— Адам! Отпусти! — тут же шипит источник моей мигрени, адского возбуждения, гнева, да и вообще всего чего только можно, бля*ь, и в стремлении отстраниться начинает брыкаться и выворачиваться из моих рук. Я же с лёгкостью обхватываю сопротивляющиеся тело дикарки так, что разом пресекаю все её попытки освободиться или попытаться ударить меня. Запускаю ладонь в копну её волос, с наслаждением оттягиваю их, вынуждая запрокинуть голову, и одним лишь только взглядом приказываю Лине успокоиться.

— Адам… Пожалуйста… — и как же поразительно быстро её голос превращается в скулёж, воинственность в зрачках разбавляется страхом.

— Я уже усвоил, что вести с тобой разговоры — бессмысленно, — ледяным тоном цежу я. Но чисто для контраста. Чтобы мой поцелуй, который уже в следующее мгновенье с напором соединяет нас, казался ей не просто горячим, а пламенным, прожигающим до самого ядра, вконец усмиряющим весь её боевой запал и живо напоминающим, кто её хозяин.

Со мной нет смысла спорить, перечить мне, сопротивляться и уж тем более надевать передо мной абсолютно ненужные лживые маски. Я вижу её насквозь. И что бы она ни говорила, в чём бы ни пыталась саму себя убедить, я знаю правду. Я впитываю её каждой порой на коже с первого дня нашего знакомства. Постоянно. Беспрерывно. Всегда одинаково остро. Любит она меня или ненавидит. С «очарованием» или без. Осознавая, что будет моей шлюхой по контракту, или же в роли обычной любовницы. Неважно. Никакие обстоятельства или характер её чувств ко мне совершенно не меняют её сексуального влечения. А, кроме него, мне ничего от неё больше не нужно, поэтому я сейчас же вытяну из врушки эту правду, чтобы обрубить на корню её желание притворяться.

Мы не целуемся. Мы сражаемся. По-другому с этой неадекватной дикаркой не получается. Я атакую её губы своими, она мычит, толкается ладонями в грудь. Я силой врываюсь в её рот языком, она кусается, пытаясь расцарапать мне шею. Одним быстрым рывком прижимаю её к стене, она скулит, просит отпустить, извивается, то и дело потираясь своим тельцем о выпуклость в моих штанах, этим лишь сильнее возбуждая. Она это чувствует. Всхлипывает. Опять что-то требует. Я же вообще ничего ей не отвечаю. Ни одного долбанного слова не произношу. Да и зачем? Разговоры с ней ни к чему не приведут. А вот кое-что другое… Очень даже поможет быстро укротить эту прыткую кобылку.

Я сдавливаю в кулаке оба тоненьких запястья, вскидываю её руки вверх, фиксируя их над головой, что позволяет мне без труда расставить её ножки шире и ловко пробраться к увлажнившейся плоти.

— Не смей трогать меня! Не смей! Нет! — рычит дьяволица, плавно переходя на мольбу, будто бы уже предчувствуя своё поражение. И правильно делает: пара рваных выдохов уходит на то, чтобы сорвать к чертям ткань крохотных трусиков и резко проникнуть пальцем в её лоно.

— Нет… А-а-ах!

Вот и всё… моя бунтарка мгновенно сдаётся: тело прекращает сопротивляться, а её голос теряется в протяжном, томном стоне, в котором не остаётся больше и следа от просьб остановиться. Лишь глаза продолжают кричать о протесте, но это нисколько не мешает ей совсем скоро задвигать бёдрами навстречу моим проникновениям и начать выдыхать моё имя с проклятиями на каждом ритмичном толчке, заставляя меня вбирать её иступлённое дыхание в себя и умирать от крайней необходимости войти в неё так же членом.

Лёгкие пустеют, вспыхивают жидким племенем изнутри, а вскипающая кровь со всех уголков тела непреклонно устремляется к паху. В ней так приятно, тесно, влажно, умопомрачительно горячо и ни с чем не сравнимо, а язык и губы её вкусные, горячие, ставшие в разы отзывчивее, пленяют меня своей дерзостью и страстью, но, чёрт побери, не могу я оттрахать её прямо здесь и сейчас, как бы мне того ни хотелось, ведь офис с сотнями сотрудников, которые в любой момент могут нагрянуть к начальнику с рабочим вопросом, — далеко не лучшее место для лишения девственности. Особенно со мной. Нужно подождать, когда мы окажемся дома.

Поэтому, чтобы окончательно не потерять благоразумие и самого себя долго не мучить, я отпускаю её запястья из оков, позволяя вцепиться руками мне в плечи. Умещаю вторую ладонь на её упругую задницу и ускоряю поступательные движения пальца, чувствуя, как стремительно приближается её оргазм.

