Но ничто из увиденного не окатывает меня тем паническим ужасом, как картина лежащей в углу комнаты подрагивающей фигурки мамы, которая, поджав колени к груди, постанывает, точно побитое животное.

— Боже мой, мама! — подлетаю к ней, падая на пол. — Что случилось?!


Но в ответ получаю лишь более громкие завывания, не объясняющие ровным счетом ничего.

— Мама, ты меня слышишь? Что с тобой?

Аккуратно повернув ее к себе лицом, осматриваю его на наличие повреждений и на милипроцент расслабляюсь, когда, кроме опухших, заплаканных век и потрескавшихся губ, ничего не обнаруживаю. На теле тоже не замечаю ни одного следа тяжких побоев, за исключением ее окровавленных ладоней.

— Черт! У тебя все руки в осколках. Их нужно промыть, — бережно, так чтобы не задеть места порезов, беру ее ладони в свои, но она отдергивает их и со всей силы сжимает в кулаки, будто бы совсем не чувствуя боли.

— Филипп, — еле слышно выдавливает из себя мама, по новой разражаясь слезами.

— Что он сделал? Ты можешь успокоиться и хоть что-нибудь мне объяснить? К нам опять ворвались его дружки? Это они все разгромили? Черт! Неужели не могли подождать еще денек, я бы вернула им деньги, — сокрушаюсь я. Первая волна страха постепенно утрачивает свою мощь, пропуская в сознание наплыв праведной злости. — Мам, ответь мне, где Филипп?

— Его нет… нет…

— Вижу, что его нет. Где он? Он мне за это ответит, — цежу сквозь зубы, пытаясь поднять маму с пола, но ее обмякшее тело оказывается неподъемным.

— Он… он… ушел… Филипп ушел, — ее тихий, жалкий писк раздирает мне всю душу в щепки.

— Куда он свалил?

— Он ушёл… Ушёл… Он бросил… — слезливая фраза остаётся недосказанной из-за усиливающегося истошного плача.

— Да чего ты так убиваешься? Всё же в порядке. В первый раз, что ли? Я найду Филиппа и заставлю его за своими бандитами здесь каждую поломку собрать. Главное — ты цела и невредима, остальное всё поправимо, — успокаиваю её как ребенка, прижимая голову к своей груди, с каждой секундой ненавидя отчима всё больше.

— Он бросил…

— Что он бросил? Я голову ему оторву и выброшу в окно за весь этот разгром и вечные игры. Неужели он опять поперся в свой покерный притон?

— Нет… нет… ты не понимаешь… он бросил меня.

— Что значит бросил? — я реально не втупляю, о чем она говорит.

— Он бросил меня… ушёл… навсегда, — повторяет она, а я всё равно не верю ни единому слову. Однозначно, мама сейчас либо в дрова пьяна, либо конкретно не в себе после визита бандитов, которым задолжал её муженек, раз надумывает то, что никогда не может случиться.

Куда Филипп мог уйти, мне интересно знать? Кому он, нахрен, нужен? У него никого и ничего нет в этой стране, а обратно на родину в свои фавелы он в жизни не вернется, потому-то он уже столько лет и пользуется маминой безрассудной любовью к нему и будет продолжать пить мою кровь с деньгами, пока не сдохнет.

— Никуда он не ушел, так что успокойся и перестать так плакать. Я уверена, он явится домой в любую минуту, или же я сама его отыщу в местном баре и притащу за уши.

— Нет, он не вернётся… Он ушёл… Собрал с утра все свои вещи и ушёл. Ничего нет, — мамин голос переходит на хрип, а руки отчаянно хватают за мою майку. Я смотрю в её отёкшее лицо, отмечая, что в до невозможности пьяных глазах сверкает бессильное горе.

— Вещи собрал? — от невыразимого удивления и неверия теперь уже и я перехожу на сдавленный шепот.

— Да. Он всё забрал и ушёл… Сказал, что нашел другую женщину и больше не вернется, — она отпускает мою майку, резко подбирает вблизи лежащую часть от стереосистемы и, срываясь на крик, швыряет ее в противоположную стену. — Что мне теперь делать без него?! Как теперь жить?! Как он мог так поступить?! Я же его так любила! Я не понимаю! Не понимаю!

— Так к нам никто не приходил? Это ты, что ли, все это устроила? — делаю я ужасающий вывод, наблюдая, как мама разъяренно бросает в стену все попадающие под руку вещи.

