Оказалось, что на днях Келла предложил Антону смотаться в родной город. На свою собственную свадьбу. Узнав причину, Тропинину поплохело – как-то он совсем не представлял, что его друг собирается стать чьим-то законным супругом. Узнав же, кто невеста, Антон, по словам Келлы, ржал целый час и так достал синеволосого, что тот едва не выбросил его из окна.

Шанс увидеться со мной Антон не стал упускать.

– Слишком скучал, – признался он, а его друг демонстративно поморщился и зажал нос двумя пальцами, заявив гундосо:

– Любовью пованивает.

– Заткнись, – велели ему и предложили. – Не дыши.

– Антон, но почему ты не сказал мне, что жених Нины – Келла? – сердито спросила я, под столом пытаясь убрать настойчивую ладонь Тропинина, которая медленно, но целеустремленно ползла вверх по колену.

– Откуда мне было знать, что вы понятия не имеете, кто у Демоницы жених? – пожал он плечами. – Думал, ты в курсе. Просто молчишь об этом.

Я выдохнула.

– Я тоже думал, что Королеве известно, – буркнул Келла. – Эльза мне только сегодня сказала, что малышка понятия не имеет, кто женишок. За деньги же замуж выходит. Но девочке сбили спесь, – самодовольно добавил он, и я готова была задушить его.

– Я была лучшего мнения о тебе. Как вообще получилось, что она тебя на такое уговорила? – не понимала я.

Оказалось, что просто. Пожилая родственница Ниночки так привязалась к Келле, что иногда звонила ему и вела беседы. Бабка Журавля парня забавляла. Рэн шутил даже, ходя при этом по лезвию ножа, что Эльза – единственная постоянная девушка Синего. А некоторое время назад она предложила Келле авантюру со свадьбой – помучить Ниночку. Он сначала отказывался, однако то ли задетая гордость требовала мести, то ли в нем все еще оставались осколки чувств к Журавлю, и он согласился.

«Я сделаю так, что она будет бегать за тобой, мой мальчик», – сказала пожилая женщина. И его мозговая активность дала сбой.

– Поверить не могу… Ты просто взял и согласился на это? – спросила я у Келлы.

– А что такого? Эльза правильно говорит: месть – это закрытый гештальт, – отозвался синеволосый, неспешно жуя гренку с чесноком, которые подавали к пиву. – Людей нужно учить, чтобы они поняли свои ошибки. Я выступал в роли учителя, Катенька, – улыбнулся он мне. – Теперь Демоница поймет, что больно бывает и другим людям.

И я поняла, что Эльза Власовна просто качественно промыла ему мозги.

– Все-таки было больно, когда она тебя бросила? – с неискренним участием спросил противным голосом Антон. И Келла сердито глянул на него.

– Вот оно что. Но как вы уехали? Как вас отпустили? – удивилась я, поражаясь идиотизму парней.

Оказалось, никак. У них выдались свободные деньки, и эти два придурка просто сбежали и поставили всех перед фактом, что приедут через три дня.

У меня слов не находилось. Зато находились все новые и новые поцелуи. К Тропинину тянуло, как к магниту. Я была рада его видеть, сердилась на него немного, и к этому же коктейлю присоединилась нежность, которая топила сердце.

– Я вас оставляю, – решил наконец Келла, наблюдая за нами. – Иначе покроюсь ванильной плесенью.

– Проваливай, – на секунду оторвался от моих губ Антон.

Келла ухмыльнулся, пожелал другу быть осторожным, схватил гренку и ушел.

А мы еще долго целовались, сидя на диванчике в кафе и вновь находясь на тонкой грани приличия, что в моменты такой близости стиралась, и казалось, что мы все делаем правильно, а после Кейтон сказал тихо, проводя губами по моей щеке:

– Поехали ко мне. Отца нет.

И я согласилась, предвкушая новый восход яркого солнца.

Может быть, это его лучи казались бабочками?

* * *

Нина была в ярости.

Нет, вернее, она была в дикой ярости.

Не в той, горячей, струящейся по крови жгучими волнами, не в той, которая затмевает разум, обнажая слабые места и заставляя делать необдуманные поступки. А в иной: обжигающе холодной, вдумчивой, проникшей в каждую клеточку, позволяющей хладнокровно планировать месть – мелочь за мелочью.

Эта ярость взяла ее за горло тонкими холодными пальцами и не отпускала, не душа, но и не давая глотнуть воздух полной грудью.

