Кей пришел, как и обещал. Встал, застыв в дверном проеме напротив Кезона, величественно сидящего в кресле в темно-синем халате и с еще влажными волосами. Со своего места Кезон так и не встал – смотрел на светловолосого снизу вверх. Взгляд его темных глаз был преисполнен лукавства.

– Что ты хочешь? – прямо спросил Антон.

– Хочу немного, – пожал плечами Кезон, постукивая пальцами по подлокотнику. – Я написал песню – и музыку, и текст. Послушай и скажи, что думаешь?

– Я думаю, тебе нужно съесть лимон, – посоветовал ему Кей.

– В смысле? – не понял Кезон.

– Рожа слишком довольная, – хмуро пояснил Кей.

Кезон весело рассмеялся.

– То есть слушать не будешь? – спросил он. Кей коротко покачал головой. Не за тем он пришел.

– Говори, что хотел, – велел ему светловолосый музыкант. Сейчас в его глазах было высокомерие и раздражение. Но какими эти глаза станут через мгновение?

– Ты не мог бы подать мне полотенце? – попросил Кезон. Полотенце лежало на тонконогом изящном диванчке радом с Антоном. Тот молча кинул полотенце в лицо Кезону.

– Говори или ухожу, – предупредил его Кей.

– Мне кажется, ты недостоин, – произнес Кезон задумчиво, вытирая влажные волосы и перекидывая полотенце через плечо.

– Чего? – голос Антона был тих и угрожающ. Как и взгляд исподлобья. Интересно, о чем он сейчас подумал? О музыке, о своей популярности, о грядущей славе?

– Не чего, а кого, – поднял указательный палец кверху Кезон. – Ее.

Они оба прекрасно понимали, кого он имеет в виду.

Катю.

И Кею это очень и очень не нравилось. Он с трудом держал себя в руках, хотя виски ломило от ярости. А Кезон улыбался.

– Понимаешь, к чему я клоню? – спросил весело он, наблюдая за Кеем.

Тропинин медленно обошел кресло и, встав позади, положил руки на его изогнутую спинку. Улыбка Кезона, стала почти незаметной, но не исчезла. Оборачиваться на Кея смысла не было. Кресло стояло напротив зеркала, и теперь они могли видеть друг друга в нем.

– Понимаю, – медленно сказал Антон. – Хочешь сказать, что ее достоин ты. Верно?

– Смышленый, – хмыкнул Кезон. – Но еще я хочу знать, что нет ничего грандиознее и сильнее любви! – эти слова были произнесены насмешливо. – Докажи мне свою любовь к Кате. Чтобы я поверил: ты – достоин.

– Больше ничего не хочешь? – лениво спросил Тропинин. Он аккуратно взял полотенце с Кезона и накинул ему на голову.

– А где твои манеры, Антоша? Как-никак, я твой продюсер. Имей хоть каплю уважения, – издевательски произнес Кезон.

Тропинин молча смотрел на его отражение в огромном зеркале. Его глаза потемнели. Плечи окаменели. Запястья обвили змеями черные ленты бешенства, и он не осознавал, как сжал руки в кулаки.

– Ты ведь сможешь доказать, – спокойно сказал Кезон. Он резко встал, сбросив полотенце на пол: теперь парни стояли друг напротив друга легкомысленно близко.

Один напротив другого. Без масок. Первый – спокойный, как лодка, стоящая на тихой стоячей воде в озере.

Второй – с алым водоворотом в сердце, из глубин которого раздавался оглушительный гул.

– Даю тебе право выбора. Потому что уважаю. Любовь или музыка. Что для тебя сильнейший наркотик? – прошептал Кезон тоном искусителя, с восторгом глядя в темно-серые глаза, которые будто дымом заволокло, и изредка сквозь этот густой дым пробивались горящие искры костра, распаленного в душе лишь несколькими простыми фразами.

Кей все еще держался. При каждом вдохе бешенство, смешиваясь с ненавистью и отчаянием, багряным фонтаном хлестало в его душе. Концентрация гнева в крови зашкаливала. И Кезон все это отлично осознавал. Также он осознавал и то, что ходит по острию лезвия, играя со своим отражением. Кукольник никогда еще не становился марионеткой. Однако пришла пора.

Кезон был уверен в том, что знает ответ Кея.

Они ведь похожи.

Похожи так, что это пугает.

Кей выберет то же, что и выбрал бы Кезон.

– Это нелегкий выбор. Я знаю. Или ты участвуешь в фестивале и получаешь ряд нехилых плюшек к своей карьере великого певца, – вновь проскользнула насмешливость в тоне темноволосого музыканта, – или ты получаешь свою прекрасную любовь. Как тебе мой план проверки чувств? Идеально. Правда?