— Я ненавижу тебя, Адам… Я ненавижу тебя… — не устаёт повторять дикарка, и в противовес своим словам ладошками обхватывает мою шею, но на сей раз не из-за желания перерезать мне ногтями сонную артерию, а, чтобы прижать меня к своим губам ещё сильнее. — Ненавижу… Не хочу тебя!.. — сладко стонет мне в рот, запуская руки под пиджак, и начинает жадно порхать пальчиками по моим предельно напряжённым мышцам — я будто в камень превратился в надежде хоть немного заблокировать рецепторы, которые слишком остро реагируют на любое её прикосновение. — Нет… нет… Я не хочу тебя… Это ничего не значит… Ничего не значит, — сдавленно шепчет она сквозь дикий танец наших языков, под «это ничего не значит», вероятнее всего, подразумевая неуклонно настигающий её оргазм, что начинает своё проявление с ощутимой пульсации вокруг моего пальца, переходит в мощнейшую дрожь, сотрясающую её разгорячённое, вспотевшее тело, и завершает свой выход наружу через пронзительный стон, пробирающийся мне под кожу чувственной, палящей вибрацией.

Она опять кончает бурно, ярко, завораживающе, так крышесносно, словно делает это в первый раз в жизни, отчего я не могу устоять и зависаю в любовании её красивым, удовлетворённым лицом. Продолжая крепко держать её подрагивающую фигурку, смотрю, как Лина, будучи под оргазмическим кайфом, сама того не осознавая, начинает безмятежно улыбаться, и мгновенно ощущаю, как в районе диафрагмы зарождается нечто теплое, ясное, побуждающее меня простить ей всё дурное поведение, любую глупую выходку, каждое лживое или дерзкое слово, хоть когда-либо сказанное мне в ответ. Уголки моих губ непроизвольно растягиваются от уха до уха и словно прилипают там на слой клей-момента. И, дьявол, не могу я никак стереть с лица ответную улыбку. Даже внутренняя злость на себя не помогает мне перестать улыбаться, пока она смотрит на меня вся светящаяся, с порозовевшими щеками и живыми глазами, из глубин которых на меня глядит демон, и потому в целях спрятать от Лины свою придурковатую лыбу провожу кончиком носа по её щеке к шее. Легонько сцепляю зубы на тонкой коже, губами нащупывая сумасшедший пульс венки, чтобы попытаться успокоиться и вернуть здравый разум вместе с плавным замедлением его темпа.

Лина дрожит, прильнув ко мне вплотную. Трепещет, сладкая, молчит, тяжело дышит, продолжая неудержимо таять, как снежинка, в моих руках. И настолько сильно хватается за ткань моей рубашки, будто боится упасть вовсе не на пол из-за слабости в ногах, а с вершины моста в быстротечную Рокривер. Но бояться этого не стоит. Падение ей не грозит. Я держу её крепко, прочно сжимая в своих объятиях, и не позволю ей упасть и разбиться.

Никогда.

Ни за что.

Ну… за исключением, если сам её разбить не пожелаю.


— Зачем это нужно было? — минут через пять, хотя сложно определить точно, её сиплый голосок возле моего уха нарушает тишину. — Если ты хотел мне опять что-то доказать, то крупно просчитался. Ничего нового ты для меня не открыл. Моё желание к твоей неподражаемой персоне — это не что иное, как физическая неспособность противостоять твоей силе. Вот и всё.

Эти слова становятся для меня тем самым необходимым подзатыльником, который окончательно отгоняет из головы прочь всю нежную мерзость, которая, исчезая, прихватывает с собой и улыбку. Я отстраняюсь от шеи Лины и, прибивая девчонку к стенке пристальный взглядом, наконец начинаю говорить:

— Если ты в самом деле думаешь, что всё дело только в моей силе, то я готов хоть прямо сейчас доказать тебе, насколько ошибочно твоё суждение, доведя тебя до такого же оргазма где-нибудь в толпе людей. — Вытаскиваю палец из её влаги, неторопливо размазывая соки между её дрожащих бёдер. — Выбирай: зал кинотеатра, переполненный бар или же многолюдный торговый центр посреди белого дня. Без разницы. Место не имеет значение. Ты везде будешь течь и кончать так же быстро и мощно, как сделала это сейчас. — Слегка задеваю языком её распухшие от поцелуев губы, усиливая давление пальцев на горячем комочке, срывая с её губ новый всхлип наслаждения. — Хочешь, Лин? Без проблем можем устроить секс в общественном месте, лишь бы ты прекратила сомневаться в своих истинных желаниях и забыла раз и навсегда о роли несчастной жертвы, которую бессердечный мерзкий мужлан насильно вынуждает с ним трахаться. Мы ведь оба знаем, что это не так, — вкрадчиво произношу я, совершая круговые движения по клитору, продлевая удовольствие не только ей, но и себе тоже: не хочу отрывать от неё руки ни на секунду, бля*ь, и это ни хрена не нормально.