Нина долго шла по набережной, игнорируя насмешливые и удивленные взгляды прохожих, подняв голову и глядя только вперед, и думая, думая, думая…

Ее никогда так не унижали. Даже Гектор – с ним, скорее, была игра, сродни детской: получится или нет, этакий азарт, проверка своего упорства в поставленной цели. Подростковое помешательство, заменившее чувства. Развлечение.

А Келла смог – унизил, опустил на дно. У него получилось.

Достал. До сердца.

Нинка не понимала, как это произошло, но чувствовала, что во всем была замешана старая жаба. И если бы сейчас ведьма появилась перед ней, то закончила бы свои дни в серой речной глади.

Снег усилился, и от ужасных ботинок на запорошенной набережной оставались следы. И девушка все шла и шла, не чувствуя холода.

Нина не жалела себя – не привыкла к такому.

Она ненавидела.

Эльзу. Его. Себя. И – как ни странно – свои чувства.

Ведь самым страшным и унизительным было обнаружить, что при виде Келлы в ее душе что-то переворачивается, меняется – из-под огненного льда пытается пробиться цветок. Именно потому у него получилось ее зацепить.

А ведь сначала она даже поверила ему – подумать только, несколько секунд верила, когда Келла предлагал ей уйти вместе с ним. И с ужасом Нина поймала себя на мысли, что хотела этого – хотела взять его за руку и уйти, неважно, в закат или рассвет, просто уйти, сбежать, не думая ни о чем. И знать, что он – рядом.

Холодный разум все же не победил горячее сердце, как бы она ни старалась.

А когда Келла стал смеяться – внутри что-то хрустнуло, как кость под клыками пса, и ярость одарила ее огненными крыльями, чтобы позже накинуть сеть изо льда, которая вросла в душу.

Решил поиграть? Любовь или деньги?

Ублюдок.

Как она могла выбрать первое, когда ей нужно было второе? Какая любовь, если она нуждается в деньгах? Какие чувства, если отцу необходимы были эти деньги? Всей семье необходимы были.

Но такие, как Келла, никогда не поймут их ценность. Они твердят, что не в деньгах счастье, потому что не нашли его ни в чем другом. И даже в деньгах не смогли найти. Потому что они не знают, что такое счастье.

Нина не плакала, но внутри у нее что-то надломилось, и это было страшнее слез. И она все шла и шла, чтобы очнуться от того, что заледенели ее пальцы и промерзли ноги.

Только после этого девушка вызвала такси и уехала домой.

Дома оказалось не лучше. На пороге ее встретила Софья Павловна, бледная и с поджатыми губами. Рядом стояла Ирка с испуганными глазами и непривычно молчала.

– Что за наряд? Где ты была? – спросила мать тихо и отрывисто.

– На костюмированной вечеринке, – отвечала Ниночка и получила по лицу.

Не сильно, скорее обидно. Мать никогда раньше не била ее – даже в детстве.

– За что?! – закричала Нина.

– Твой отец в больнице. Ходи дальше по вечеринкам, – холодно сказала Софья Павловна и, открыв входную дверь, быстро вышла. Она как раз спешила в клинику, куда Виктора Андреевича и увезли – ей только что позвонили из его офиса. Сказали, что мужу плохо и что вызвали скорую.

Впервые за все время Нина почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Предательская слабость прошлась по пальцам, заставляя их мелко дрожать. И Нина только силой воли сжала их в кулак. Как бы ни раздражал ее отец своими днями семьи, занудством и желанием все контролировать, она все же любила его. И сейчас ей было страшно. Казалось, в один день из-под ее ног выбили почву.

– Что с ним? – только и спросила Нина у сестры. Та, всхлипнув, пожала плечами.

– Не знаю, – проговорила Ира, обхватывая себя руками. – Все плохо, да? – спросила она с истеричным смешком. – Что нам делать, если…

Она не договорила.

– Не ной, – отрезала Нина. А пальцы все так же предательски дрожали. И тотчас решила: – Я поеду к отцу.

И она выбежала следом за матерью. Однако опоздала – Софья Павловна уже уехала, и блондинке пришлось вернуться домой. Куда ехать, она не знала и не могла дозвониться до отцовского офиса – там все время было занято. Крестный не брал трубку, а мать, как назло, забыла мобильный дома.

Снявшая платье и смывшая макияж Нина сидела вдвоем с Иркой в гостиной в ожидании новостей. А за окном падал снег, и девушке казалось, что она падает вместе с ним.

Что еще должно произойти, чтобы сломать ее?

– Мою карточку заблокировали, – сказала вдруг Ира. Кажется, она до последнего не верила, что отец мог разориться. – А твою?

