– Дашка, ну что ты сидишь, приросла там, как репа к грядке? – прикрикнула на меня Соня. – Вставай немедленно, надо стулья принести.

Она убежала за стульями. А я прикорнула в уголке, будто ничего не слышала. Так и просидела до вечера. Все вокруг суетились, смеялись, хватали со столов кусочки колбасы и сыра, тайком заталкивали в рот, жевали, в общем, жизнь кипела, бурлила, обходя меня своим бурным водоворотом. Я ей не мешала. И она меня не беспокоила. Так мы и существовали, вместе и порознь. Меня потянуло на размышления. Я уже кое-что начинала понимать в жизни коллектива. Любая работа – это сборище конкурентов. Не существует равных возможностей. Их нет в природе. Редко когда можно повстречать своего единомышленника. Чрезвычайно редко. Если кто-то невзначай столкнется на своем карьерном пути с верным соратником, этот человек будет самым счастливым среди будто бы равных. Такое явление сродни благополучному браку. Оно снисходит с небес. В основном работают ради зарплаты. С ними все ясно. Эти с неба звезд не хватают. Им надо кушать самим, кормить нахлебников, оплачивать счета, содержать жилище, машину, дачу.

Но многие приходят на работу ради удовлетворения собственных амбиций, они всеми силами рвутся к власти, пусть самой крохотной, но не менее желанной. Внешне они обязаны выглядеть сдержанными и спокойными, а внутри у них бушуют тайфуны и ураганы. Иногда внутренние эмоции прорываются. Срывают шлюзы. В коллективе начинается брожение, в моду входят разные революционные сходки, а получается пшик, буря в стакане воды. Потом наступает расплата. В лучшем случае увольняют парочку-тройку ярых бунтовщиков, в худшем – корпорация метлой выметает всех недовольных. И никакого вам профсоюза. Если коллективные эмоции длительное время закрыты на замок, работникам становится нестерпимо скучно, и члены корпорации устраивают общее гулянье. «Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла, люли-люли, стояла...» И все поют, всем весело. Или рвутся отмечать день рождения. Как вот в моем случае.

Мне так и не удалось надолго спрятаться от коллектива. Час настал, обо мне вспомнили, вытащили на поверхность, почти силой усадив во главе стола, и общее веселье началось. Соня суетилась, хлопотала, ей явно нравилась двойная роль, она изображала из себя домоправительницу и хозяйку бала. Я растягивала рот в резиновую улыбку, изображая неуемную радость. Но актерство не моя козырная карта – коллектив быстро заподозрил неладное.

– Дашка, мы пьем за твои успехи! – закричали мне со всех сторон. – И ты должна с нами выпить. Ты нас не уважаешь.

Судя по последней фразе, многие успели набраться задолго до начала вечеринки. И как умудрились, и где? В перегородках это сделать практически невозможно. Там птица не сможет пролететь незаметно. Мышь не проскочит. Получается, в туалете, потому что больше негде. Я налила в стакан воды, разбавила содержимое виноградным соком и принялась употреблять странную жидкость красного цвета в неумеренных количествах, на радость всем присутствующим. Обман остался нераскрытым. Соня уселась рядом со мной, и мы посмотрели друг другу в глаза. Взгляд во взгляд. Близко-близко. Соня смутилась. Мы давно не сидели так близко. Кукольные перегородки разделили нашу дружбу пополам. А теперь мы будто разделись догола. И между нами встала правда. В сущности, Соня вела себя как воспитанный и интеллигентный человек. Она никогда не предавала меня, всегда соблюдала внешние приличия. И лишь одна я знала, что творится в душе моей подруги. Там был ад. Я закрывала глаза, надеясь на будущие перемены. Мне казалось – рано или поздно Соня прозреет и изменится в лучшую сторону. Но Соня не собиралась меняться, она лишь укрепляла фундамент под своими принципами. В конце концов когда-нибудь она станет Ларисой Петровной номер два. Юность всегда свежа и прекрасна. А время разбрасывает людей по разные стороны баррикад. В конце жизненного пути кто-то непременно попадет в разряд стерв, а кто-то останется прекрасной души женщиной. Если Сонька перерастет в категорическую стерву, то кем стану я, на какой стороне баррикад окажусь? Вопрос вопросов. Пока я еще не знала, какой стану через двадцать лет. Все сомнения расплывались в тумане неизвестности. Никакая колдунья мне не поможет. Сонька отвернулась, не выдержав моего пристального взгляда. Наконец-то нам удалось поговорить по душам – по-крупному, по-взрослому, хотя и мысленно, не вслух, потому что, как известно, мысль изреченная есть ложь! Мы не разменивались на мелочи, и не могли же мы браниться как обычные женщины. У нас нет повода для тривиальных женских разборок. Нам нечего делить. Она талантливее меня, а я эмоциональнее ее. Две крайности. И никакой середины.

