Тори Майрон - На поводу у сердца

Увернувшись от губ дикарки, провожу своими по её щеке, добираясь до мочки, прикусываю её, оттягиваю, скольжу языком по раковине уха, рукой плавно перемещаясь с охрененной попки к внутренней поверхности бедра, по которой вовсю стекает её «нежелание».

— Твоя любовь к нему совершенно ничего не значит, если ты всё равно течёшь в моих руках, как голодная сука.

Мне хватает нескольких секунд, чтобы одной ладонью, пробежав по изящной спине, накрыть сзади её шею, а второй нащупать клитор через насквозь мокрые трусы и всего парой круговых движений пальцев довести Лину до финиша.

И всё как всегда: она кончает — и воздух мгновенно превращается в огненные, вибрирующие иглы, атакующие всю поверхность кожи, сбивающие моё дыхание и стягивающие весь низ живота напряжёнными нитями. Но только похоже, я точно мазохизмом от неё заразился, потому что весь дискомфорт от перевозбуждения сейчас приносит мне так же значительную долю наслаждения.

— Любовь вообще ничего не значит. И то, что ты единственная из всех моих женщин, кто не ведётся на деньги — абсолютно не меняет факта, что любовь в самом деле легко покупается и продаётся. Знаешь, сколько моих счастливиц, будучи по уши влюблёнными в своих парней, женихов и мужей, без раздумий бросали их ради работы на меня? Не из-за желания почувствовать мистический кайф, а именно из-за денег? Знаешь? — чувственно спрашиваю я, когда она возвращается из рая обратно на землю. Но Лина решает промолчать, пока сквозь выражение сладкой неги в красивых чертах её лица проявляется отчаяние.

— Все. Все, чьи сердца якобы были заняты своими вторыми половинками, тут же забывали о своих чувствах и с удовольствием бежали за богатой жизнью. А бывало, даже сами мужики своим любимым и неповторимым давали добро на несколькомесячные заработки, чтобы потом всю жизнь бедности не знать, представляешь? Вот тебе и любовь, которую весь мир восхваляет и возносит, как нечто волшебное. Ведь на каждом углу все только и делают, что кричат о том, как любовь окрыляет, исцеляет, меняет, заставляет быть лучше, воскрешает из мёртвых и творит ещё до хера всяких чудес, да только я во всю эту чушь не верю и считаю её чрезмерно переоценённой. Что я знаю точно — любовь превращает людей в идиотов и значительно усложняет жизнь. И ты, Джеймс, — один из прекраснейших тому примеров. Столько лет любила и страдала по мужчине, который не воспринимал тебя как женщину, вместо того чтобы давным-давно найти своё счастья с другим. Та же проблема односторонних чувств у тебя была и с матерью, из-за любви к которой ты и морально и физически уничтожала себя. И вот скажи, не идиотизм ли это? Не любовь ли превратила тебя в глупую, мучащуюся и жертвующую своими желаниями девочку, что ради других так долго тратила свою жизнь впустую? А? Разве я не прав? — безрадостно усмехнувшись, задаю вопрос я, сверля её выжидающим взглядом, но Николина вновь ничего не отвечает, а лишь пытается отстраниться от меня, да только усиленное давление моих пальцев чуть ниже её затылка и по-прежнему ласкающая клитор рука не позволяют ей это сделать.

— Конечно, прав, — не без удовлетворения заключаю я. — И таких людей много, кому всеми возвышенная любовь скручивает напрочь мозги. Слишком много. Я уже молчу про тех, кого она реально сводит с ума и побуждает вытворять недопустимые вещи. Даже некоторые мои счастливицы умудрялись создавать мне неприятности из-за своих пробудившихся чувств, и скажу тебе, мне уже этого было вполне достаточно, чтобы в сотый раз убедиться — мне на хрен не нужны ни романтические сопли, ни отношения, ни проблемы, исходящие из них. Всё это мне неинтересно. Пустая трата времени, которое я лучше проведу с пользой на работе или с удовольствием для себя, трахаясь со своими покорными и жаждущими порадовать меня женщинами. И да, Лин, ты абсолютно права: я бессердечный, чёрствый, эгоистичный и нисколько об этом не жалею. Я всё о себе знаю и полностью доволен своей жизнью и тем, кем являюсь. Я не люблю никого, кроме себя, и абсолютно не нуждаюсь в любви другого человека. Ни твоей, ни чьей-либо ещё.