— Я же всегда его слушала! Всегда делала, как он хочет! Почему он ушел? За что он так со мной? За что они меня все покидают? — её истошные вопросы летят, точно снаряды из пулемета, а треск и осколки разбивающихся вещей добавляют спецэффектов устроенной истерике, смотреть на которую дольше минуты я просто не выдерживаю.

— Всё! Прекрати, мам. Успокойся, пожалуйста, — перехватываю её кровоточащие руки, когда она порывается совершить ещё один бросок, и заставляю посмотреть на себя. — Успокойся, не плачь. Этот урод тебя не заслуживает, — стираю новые капли слез с её щек, глядя точно в глаза.

— Нет, нет, я не смогу без него. Не смогу, — горестно мотает головой.

— Сможешь. Конечно, сможешь. Все будет хорошо, слышишь? Ты со всем справишься. А точнее, мы со всем справимся. Я же с тобой, я помогу тебе. Все будет хорошо, мама, — теплым голосом заверяю я, но она все равно продолжает утопать в рыданиях, что поневоле переносят меня в самый страшный период моей жизни, когда умер папа. Тогда она тоже точно так же плакала и задыхалась от горя, и я никак не могла ей помочь. Но сейчас мне не семь, и я помогу со всем справиться. Обязательно помогу. Сделаю все ради этого.

Желая хоть немного перенять её боль, я притягиваю маму к себе, крепко обнимаю и, поглаживая по волосам, нашептываю утешительные слова, пока внутри меня будто происходит разлом на противоположные части: маленькая девочка начинает истошно плакать вместе с мамой, а взрослая — прямо-таки прыгать от счастья, о котором я даже не могла мечтать.

Филипп наконец свалил. Неужели?! Это какой-то розыгрыш или мой второй день рожденья? Он сам исчез из нашей жизни?! Если это в самом деле так, то остается лишь молить всевышние силы о том, чтобы он никогда не возвращался.

Ведь его уход — это не просто долгожданное избавление от источника всех финансовых проблем, но и главная надежда на то, что я смогу уговорить маму на лечение. И я по-настоящему верю, что у меня это получится. Без алкаша под боком, который только и делал, что наполнял ей бокалы и убеждал маму, что с ней всё в полном порядке, у меня есть все шансы спасти её. Без вечных долгов Филиппа я смогу позволить себе оплатить лечение в наркологической клинике и вернуть её к прежней жизни. Это всё может стать реальностью, мне всего-то нужно будет быть с ней рядом и уговорить её. Только и всего.

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть он навсегда исчезнет из нашей жизни! Прошу, прошу, прошу, ни за что не возвращай эту мразь к нам обратно!» — подняв взгляд к потолку, раз за разом повторяю одно и то же пожелание, продолжая успокаивать маму в своих объятиях, на которые она впервые за долгие годы отвечает. Чувствуя крепкий обхват её рук на своем теле, я упиваюсь нашей редкой близостью настолько, что даже не могу определить, сколько времени проходит до момента, когда она наконец прекращает плакать и соглашается вместе со мной перебраться на диван, где совсем скоро засыпает, уместив голову на моих коленях.

— Я с тобой. Я помогу. Я вылечу тебя, — тихо обещаю я, трепетно поглаживая ее спутанные волосы, не в состоянии больше сдерживать лучезарной улыбки. Такой яркой, что могла бы осветить как минимум полмира. Такой восторженной, какая может быть только у ликующего ребенка. Такой широкой, будто все пережитые мной за последние несколько лет беды мгновенно стерлись из памяти. И такой нереальной, что она растворяется так же быстро, как появившийся джин из бутылки, когда среди кучи разбросанных вещей я совершенно случайно замечаю мигающий экран в точности такого же айфона, какой я вчера запульнула в машину шпиона.

— Какого черта? — произношу я это абсолютно беззвучно, или же мне так только кажется из-за оглушительного грохота сердечных ударов в ушах. Я аккуратно убираю голову мамы со своих ног и тихо добираюсь до места, где валяется смартфон, все еще надеясь, что он мне просто показался.

Но нет. Не показался.

Он здесь. Он, мать его, здесь, в моих руках, прямо перед глазами.

Мои мысли настолько сильно путает страх, что я даже не задаюсь вопросом, как вообще айфон мог оказаться в моем доме? Голова пуста, а все мышечные волокна сковывает тревога, когда я открываю и прочитываю сообщение, что было прислано еще с самого утра:

Unknown: Только в твоих руках, каким будет будущее твоей мамы — на улице без денег и с любимым мужем, который может вернуться уже сегодня к ней обратно, или же навсегда свободной от него и излеченной от всех психологический проблем и зависимостей. Выбирай правильно, Лина, если не хочешь сделать её жизнь еще хуже.