Нина пожала плечами. Она думала. Много думала. И голос сестры мешал сосредоточиться. Понять, как надо действовать. Расставить приоритеты. Убить ли гордость.

– Дядя Саша сказал, что отец продал всю недвижимость. У нас почти ничего нет, кроме этой квартиры, – продолжала Ира.

– Замолчи, – попросила ее Нина устало.

– Если с папой что-то случится, как мы будем жить? – не умолкала Ира, которой действительно было страшно.

– Заткнешься ты или нет? – крикнула рассерженно Нина, которая и мысли такой не допускала.

– Тебя ничего не волнует, – заявила Ира обвиняющим тоном. Сейчас ей хотелось кого-нибудь обвинять, ну хоть кого-нибудь, и младшая сестра не вовремя оказалась рядом.

– Просто. Закрой. Рот, – не могла уже более сдерживаться та. – Пока я тебе его сама не закрыла и бантиком не перевязала.

Они замолчали – каждая в своем углу. Ира вяло копалась в телефоне, изредка вытирая покрасневшие глаза. А Нина пыталась по-разному прокрутить ситуацию, однако мысли об отце и беспокойство не давали ей этого сделать.

Мать позвонила спустя час и сказала поспешно, что с отцом сейчас все хорошо, однако вдаваться в подробности не стала, да и связь была отвратительной.

Когда Нинка решилась, за окном стало медленно темнеть.

Она приняла горячий душ, словно смывая водой последние сомнения, попыталась по привычке наложить легкий макияж, но пальцы ее до сих пор предательски дрожали, и Нина сама себя ударила по ним, ненавидя за слабость. Косметичку в порыве чувств она швырнула об угол стола, и многочисленные помады, туши, подводки, пудреницы, тональные крема, которыми девушка раньше щедро закупалась, рассыпались по полу. Не обращая на них внимания, Нина машинально оделась – не вычурно, а в то, что попалось под руку: в темно-синюю водолазку и темно-серые джинсы.

Волосы она забрала в высокий хвост и перетянула черной резинкой – как будто бы душу себе перетягивала. И долго смотрела на себя в большое прямоугольное зеркало: бледная, с тенями под глазами, опущенными уголками глаз, но с решительно сжатыми губами. Нина и без косметики была красива, однако никогда не обходилась без нее, считая, что лицо не такое выразительное и яркое, какое бы ей хотелось. И сколько бы Катя не заверяла Нину в обратном, она не верила и упрямо продолжала делать мэйкап.

– Ты это сделаешь, – сказала своему отражению девушка.

Отражение равнодушно молчало.

– Сделаешь. Поняла меня? – проговорила Нина, чувствуя, как волной вновь накрывает ее ярость, от которой слезятся глаза и начинает колоть в висках.

Отражение смотрело высокомерно, гордо подняв подбородок и сверкая глазами.

– Сделаешь, – сжав зубы, проговорила Нина тихо, и внезапно ударила по зеркалу крепко сжатым кулаком. В лицо своему отражению.

Зеркало, любимое и выбранное с особой придирчивостью, треснуло, но не разбилось. Устояло и не осыпалось. Но по зеркальной глади тотчас поползли отвратительные трещины, похожие на паутину. Несколько кусочков стекла беззвучно упали на мягкое ковровое покрытие. А на руке появилась кровь. Ее же смазанные следы остались и на самом зеркале.

Отражение больше не было высокомерном, оно дрожало теперь и было размытым.

Нина разбивала не зеркало. Она разбивала свою гордость – и та разлетелась на миллионы искрящихся осколков, которые поднимались в грозовое небо.

Девушка молча перевела взгляд на окровавленные костяшки пальцев. Боль в руке помогла успокоиться, прогнать горячую ярость, затмевающую разум. Однако на смену ей отчего-то так и не пришла ярость холодная, та, вдумчивая; пришел лишь холод – вечный спутник пустоты.

Ни разу не поморщившись, Нина обработала порезы антисептиком, однако кровь, хоть ее и было не слишком много, не останавливалась, и девушка наскоро забинтовала руку.

Больше в разбитое зеркало она смотреться не стала и, схватив со стола небольшую сумочку и ключи, вышла в прихожую. Крепко завязала шнурки на кроссовках, о которых редко вспоминала, надела удлиненную стеганую куртку на замке, поправила волосы в хвосте. Она открыла уже было дверь, как в прихожей появилась Ира.

– Ты куда? – подняла она на младшую сестру глаза. Взгляд у нее был подозрительно-осуждающим.