– Ты молчишь, потому что не понимаешь? Я объясню еще раз, – произнес Кезон, глядя в глаза своему собеседнику без страха. – Если хочешь остаться с Катей, лишишься самой большой возможности показать себя и свою группу. Я не допущу тебя к фесту. Ты ведь знаешь, кто я и что могу сделать. А если хочешь выступить, дать шанс «На краю» выйти на мировую арену, получить рекламу и прочие бонусы от меня, продюсера, то оставляешь Катю в покое. Это мой ультиматум, приятель. Что ты выберешь? Музыку или любовь?

Кезону хотелось смеяться, глядя в безжизненное лицо Кея, но он сдерживался. А тот все так же стоял молча, стиснул зубы и сжав кулаки, и серые глаза его гневно сверкали. Море внутри них бушевало, переворачивая корабли.

– И не переживай насчет того: правильно ты поступишь или нет, – проговорил Кирилл тоном хорошего друга. – Тот выбор, который ты сделаешь, и будет правильным.

Договорить он не успел – Кей вдруг с размаху ударил его в лицо, и от неожиданности Кезон не устоял на ногах и отлетел к стене.

– Хороший удар, – улыбнулся он, сидя на полу. – Продолжишь? Мне еще не очень больно и совсем не обидно – ты не достиг цели, приятель.

Кей, однако, на эту провокацию не поддался и, кое-как справившись со штормом в сердце, широким шагом покинул гостиничный номер, громко, с яростью хлопнув дверью.

– Если что – звони! – звонко крикнул вслед ему Кезон, зная, что отражение точно это сделает. Ему придется это сделать.

Кезон не без труда поднялся на ноги. Несмотря на разбитую в кровь губу, у него было весьма веселое настроение.

Он прошел в ванную комнату и, включив тугую струю прохладной воды, смыл кровь, а после поднял взгляд в овальное большое зеркало, висевшее над раковиной – в номере зеркала были всюду! Кезон внимательно смотрел на себя: кончики темных волос прилипли к влажному лицу, карие глаза задорно блестят, хоть под ними и залегли круги, а губы изогнуты в тонкой улыбке. Веселье в его душе сейчас было недоброе, темное – не веселье даже, а его тень, медленно поднимающаяся из глубины сознания.

Насколько они не были похожи с Кеем внешне, настолько были одинаковы внутри – так, по крайней мере, считал сам Кирилл.

Да, Кей – его лучшее отражение. И тоже в свое время играл с людьми – взять хотя бы Катю: он занятно позабавился с ней прошлым летом, а потом умудрился еще и влюбиться. Но теперь пришел и его черед выбирать, и выбор, который подготовил ему Кирилл, был мучительным: дело всей жизни или любовь всей жизни?

Не то чтобы Кирилл мстил, но ему интересно было играть роль человека, в некотором роде несущего возмездие.

После встречи с Катей ему слишком сильно захотелось разбить зеркало, чтобы избавиться от старого отражения и обрести новое.

Наверное, Дэн[5], лучший друг, сказал бы ему, что он – псих. И не имеет права так поступать – но Смерч всегда старался жить по совести, по своему внутреннему странному кодексу. А Кезон жил порывами. Желаниями. Чувствами.

В последнее время жил мыслями о Кате.

Вспомнив Дениса, Кирилл вдруг подумал, что неплохо бы было сейчас поговорить с ним. Нет, не рассказывать обо всем этом дерьме, не объясняться, не пытаться найти себе оправдание после осуждающих слов друга, а просто спросить, как у него дела и что классного происходит, посмеяться вместе, поведать о будущем выступлении на фесте. Просто поговорить. С одним из немногих близких людей.

Приложив лед к разбитой губе, он набрал Дэна, и тот быстро ответил, несмотря на разницу во времени. В Нью-Йорке был поздний вечер, а в родном городе – уже утро.

– Здорово, дружище, – бодро приветствовал его Смерч. В отличие от Кезона он был жаворонком и вставал рано. Да и вообще спал слишком мало, но утверждал, что ему хватает.

– Здорово, Смерчуга! Как дела? – бодро спросил его Кезон – с Кеем он разговаривал совершено иным голосом и тоном.

– Великолепно, – отозвался Смерчинский. – А у тебя, видимо, нет. Что случилось, Кир? – спросил он прямо. Всегда знал, если что-то происходило.

– Почему ты думаешь, что у меня что-то случилось? – возмутился темноволосый музыкант. – Я звоню пожелать доброго утра своему замечательному другу! Господину Идеалу. Ты еще не решил податься в шоу-бизнес? С твоей мордой можно срубить немало бабла. Окти поделиться опытом, – рассмеялся Кезон.

