Чувствуя, как мы передвигаемся по комнате, я лишь сильнее прижимаюсь к нему телом, ласково лащусь к его щеке, зарываюсь пальцами в угольные волосы, которые, по-хорошему, нужно было на хрен все повырывать с корнями. Но не могу. Ни вырвать, ни хотя бы потянуть со всей силы, чтобы отдалить пламенное дыхание Харта от моей сонной артерии, что щекоткой пролетает по телу до кончиков мизинцев.

Я в полной власти Адама — и в этот раз уж точно даже чудо не сможет это изменить.


Его магия и так не позволяет моему телу сопротивляться, а озвученные угрозы подчиняют мозг, но уже совсем скоро я понимаю, что Адаму и этого мало. Он решает расчётливо и изощрённо добить меня, нарочно выбирая со мной ту манеру поведения, которую я никак не ожидаю от него увидеть.

Харт специально сейчас не бросает меня грубо на кровать, как бесплатную вещь, которую не боится подпортить, а укладывает на чёрный шёлк с такой аккуратностью и трепетом, словно я хрупкий хрусталь, требующий особо бережного использования. Он не бьёт меня, не калечит, не сжимает мне шею своей крупной ладонью, наглядно доказывая установленную надо мной власть, а просто нависает сверху, опутывая меня мощным энергетическим арканом, и приступает искусно набирать верные пороли на теле, провоцируя меня саму хотеть подчиняться и откликаться на его ласки.

И этого невозможно не делать. Адам вплоть до миллиметра знает, где и когда я хочу ощутить его пальцы, губы, ошпаривающе горячее тело, которым он придавливает меня к матрасу. И это невыносимо. Чрезмерно приятно для организма и в той же степени больно для души. Его нежность прекрасна, страстна, несравнима, работает на ура, от того и столь жестока, корыстна, разрушительна. Ведь я знаю — она вызвана исключительно желанием доказать, что ни один мужчина не сможет доставить мне того удовольствия, какое способен доставить Адам. Ему важно только это, а не я.

Я знаю это. Знаю. Помню. Понимаю. Эта правда уже давно и навсегда высечена в подкорке моего сознания, но это нисколько не помогает обуздать все необъяснимые чувства, охватывающие мою уязвимую девичью душу, и не удерживает меня от череды протяжных стонов, когда его горячие губы касаются чувствительной кожи на шеи, слегка прикусывают её, ласкают кончиком языка, что через несколько безумно сладких мгновений спускается ниже к налитой, умоляющей о его внимании груди, и вырисовывает круги вокруг твёрдых сосков. Левого. Правого. Левого. Правого. Затем поцелуи, щекотливые укусы, до дрожи приятные сжимания груди, от которых Адам, по ходу, тащится ничуть не меньше, чем я. И так по кругу. Снова и снова. До тех пор, пока смакующее рычание и хрипы Харта не приглушают мои крики с просьбами о большем.

— Вот об этом ты можешь кричать сколько угодно, Лина. Могу слушать вечно, — отпустив мой сосок изо рта, сдавленно бормочет Адам. Не вижу выражение его лица — в глазах всё плывёт от желания, но в его исступлённом тоне не слышу ни грамма издёвки. — У нас вся ночь впереди, сладкая. А точнее, ещё сотни ночей, во время которых я буду тебе давать гораздо больше, чем ты сможешь хоть когда-либо попросить.

Сотни ночей, после которых ты меня выкинешь за ненадобностью. Сотни, что я могла провести с тем, кому я нужна вся. Вся! А не только тело!

Внутри каждый атом ноет от этих мыслей, но болезненная потребность в слиянии с ним перекрывает все остальные ощущения. Хочу его уже сейчас. Немедленно. Не могу больше ждать, отчего в желании призвать его к действиям опираюсь пятками в кровать и развожу колени ещё шире, начиная извиваться под ним, как змея, царапать ногтями плечи, спину, шею, тонуть пальцами в волосах, устраивая на его голове хаос. Но вместо того, чтобы дать мне желаемое, Адам резко отстраняется, вставая на кровати на колени, прямо-таки выбешивая меня этим до помутнения.

— Да трахнешь ты меня уже наконец, или ты опять ждёшь, чтобы я тебя умоляла?! — раздражённо рычу я. Даже голос внезапно прорезался. Приподнимаюсь на локтях, поджимаю от недовольства губы, лихорадочно сгребая простынь в кулаки, и ловлю на себе довольный, блуждающий взгляд Адама.