— Хочешь сказать, чтобы заставить меня трахаться с тобой, ты не усложнял мне специально жизнь всё это время, не подставил круглосуточную слежку, которая доводила меня до помешательства, не расстроил мои отношения с подругой и не подкупил мою коллегу, чтобы она напала на меня, лишив возможности работать? Я правильно всё понимаю?

— Нет, неправильно, Лина. Да, я спровоцировал тебя сюда прийти, но лишь потому, что, по всей видимости, твоя глупость и бредовые принципы мешали тебе это сделать самой. Но я не намерен заставлять тебя трахаться, потому что в этом нет никакой необходимости, ведь ты сама этого хочешь, точно также, как и я. Просто признай это, убери с лица свою фальшивую перекошенную мину, с какой ты сюда явилась, и перейдём же наконец к делу, — мой голос понижается на несколько тонов от злости и возбуждения, которым я сильнее вбиваюсь между бёдер дикарки, приподняв её за ягодицы. Она лёгкая, как пушинка, а касания её рук и ног, обвивающих мой пояс и шею, ощущаются как невесомость, правда, — огненная, наэлектризованная, превращающая воздух между нами в удушливое пекло.

— Ты снова неправ, Адам. И я не знаю, как тебе ещё дать понять, что это не я тебя хочу, а только моё тело, — тихонько блеет она мне в приоткрытые губы, запуская эту фразу, точно отраву, в пищеварительный тракт, от чего буквально сразу меня всего изнутри начинают скручивать болезненные спазмы. Я знаю, что она опять сказала неправду. Но для организма, видимо, этого знания недостаточно, чтобы не проявлять своего отторжения её лживого признания. Однако этого вполне достаточно для меня, чтобы разом закончить эту затянувшуюся тему.

— А как мне тебе ещё дать понять, что только тело мне от тебя и нужно? — спрашиваю серьёзно и резко. Ни капли пленительных нот, даже несмотря на нашу тактильную близость. — А раз оно меня очень хочет, и я его тоже, не вижу причин, чтобы не дать друг другу то, что нам обоим нужно. Поэтому начинай уже вести себя нормально, Лина, а не как маленький, обиженный на весь мир ребёнок, непонятно вообще о чём думающий. В чём проблема заработать денег, получая удовольствие? В чём? Не понимаю. Или тебе просто так нравится твоя сраная жизнь, и ты ничего менять не хочешь? Нравятся бессонные ночи в компании бухих мужиков и твой мерзкий отчим с алкашкой матерью, которых ты тянешь на себе, а они взамен относятся к тебе, как к прислуге? Нравится всё это? Кайфуешь настолько, что секс за деньги со мной кажется чем-то мерзким? А, может, ты хранишь свою девственность так долго, надеясь встретить рыцаря на белом коне, который решит все твои проблемы и при этом ещё будет любить и пылинки с тебя сдувать, как в сказке? Если это так, то хочу тебя расстроить, милая. В той дыре, что ты называешь домом, ты вряд ли встретишь подобные экземпляры. И ты вообще должна быть несказанно рада, что по счастливой случайности я обратил на тебя своё внимание и не намерен отпускать, пока не получу желаемое. Я понимаю, в двадцать лет ума немного и, возможно, ты мечтаешь о любви до гроба, или о чём вы там, девочки, ещё мечтаете в этом возрасте, но всё-таки будь добра вырубить наконец режим сопливой дуры. Избавь свою голову от женской сентиментальной пурги и никому ненужной гордости и подумай же наконец мозгами, как кардинально изменится ваше с мамой будущее после этой работы. Ты получишь всё, что попросишь. Мы это чётко пропишем в контракте. Взамен мне нужно лишь, чтобы ты выполняла свои обязанности без пререканий и с искренним энтузиазмом. А как мы уже выяснили несколько минут назад, твоему телу это будет сделать элементарно. Поэтому довольно устраивать передо мной свой детский театр, и приступим же наконец к заключению контракта, чтобы поскорее отправиться домой и заняться тем, чем мы должны были заняться ещё в нашу первую встречу, — заканчиваю я строгим, уверенным тоном, всё так же прижимая к себе необычайно притихшую кошку. Она молчит. Не двигается. Только смотрит на меня пронзительно, неотрывно, будоража горячим дыханием мне кожу лица и вспарывая грудь своим сапфировым взором, в котором ежесекундно смешивается столько переливов печали и боли, что я начинаю опасаться повторного душевного взрыва прямо в этот же момент. Но, к счастью или к сожалению, этого не происходит. Ещё немного помолчав, Лина просто смыкает веки с пушистыми ресницами на несколько мучительно долгих секунд, а когда раскрывает их вновь, кроме кипящей злости, которую она усердно пытается скрыть под слоем смиренности, я больше ничего не нахожу в её синих озёрах.