– Не решил и не подамся, – отвечал Смерчинский, который, и правда, выглядел как модель или актер. И повторил:

– Что произошло?

– Да с чего ты взял, что что-то произошло?!

– Это закономерность, – невозмутимо отвечал Дэн. – Я заметил, что в это время ты звонишь, когда тебя перекрывает. Говори, что случилось.

– Я съел хот-дог и меня тошнит, – грустно сказал Кезон, вставая и идя к бару.

– И зачем ты его ел? – с усмешкой спросил Смерч.

– Потому что был голоден, – вздохнул Кезон еще тяжелее, хоть ему было весело.

– Если ты был голоден, то почему не взял нормальной еды?

– Рядом один тип ел хот-дог, и мне захотелось.

– И ты решил отобрать у него? – весело спросил Дэн.

– Вот ты скотина, Смерчинский. Психологом не подрабатываешь? – рассмеялся Кезон. Слишком проницательно. Слишком в точку.

– Я простой студент, – отозвался друг.

– Слушай, Смерч, ты ведь любил. Верно? – спросил вдруг Кезон.

– Верно, – подтвердил Дэн вроде бы обычным голосом, но из него вдруг пропало все веселье.

– Глупый вопрос. Но как ты это понял?

– Не знаю, что отвечать, – признался Смерч задумчиво. – В какой-то момент ты просто осознаешь – это любовь. Нет четких критериев. Грани у каждого смазаны. Ты влюбился? – спросил он.

Кезон проигнорировал его вопрос. Вновь вспомнил Катю – то, как она целовала Кея.

– А если бы твоя любовь была с другим? Боролся бы?

– Боролся. Почему ты спрашиваешь об этом? – удивился Смерчинский.

– Хочу понять себя, приятель. Встретил одну девушку. Она – с другим. А тот другой, такой же, как я. Странно звучит, да? Я скоро покроюсь ванильною глазурью и буду таять на солнце, – усмехнулся Кезон.

– Я бы посмотрел на это, – отвечал Смерч. – Хочешь увести ее?

– Да. Было бы неплохо.

– Кажется, я знаю тест на чувства, – сказал Дэн внезапно. – Защитить любовь ты хочешь сильнее, чем бороться за нее.

Кезон принял его слова к сведению и перевел разговор. Общение с Дэном почему-то приводило его в душевное равновесие. Хоть тот был младше и менее опытнее, однако мог сказать здравые мысли, и Кезон прислушивался к нему.

Этой ночью он не спал. Слушал музыку, жевал что-то, переписывался по Интернету.

Хизер появилась в сети. Написала целую простыню.

«Здравствуй. Я очень жду, когда это произойдет. Катя недостойна такой любви. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за эти слова – знаю, она тебе дорога. Однако из-за нее одной несчастливы все мы: я, ты, Алина, Кирилл. Так или иначе в это втянуты мои родители и мать Кирилла. И даже мой брат! Мой старший брат, который просто хотел защитить меня. После его выходки, когда Рик устроил драку, отец наказал его, отобрал наличные, машину, заблокировал карты.

Справедливо ли это? Что из-за одного человека и его эгоистических желаний столько проблем?

Я все больше склоняюсь к ответу, что нет.

Ты спрашивал меня, почему вся моя злость направлена не на Алину, а на Катю? Ведь Кирилла увела именно Алина.

Я отвечу. Во-первых, Алина так же несчастна, как и я. Я отлично ее понимаю. Я знаю, что она живет мыслями об Антоне, как я – мыслями о Кирилле. И если бы у них был третий брат, я бы забрала его себе, чтобы он заменял мне любимого человека. Быть с близнецом того, кто дорог – отличный выход для отчаявшихся.

Не смейся.

Я отчаялась.

И я не могу винить такого же отчаявшегося человека.

Во-вторых, до того, пока Катя не появилась во всей этой истории, у всех были шансы. У Алины – на Антона, у меня – на Кирилла, у тебя – на нее.

Но стило Кате появиться… все разрушилось.

Я думаю, если бы не все это, мы бы смогли подружиться. Она хорошая. Но она слишком счастливая. А я ненавижу счастливых людей.

Как страшные ненавидят красивых, как бездарные – талантов, как рабы – сводных. Глупо? Возможно. Но я просто говорю то, что вижу.

Катя слишком счастлива. И частичку ее счастья я почувствовала, когда поцеловала Кирилла – в тот день, когда мы решили поиграть с их кольцами, и ты просил меня отвлечь Катю и увести, а затем сломать телефон, чтобы никто не смог выйти с ней на связь. Тогда я поняла – почему она может наслаждаться этим счастьем, а я – нет?! Это несправедливо!