Я по-прежнему сидела во главе стола, отрешенная и отстраненная от реальности. Сотрудники смеялись, рассказывали анекдоты, травили байки, шепотом сплетничали. Все шло обычным порядком. Без шума и драки. А я думала о своей нечаянной любви. С чего все началось? С крокодила Гриши, ведь именно с него началась история моей безнадежной любви. Сначала Лешка Соколов в шутку спрятал злополучное письмо, его стали искать, нашли, затем наткнулись на меня. И я случайно попала во внутренний мир Зимина, мне удалось проникнуть в его душу за микронные доли секунды. А он почувствовал проникновение, и мы сблизились, еще ничего не зная о нас, мы стали родными, когда еще ничто не предвещало будущее слияние наших разнополярных судеб.

– А наша Дашка сидит, ничего не пьет, скучает, – в общем хаосе беспорядочных звуков вдруг явственно прорезался чей-то голос.

Его никто не услышал, лишь мое ухо уловило вибрирующую волну – сплетня.

– По Зимину соскучилась, наверное, – подло хохотнул кто-то.

Я не знала этих людей, никогда не видела и на улице не смогла бы узнать в лицо. А они были осведомлены обо всем, включая мое тайное чувство к Олегу Александровичу.

– Привыкла в ресторанах кутить с олигархами, а нами брезгует, – тихо, едва слышно поддержал сплетника серый и незаметный, как полевая мышь, бессменный сотрудник «Северного сияния».

Этого гада я знала в лицо. Змей ползучий, такой неказистый, тощий до синевы, всегда в вытертом на локтях пиджаке и стоптанных ботинках. Кажется, он прячется в перегородках в правом ряду, занимается там неизвестно чем. Никто, ни один человек в редакции не сможет сказать, что он делает в своей норке. Видимо, тихая деятельность располагает к глубоким размышлениям. Глубже быть не может. У этого человека нет имени. Оно ему ни к чему.

– Нет-нет-нет, я не брезгую вами! Вы ошиблись немножко, – я поспешила откликнуться на вызов пакостника.

Трое мужчин без зазрения совести обсуждали мое безнравственное поведение. Они соображали на троих, ведь иначе они не могут. А женщинам было некогда наводить тень на плетень, они спешили выпить и закусить, все подливали коньяк в свои рюмки, пока есть что подливать. Мир перевернулся. Женщины выпивают, мужчины сплетничают. Дела!

– Я обязательно выпью с вами за наше общее процветание, сейчас налью и выпью, – на столе стоял пакет с соком, я налила полный бокал и залпом выпила.

В редакции «Северного сияния» знают, что я равнодушна к алкоголю. И впрямь, никто из присутствующих не возмутился моим поступком. Напротив, наступило всеобщее молчание, будто я числилась на этом празднике невыдуманным покойником. Как бы вдруг восстала из мертвых и решила провозгласить тост за процветание корпорации. До сих пор все галдели и шумели, в буфете стоял непрерывный гул, и вдруг наступила глухая тишина. Уши у всех заложило. Одновременно и надолго. Пьяненькие женщины бестолково таращились, силясь понять, что произошло. Трезвые мужчины притихли. А я попыталась подняться со стула, но у меня ничего не вышло. И вдруг все смешалось. Лица коллег стали неузнаваемыми, а фигуры растягивались в длину и ширину, будто мы всей компанией неожиданно переместились в комнату смеха.

Женщины и мужчины стали неразличимыми, и вдруг однополые существа соединились в сплошной фантасмагорический силуэт. Столы пробили стену и плавно поехали куда-то вдаль, медленно удаляясь за горизонт. Тарелки с салатами и закусками взлетели под потолок. Все пошло наперекосяк. В моей голове что-то происходило, что-то ужасное и безобразное. Исчезла реальность. Контуры смазались. В нечетком рисунке я различила Сонино лицо, оно хитро подмигнуло мне и пропало, его вмиг затянуло серой пленкой. Вместо Соньки образовался высокий столб дыма. Слишком накурено. Появилось лицо Лешки Соколова. Он испуганно всматривался в мои глаза, будто искал ответ на какой-то важный вопрос, но ничего не нашел и тоже куда-то пропал. В углах шевелились какие-то безобразные тени. Мне стало страшно. Я вновь сделала попытку привстать, но хлопнулась обратно, проехала мимо стула и закричала, обращаясь в пустоту: «Я не гуляла с олигархами. Только с крокодилами. Его Гришей зовут. Поняли?» Я еще что-то кричала. Но мой крик ушел наверх, эхом ударился о стены, а слова разбились на мелкие кусочки. Осколки слов падали вниз медленно и плавно, будто снежинки, опадая, они больно царапали острыми кристаллическими углами мое лицо и руки. Я закричала от боли, но крик остался внутри меня. Его никто не услышал. И я окончательно погрузилась в забвение.

