не смотрел на меня из окон редакции, провожая любопытным взглядом. А мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь загрустил обо мне, вспомнив ненароком, что есть на свете одна добрая девушка по имени Дарья. Но нет, редакционные окна были наглухо задраены, на них не висели гроздьями любопытствующие коллеги, даже Соколов не выглянул. Наверное, накушался колбасы с коньяком и уснул. Прямо на работе. На ложе из трех стульев.

– Куда едем? – сказал Никита.

– Не знаю, куда-нибудь, – бодро отозвалась я.

Мне было все равно, куда мы поедем. И еще мне хотелось выглядеть смелой и бедовой девчонкой. Таких всегда забирают с собой, скатываясь в бездну порока. Веселой компанией легче съезжать под горку.

– Тогда мы едем кататься, – сказал Никита голосом Федора Бондарчука из рекламы «Госстраха».

Мы выехали из города и долго болтались по трассам и шоссе, проселочным дорогам и разбитым колеям. Никита молчал. Наверное, в его жизни тоже случились всякие неурядицы. Ему явно было тошно. И я молчала. Ведь я не знала, как жить дальше. Мне было страшно, хотя я понимала, что ничего страшного не случилось. В город вернулись вечером. Я была уверена, что Никита повезет меня в ресторан, к себе домой, снимет номер в отеле, начнет предлагать пьяный разгул. Повезет к цыганам, в конце концов. И внутренне я была готова к циничной развязке. Но ничего этого не случилось. Никита отвез меня на Петроградскую, предварительно уточнив адрес, сухо бросил на прощание ничего не значащее «пока». И все, на этом наш загул закончился. Зачем он встретился на моем пути, что делал в нашем буфете? Я кляла себя за то, что не задала ему ни одного вопроса, не спросила Никиту, что же с ним произошло. Вполне вероятно, он рассчитывал на беседу, может быть, хотел открыть мне свою душу, а я была погружена в собственные переживания. Поздно вечером позвонила Сонька-мармазетка.

– Спишь? – задала глупый вопрос Соня.

– Сплю, – сердито ответила я.

– Знаешь, а нашу статью зарубили, вообще в номер не поставили. Ты расстроилась? – она еще сочувствия у меня просит.

И ей не стыдно ни капельки. Насколько мне известно, Сонькиной статье есть альтернатива. Существует два варианта. Мой и Сонькин. И я от своего не отказалась. И не давала согласия на двойное сотрудничество. То есть под Сонькиной статьей не могут поставить мою фамилию.

– Я же не против, чтобы твоя подпись стояла в моей статье, ничего страшного, мы же можем писать вдвоем, – принялась увещевать меня любимая подруга.

По правде говоря, я люблю Соньку. Она умеет подставить плечо в трудную минуту. Когда я появилась в редакции, юная и несмышленая, Сонька много занималась мной, часто подсказывала, с кем дружить, а кого обходить стороной. Но она слишком рациональна, а мне хочется побольше чувств – и в дружбе, и в любви.

– А я против двойных стандартов, Соня, спокойной ночи, – сказала я и нажала отбой.

Пусть подруга похныкает в одиночестве. Соня давно живет одна. Она съехала от родителей, купив себе шикарную квартиру. А все от двойного стандарта, моя подруга за версту чует, где и когда левые деньги закапают. Сейчас мечтает об автомобиле. И купит ведь, купит. На моем крокодиле выедет прямо на проезжую часть. Захотелось всплакнуть, но слезы не спешили выкатываться наружу, они застряли в недоумении на полдороге. Плакать дальше мне помешал сотовый. Телефон зазвонил вовремя, иначе бы я принялась рыдать, изводясь от вселенского равнодушия. Наверное, опять Сонька. Сейчас начнет уговаривать, чтобы я статью подписала. Нет, какой-то незнакомый номер. Я включилась.

– Даша, это Никита, приезжай ко мне, а? – сказал он проникновенно и глухо, будто уговаривал меня совершить тяжкое преступление.

Роль пособницы в этом низком деле меня категорически не устраивала.

– Нет, Никита, никуда не поеду, ночь на дворе, – сказала я, – надо было раньше интим предлагать. Ты опоздал ровно на три часа.