— Вот такая ты мне нравишься, дикарка. — Он обхватывает мои лодыжки и приподнимает обе выпрямленные ноги вверх, умещая к себе на грудь ступни. — Нетерпеливая, голодная, злющая, как ведьма, и самое главная — честная сама с собой. Признаёшь наконец-таки, чего ты на самом деле хочешь?

— Ты и сам знаешь, что я хочу тебя. Сколько раз мне нужно сказать, чтобы ты уже прекратил меня мучить? — падаю головой обратно на кровать, желая раздвинуть ноги, но Адам не позволяет, заставляя меня зарычать.

— Во-первых, ты должна говорить это не мне, а только самой себе. Я-то, как ты правильно выразилась, знаю это ещё с самого начала. А во-вторых… Чтоб всех так мучали, как, по твоим словам, тебя мучаю я, — ухмыляется чёрт и начинает круговыми движениями пальцев массировать мне ступни. Снизу вверх, не отрывая плутоватого взора от моего лица, не обделяя вниманием ни один пальчик и не забывая параллельно тереться членом об мою промежность.

Вот же скотина!

— Адам, хватит! Хочешь, чтобы я умоляла? Без проблем. Я умоляю тебя, хватит! Умоляю! Просто сделай это… Давай же… — мечтая поскорее покончить с этой невыносимой прелюдией, жалобно блею я и в стремлении усилить соприкосновение с его твёрдым органом кое-как пытаюсь подвигать бёдрами. И о да… у меня что-то да получается. Уже через пару секунд от более ощутимого скольжения моей влаги по его стволу рычу не только я, но и Адам тоже, а затем, представьте себе, он кусает меня за ступню. Причём конкретно так кусает. Как зверь дикий. До красных следов от зубов. До вскрика. До боли, от которой я едва не кончаю.

С ума сойти можно! Меня пожирать, по ходу, заживо начинают, а мне кайфово. Не это ли вверх мазохизма?

— Умолять меня тоже больше не надо, Лин. Всё мы это уже давным-давно прошли. Ты лучше мне ответь: вы со своим любимым предохранялись? — будто извиняясь, Адам ласково целует место укуса, но его интонация резко становится холоднее льда, заставляя моё сердце застучать чаще, а кожу — покрыться жутковатыми мурашками.

— Нет, — честно отвечаю я и в страхе увидеть его реакцию отвожу взгляд в сторону. Но видеть мне её и не надо — последующая волна яростного жара, падающая на меня, словно чугунная плита, вкупе с отборной порцией проклятий говорят сами за себя — хозяин крайне недоволен, что его игрушкой пользовались без защиты.

Да вот только клала я на твою злость, Харт. Даже будь у нас презервативы под рукой, всё равно бы попросила Остина ими не пользоваться — у нас была всего одна ночь, во время которой я хотела чувствовать его целиком и полностью. Без каких-либо преград.

— Он кончал в тебя? — Адам резко раздвигает мои ноги в стороны, наклоняясь вперёд. Смотрит точно в глаза.

— Да, — вру я, ни секунды не колеблясь, и стойко выдерживаю его испытывающий взгляд. Знаю — дура, опять нарываюсь, но уж поймите меня, пожалуйста. Не могу я упустить ни единой возможности вывести надменного тирана из себя. Но какого-то чёрта, кроме дёрнувшихся в слабой улыбке уголков его губ, ничего не получаю.

У Адама что, помимо сверхъестественной способности возбуждать, ещё и детектор лжи внутри встроен? Почему нет никакой реакции?

В искреннем недоумении я хмурюсь, наблюдая, как Харт привстаёт с кровати, дотягивается до прикроватной тумбочки и достаёт оттуда пачку презервативов, бросая её рядом с моей головой.

— Завтра же тебя вновь проверит врач и во избежание беременности даст необходимую таблетку. Выпьешь на моих глазах. На слово тебе верить нельзя, а шлюха с чужим ребёнком мне точно не нужна. И моли бога, Лина, чтобы твой «братец», перетрахавший если не половину, то треть Рокфорда так точно, ничем тебя не «наградил». В противном случае кастрации ему будет не избежать. Тут уж я даю тебе слово, — сообщает на полном серьёзе Адам, всего парой предложений заставляя моё сердце сжаться от боли, а меня саму — захлебнуться страхом и навсегда погасить в себе желание его нарочно злить.