На лбу лежало что-то склизкое и холодное. «Это змея, наверное, я нахожусь в серпентарии, – подумала я и схватилась рукой за скользкое туловище, – надо сбросить гадюку с лица». Туловище мягко и безжизненно обвисло, не сопротивляясь, и я засмеялась. Это было полотенце – мокрое, холодное, кислое. Его основательно пропитали уксусом. Я осмотрелась, пытаясь понять, где нахожусь. Явно не в серпентарии. Чистая комната, огромные окна. Знакомая мебель. На этом диване я когда-то сидела. Память медленно возвращалась ко мне. И вдруг в комнату вошел Лешка Соколов. Без стука вошел, как к себе домой. Во-первых, я узнала его сразу, значит, никакой амнезии у меня не было. А без стука он вошел потому, что находился у себя дома, в пятикомнатной квартире на набережной реки Мойки.

– Соколов, ты почему без стука ко мне заходишь? – сказала я.

Точнее будет – не сказала, а прохрипела. Мой голос изменился до неузнаваемости, будто говорила не я, а какая-то другая девушка. Лично я не хочу с ней знакомиться. Пусть она хрипит на здоровье хоть до скончания века.

– Лично я у себя дома, Добрая ты наша, а вот ты у меня в гостях, – нахально и с вызовом ответил мне Соколов.

Лешка присел рядом и потрогал мой лоб, взял руку, посчитал пульс. Все в порядке. Пульс немного частит. Это от волнения. Соколов отпустил мою руку, и она безжизненно свесилась вниз, как намыленная веревка.

– Соколов, тебе надо было в доктора идти. Или в ветеринары, что ли, ухаживал бы за больными животными, – сказала я, восстанавливая в сознании последние события.

Но события не спешили вырисовываться в памяти, видимо, в этом трудном деле мне без Лешкиной помощи не обойтись.

– Только ради тебя, Дашка, готов пойти в лекаря любого ранга. А то ты уже третий день у меня валяешься, никак в себя прийти не можешь, – сказал Соколов и подоткнул под меня одеяло.

– Как это – третий день? – закричала я, сбрасывая одеяло. И снова накрылась, оставив щелочку для глаз. На мне ничего не было, только трусики и лифчик. – А почему я голая?

– А ты хочешь валяться в кровати в джинсах и сапогах? Дашка, да не тушуйся ты, мы же с тобой – не чужие люди. Я даже когда-то жениться на тебе хотел, – сказал Соколов, поднося к моим губам чашку с бульоном. – Пей давай, бульон куриный, я только что сварил. Свеженькая, парная была курочка. Из-за тебя, Добрая, я на рынок ездил.

Соколов далеко от дома не отклоняется. У него короткие маршруты. Он посещает только три точки в городе. Редакция и магазин у Соколова под боком, работа его кормит, в магазине он отоваривается, дома ночует и отдыхает от трудов праведных. Ради спасения бывшей невесты Лешка посетил рынок, ушел почти за пять верст от Мойки. Этот героический поступок Соколов совершил ради меня. И ради себя.

– Спасибо, Леш, – мне было стыдно за свою слабость.

Еще неизвестно, что будет со мной, когда Лешка посвятит меня в подробности злополучного вечера. Надо набраться сил перед испытанием. Я выпила горячий бульон, поблагодарила Соколова и закрыла глаза.

– А теперь говори, Соколов, только не щади, бей меня правдой, хлещи изо всей силы, лишь бы без синяков, – прошептала я, высовывая кончик носа из-под одеяла.

Лешка нежно мазнул пальцем по моему носу.

– Дашка, с тобой происходит что-то ужасное, – сказал он и замолчал.

– Говори, Леш, говори, – взмолилась я, украдкой выглядывая из укромного гнездышка.

– В общем, ты опять прокололась, Дашка, – сказал Соколов, – и в коллективе тебя не поняли. Понимаешь, все сразу заметили, что ты втрескалась в Зимина. Ты думаешь, что кругом одни дураки? Ты вспыхнула как свечка в его присутствии, он не отводил от тебя взгляда, а Марина с Ларисой сразу все поняли. Они и разнесли по редакции, скорее всего, Егоровна всем разболтала. Ларисе не до этого, она постоянно по косметологам бегает, когда начальства рядом нет. А на вечеринке ты много выпила, знаешь, ведь в пакете было вино. Его принес этот тип из правого ряда, неприятный такой, без имени. Никто не знает, как его зовут.