– Лучше поздно, чем рано, – засмеялся он, – ну а на свидание ко мне придешь?

– На свидание приду, – сказала я, – что же не прийти-то?

– Тогда – до завтра, – сказал Никита и отключился.

Странный какой-то мужчина, пригласил, покатал и отпустил. Мы провели с ним наедине целых четыре часа, как в автозаке. Ни поговорили толком, ни познакомились. Какое-то вселенское отчуждение, и откуда он взялся на мою голову? Я закрыла глаза, пытаясь представить Никиту в натуральную величину. Высокий, метр восемьдесят с лишним, худощавый, сумрачный, если не сказать больше, угрюмый. Молчаливый, одним словом. Одет дорого и со вкусом, у него роскошная машина. Ну почему бы мне не влюбиться в Никиту? Скорее всего, он не женат – незнакомую девушку приглашает в дом на ночь глядя вполне беззастенчиво. Никита – красавец, богач, холост. Почти что принц Уильям, кстати, принц сейчас одинокий, он недавно расстался со своей подружкой. Или лорд Портман. Лорд однажды не перенес одиночества и женился на простой девушке. Я бы тоже родила Никите троих детей, как Наташа Водянова. Нет. Не греет. Холодно. Не нужны мне чужие деньги и машины. Я хочу любить и быть любимой. А это обоюдный процесс. Любовь не может существовать в одном экземпляре. Она всегда делится пополам. И я наконец уснула. Мне приснился сон с Зиминым в главной роли. Олег опять поднимался по высокой лестнице, а я никак не могла ухватиться за перила. Он шел наверх, а я стояла внизу, наблюдая за его восхождением. И моему отчаянию не было предела, отчего пробуждение получилось солнечным и радостным. Я избавилась от странного сна и почувствовала несказанное освобождение, будто сбросила с себя железные кандалы. Я не понимала, почему подсознание подсовывает мне такие сны. Ведь я не хотела этой любви. Никто не хотел. Так получилось в этой жизни. Я же не нарочно. Но вскоре мои горькие мысли испарились. Утро бодро сияло солнечным светом. В душе все звенело. Жизнь была прекрасна.

«Северное сияние» на неделю осиротело – главный уехал в командировку. Когда генеральный отсутствует, все глобальные решения с пометкой «срочно к исполнению» плавно переходят в разряд вялотекущих. В редакции никого не наказывают, не привлекают к ответственности и не терроризируют. Все ждут барина. Если главный задерживается в отъезде по какой-либо причине, ему телефонируют, добиваясь устного разрешения на какое-нибудь злодеяние в виде отстранения от должности или перевода сотрудника в другой отдел, этаж, регион. И моя статья зависла наряду с Сониной до возвращения Зимина. Обе статьи висели в редакционной атмосфере плотным облаком, мешая нам с Соней дышать, думать, работать. Наша дружба временно усохла. Она напоминала скелет, обглоданный мышами. У женщин всегда так происходит – либо мужчина перебежит дорогу, как заяц, либо одна на другую взглянула косо, нехорошо. И женской дружбе можно выписывать гранитный памятник и отправлять на тот свет, предварительно справив тризну. Она ведь чрезвычайно хрупкая – эта женская дружба. Мы молчали, сухо кивая друг другу при встрече вместо приветствия. Перегородка пролегла между нами как пограничная полоса. Временное затишье располагало к безделью. Я влезла в сайт и сделала робкую попытку с помощью компьютерной программы разобрать свой странный сон на составные части. Выяснила, что фрейдисты видят в каждом видении наглухо закрытые эмоции, дескать, днем эти эмоции спокойно дремлют, а ночью требуют незамедлительного воплощения. Моя ночная лестница несет в себе фаллический смысл. Все просто. У меня к Зимину вполне плотское влечение. Ничего особенного. Но отчего этот фаллический смысл постоянно утекает в небо? И почему Зимин расплывается в моих руках, как намокшая промокашка? На эти вопросы сонник ничего не ответил, лишь стыдливо замигал и растекся по экрану виртуальной паутинкой.