— Тогда отпусти меня к тому, кому я нужна, — наконец подаёт хриплый голос Лина, вбиваясь ладонями в мою грудь. — Ты сам отменил контракт, и я не понимаю, что я здесь ещё делаю? Ты хочешь наказать меня за оскорблённое самолюбие? Для этого ты сейчас мучаешь меня? Разве я и так недостаточно настрадалась из-за тебя? Мне кажется, мы более чем квиты, поэтому прекрати уже истязать меня своей магией и позволь уйти к человеку, которому я нужна со всеми моими чувствами, проблемами и желаниями. К тому, кто по-настоящему любит меня. Просто давай уже закончим всё это… Я больше не могу… Отпусти меня, Адам… Просто отпусти, — жалостливо блеет она свою любимую песенку и смотрит мне прямо в глаза с запредельной болью, отчаяньем, грустью и надеждой на то, что я всё-таки сжалюсь и отпущу её к «мужчине, которого она любит больше жизни».

И я бы мог… отпустить её, отступить со своими желаниями в сторону, позволить уйти к другому, что непременно сделает её счастливой, дав ей всё, что она поистине заслуживает: любовь, нормальные отношения, семью, детей, собаку, что будет охранять их огромный дом, и беззаботную, размеренную жизнь, в которой она бы чувствовала себя защищённой, любимой, нужной… свободной.

Да… Я бы определённо мог её отпустить…

Будь я Остином Ридом.

Но я не он. И никогда не буду даже близко похожим на этого «потрясающего парня». Со мной не будет ничего вышеперечисленного. Со мной будет больно, одиноко, тоскливо, без продолжения. Но также ярко, остро, захватывающе и аномально горячо. Словно вечная ходьба по раскалённым углям и осколкам, что разбросаны на тонком, шатком мосту, висящем над головокружительной пропастью, упав в которую непременно сгораешь изнутри и снаружи, а после пытаешься научиться жить заново.

Все мои женщины это испытывали. И после тысяч ярчайших оргазмов в её жизни Лину однозначно ждёт то же самое. Если не хуже. Я всё это прекрасно знаю… Конечно, знаю… Но я всё равно не поменяю своего решения.

Потому что я эгоист.

Потому что никогда не отступаю.

Потому что ни за что не отказываюсь от своих желаний и никому не отдаю своё. А Лина — моя. И это её проклятье. Хочет она того или нет. МОЯ. Вся. До кончиков пальцев, до последнего вздоха, до малейшей порочной фантазии, в которую я скоро погружусь с головой, наведу там свои порядки, сотру всё лишнее, помножив на ноль мысли о другом мужчине, и заполню собой до отказа.

После сегодняшней ночи Лина сама прекратит убиваться из-за разлуки с Остином, а в моём лице увидит единственного, кто будет жизненно необходим её телу и духу.

Я так решил. И я сделаю это. Ни одной суке никогда не позволял делать из меня дурака, и этой не позволю. Ни одна не предпочитала мне другого, и она, дрянь такая, тоже не предпочтёт, поэтому её сверкающий, синий взгляд, полный миллионов ярких звёзд, вместе с жалкими беспрерывными просьбами: «Отпусти меня, Адам, прошу отпусти» сейчас меня нисколько не трогают.

Всё будет только, как я хочу. Всегда. Везде. Без исключений. И никак иначе.

— Лина… — одержимо столкнув нас лбами, хрипло выдыхаю я вместе с сотрясающей меня злостью, продолжая удерживать её за шею, как провинившегося котёнка. Хотя почему как? Она такая и есть, за что получит соответствующее наказание. — Как же ты всё понять не можешь, что я никуда тебя не отпущу, пока не оттрахаю вдоволь?

Не успеваю я договорить, как всё её тело напрягается, словно тетива, а пальцы с остервенением сжимают ворот моей рубашки.

— Что?.. Но никакого же контракта не будет. Ты сам сказал… Я думала…

— Мне похер, что ты там думала, — пресекаю её невнятный лепет, неприятно царапающий мне грудь изнутри. — Но насчёт контракта ты всё правильно поняла: его не будет, детка. Никаких выполнений твоих просьб, денег, привилегий, спасения твоей мамаши и моей благосклонности ты больше не увидишь. С этого момента тебя ждёт именно то, чего ты так сильно боялась, — нарочито делаю небольшую паузу, натягивая её нервы до предела, чтобы потом разом их всех оборвать. — Теперь, моя прекрасная дикарка, тебя ждёт плен. И не год, а так долго, сколько я того пожелаю.

Николина

Обманчиво бархатный голос Адама сочится злостно-возбуждающим ядом, наполняющим меня тягучей магмой, превращающей тело в податливый воск, что жаждет проникнуть в его кровеносную систему, в то время как сказанные им слова заставляют сердце подскочить в груди, мгновенно сжимая её в свинцовые сети. Ни малейшего шанса сделать полноценный вдох. Ни единой возможности осмыслить услышанное.