А теперь попытайтесь представить сцену, как высоченный небоскреб начинает рушиться, трещать, ломаться и проваливаться под землю, за считанные секунды превращаясь в бесформенную груду бетона.

Представили?

Так вот, минуту назад я стояла на крыше этого небоскреба с раскинутыми в стороны руками, наслаждаясь встречными потоками ветра и готовясь взлетать от небывалого счастья к облакам. А сейчас я где-то там, на дне, среди жалких развалин, придавленная плитами и задыхающаяся от цементной пыли.

Я вновь рухнула на головокружительной скорости наземь. И вновь из-за него.

Прислонившись спиной к стене, я сокрушенно сползаю по ней на пол. Тело обдает липкими волнами озноба, а в груди тяжелеет до боли, словно едкое облако смога засоряет легкие невидимым ядом. Но несмотря на это я не чувствую страха, не волнуюсь и нисколько не злюсь, а всего лишь усмехаюсь — нервно, горько, обреченно.

Кому я вообще молюсь? У кого прошу о чудесах и загадываю желания? Во что вообще верю и на что надеюсь?

В моей жизни нет бога, ангелов или других покровителей.

С недавних пор в ней есть только Адам.

Всегда он. Везде он. И ко всему в моей жизни причастен только он. Но в этот раз нужно отдать ему должное — он не промахнулся. Попал в самое яблочко, чтоб его.

Мне было наплевать на себя, на побитое лицо и смертельную усталость. Наплевать на то, что могу оказаться без дома и работы. Наплевать, что, вероятнее всего, потеряла единственную подругу и даже на то, что вынуждена вычеркнуть из жизни человека, которому принадлежит моя душа.

Со всем я могла бы справится. Со всем.

Но с этим…

Выбирай правильно, Лина, если не хочешь сделать ее жизнь еще хуже.

Жизнью и здоровьем мамы я не могу рисковать… Нет… Нет, черт побери! Даже если я сохраню квартиру и оплачу все долги с помощью сделки с Мэрроу, это не никак не поможет ей. Пока Филипп будет травить нас обеих своим присутствием, ничто не изменится. Шансов на её спасение не будет, особенно, если Адам и дальше продолжит всячески усложнять нам жизнь.

И теперь я понимаю, почему этот подонок был столь уверен в нашей сегодняшней встрече — он нашел моё слабое место, которое делает меня уязвимой, хрупкой, зависимой и, в конце концов, просто конченой дурой, которая мечтает спасти самого дорогого для себя человека уже почти тринадцать лет и жаждет этого настолько, что готова без раздумий заплатить за это не только своими фундаментальными принципами, но и жизнью, а точнее, душой, что, вероятнее всего, сгорит бесследно после нескольких месяцев воздействия «очарования».

Я даже не задаю себе контрольный вопрос: «А готова ли я на самом деле?». В нём отпадает всякая необходимость, когда я устало оглядываюсь по сторонам, повторно оценивая масштаб разгрома в квартире, в которой не было прожито ни одного счастливого дня, а затем поворачиваю голову к слегка подрагивающей во сне маме и чувствую, как годами невыплаканные слезы беспощадно встряхивают грудь, а цепь эмоций, затянувшись в петлю, прочно окольцовывает шею.

Да, я однозначно готова. Ради мамы я готова на все! Тут даже думать не о чем. Я не могу больше на это смотреть. Не могу больше позволять ей уничтожать себя. Ей нужна помощь, и уже очень давно, пусть она и сама этого не понимает. И я не могу допустить, чтобы Адам вернул Филиппа, который непременно и дальше продолжит толкать маму к обрыву, пользуясь её благоговейными чувствами к нему.

Я должна это прекратить. Я должна спасти маму. И если ради этого мне придется поработать подстилкой Адама… Что ж… Да будет так. Он выйграл, и он получит свой приз уже сегодня.

От этой непереносимой мысли мне становится вконец нечем дышать, а тело потряхивает от безысходности и омерзения, но я все равно заставляю найти в себе силы, чтобы прямо сейчас обрадовать своего будущего босса.

Подавив в себе тошнотворный ком вместе со всей бунтующей гордостью, я выдыхаю всю ненависть к нему и быстро печатаю ответ, который так пылко и громко клялась ему никогда не давать:

«Я согласна.»

Глава 15


Адам