— Плен? Какой ещё плен? — издаю слабый писк и вместо очередной попытки отстраниться я нежно потираюсь щекой об линию его покрытой густой щетиной челюсти, прижимаясь крепче к высокой, широкоплечей фигуре, сужающей в моих глазах всю комнату до размеров спичечной коробки.

— Ты сегодня просто бьёшь все рекорды по глупым вопросам, дикарка, — надменно усмехается он, медленно перемещая бьющие чувствительными импульсами пальцы с моей шеи к затылку. — Сексуальный плен, конечно же.

Хочу возмутиться, закричать, ударить его, послать ко всем чертям собачьим мудака сумасшедшего, но тело отказывается слушаться, когда Адам начинает бережно массировать голову, вынуждая меня чуть ли не замурчать от умопомрачительного кайфа.

Его слова отравляют. Лютая злость сжигает. Необъяснимая нежность бьёт наотмашь. Он решил уничтожить меня сегодня. Я это точно знаю.

— Твои рабочие обязанности никак не поменялись: ты должна будешь ублажать меня в любой момент, когда я того потребую, просто трудовые условия значительно изменились. Всё, что ты теперь увидишь, смиренно ожидая моего звонка или возвращения домой, — это четыре стены своей комнаты. Но не пугайся раньше времени. Я не настолько бездушный, каким ты меня видишь. Если будешь хорошей, послушной девочкой и изо всех сил постараешься меня порадовать, может, и разрешу тебе как-нибудь выбраться на воздух, но в компании охраны, конечно же. Лимит моего доверия к тебе ты исчерпала. Теперь-то я знаю, что за тобой только глаз да глаз нужен. А то выпущу на улицу без присмотра, а ты сразу ноги перед кем-то раздвигать побежишь, да потом всякой заразы в дом принесёшь. Нет уж, спасибо. Такие риски мне ни к чему. Я лучше тебя полностью домашней кошечкой сделаю, чтобы заблаговременно избежать нежелательных проблем.

— Какой ещё домашней кошечкой? Ты больной, Адам? Совсем рехнулся? — и, чтоб меня, всё это я спрашиваю исступлённым шёпотом, вытягивая ткань его рубашки из-под брюк, страстно мечтая, чтоб у меня отсохли руки.

— Нет, Лина, я как никогда прежде в здравом уме, поэтому можешь уже начинать настраивать себя на нужную волну, радушно приняв всего два важных правила: с этого вечера главная цель твоей жизни — это доставлять мне удовольствие и быть тихой, преданной и покорной девочкой.

Проскулив, как раненный щенок, заставляю себя одёрнуть пальцы от его ремня и посмотреть Адаму в глаза в надежде увидеть в них ироничные проблески, но там только тьма — равнодушная, чернильная, со знакомыми дьявольскими, притягательными искрами, что сталкивает меня лицом к лицу с жёсткой истиной — он ни капли не шутит.

Он, мать его, не шутит!

Время замирает, а пульс, наоборот, срывается на скоростной спринт. Всепоглощающий шок с неукротимым гневом враз простреливает тело, проясняет разум на короткий миг, срабатывая как защита от сексуального притяжения.

Тихая, преданная и покорная девочка? Сейчас я тебе её покажу, Адам!

Пользуясь крупицей вернувшегося над телом контроля, я не теряю времени на обдумывание тщетности своих дальнейших действий, а быстро и сильно залепляю Адаму по лицу ладонью, царапая ногтями щёку. Моя внезапная атака вряд ли принесла ему ощутимой боли, но зато эффект неожиданности возымела, даровав мне пару секунд форы, чтобы попытаться вырваться из его рук, начав брыкаться что есть силы.

— Вот сука, — злостно шипит он. Резко разворачивает меня к себе спиной, тугим захватом рук ловко пленяя тело, и запускает в ушко приглушённый шёпот, пробивающий меня томительным огнём. — Такими темпами тебе никогда моей снисходительности не заслужить, Лина.

— Мне не нужна твоя снисходительность! Мне ничего от тебя не нужно! Я хочу избавиться от тебя раз и навсегда! Отпусти меня! Я никогда не буду спать с тобой! Ни за деньги, ни уж тем более в роли твоей пленницы, — резко откидываю голову назад, желая разбить ему нос, губу или хоть что-либо на его чертовски красивом лице, но на сей раз реакция Харта без труда позволяет ему увернуться и, намотав мои волосы на кулак, разом обрубить новые попытки ударить.