Господи! С кем мне придётся теперь жить? Кого мне нужно будет день за днём ублажать и «боготворить»? Как я могла думать, что в этом мужчине спрятан целый мир, когда в нём только пустошь? И почему весомой части меня абсолютно начихать на весь тот ужас и бесчеловечность, что воплощает в себе Адам Харт? Почему чтобы он ни делал, какую бы боль ни причинял, как бы ни запугивал, ни угрожал, ни мучал, помимо ненормальной похоти, я испытываю ещё и миллион других эмоций, которые его сила не должна провоцировать?

Я не могу его хотеть! Я не могу его любить! Я не могу испытывать к нему ни одну светлую эмоцию!

Так же как и не могу отвести глаз от его притягательных губ, что прокладывают сейчас бесконечно долгий путь от щиколотки к коленке и выше, дерзким укусом требуя у меня раскрыться перед ним шире. А я слушаюсь и повинуюсь, как покорная рабыня, и ничего не могу с этим поделать. Внутренний бунтарь, гордячка и бесповоротно влюблённая в Остина девушка во мне мгновенно все разом прощаются и уходят куда-то вглубь, когда я вижу, как язык Адама неумолимо приближается к самой горячей и влажной точке между моих широко раскрытых бёдер.

Но это мы тоже уже проходили. Он этого не сделает. Он не прикоснётся. Он вновь начнёт надо мной издеваться и мучить.

И представьте мой шок, помноженный на оглушительную вспышку экстаза, возведённую в степень безмятежного счастья, когда Харт томно шепчет: «Теперь в твоих мыслях буду только я, дикарка», и накрывает ртом изнемогающий клитор, сразу же ныряя двумя пальцами внутрь.

Если я и кричу, то не слышу этого. Зрение тоже напрочь отказывает. Сердце скачет внутри, конечности немеют, а вся кровь в теле приливает к месту, которое Адам жадно вылизывает, покусывает, всасывает набухший комочек нервов в себя, не прекращая ритмично трахать меня пальцами.

Лежать на месте, пока между ног творятся, мать его, такие чудеса — миссия невыполнима. Я отрываю голову от матраса, сильнее прогибаюсь в спине и начинаю елозить попкой по шёлковому покрывалу. Но мои извивания нисколько не мешают Адаму: его язык мастерски вырисовывает спиральные круги на моём клиторе, а пальцы ритмично двигаются в меня и наружу, заставляя на протяжении следующих самых горячих минут в моей жизни непрерывно вскрикивать, цепляться пальцами за его волосы и плечи, дрожать, что-то лепетать, а затем окончательно потерять рассудок, когда он вдруг отстраняет губы от моей промежности и сгибает пальцы внутри лона, быстро находя там какую-то особо чувствительную точку, о существовании которой я даже не знала, всего несколькими интенсивными надавливаниями на неё немедля отправляя меня в энное по счёту путешествие по самозабвенным мирам.

Дыхание останавливается, пульс превращается в тонкую нитку, и я распадаюсь на части вслед за всей реальностью. Я улетаю в астрал, купаюсь в звёздах, в бескрайних пустотах, где нет никаких забот, боли, тревог, непереносимой похоти, а только струящаяся по жилам нега, неземная безмятежность и кайф, уничтожающий всё плохое.

Однако в этот раз это ещё не всё — происходит что-то непривычное. Нечто, чего не было ни в одном из предыдущих оргазмов. Пока я улыбаюсь и нежусь в блаженстве, далеко не сразу замечаю, как вдруг вместо полёта навстречу млечному пути я начинаю видеть звезды вполне обычно — с земли, находясь на капоте машины, окружённая тёмным лесом и изнемогающая от наслаждения, которое доставляет мне мужской язык.

Что происходит?

Почему я вижу наше с Остином ночное воспоминание? Причём настолько реалистично, словно это не оно воспроизводится в моей голове, а именно я проживаю его заново?


Восхитительные ощущения, любовные слова, яркие эмоции. Запах свежей хвои, сигаретного дыма, аромата Остина, заправленного нашей похотью. Его умелые движения, доставлявшие мне прежде неизведанное удовольствие. Мои вскрики и стоны. Проникновения его пальцев, доводящие меня до рубежа, за которым не остаётся ничего, кроме голого инстинкта, требующего немедленного утоления. Внезапные мысли о Харте. Желание их истребить. Необходимость ощутить в себе Остина и отдать ему всю себя без остатка.

— Иди ко мне, прошу, я больше не могу, я хочу тебя. Всего тебя, сейчас же! — с звериным рычанием требую я и слышу не менее дикое сразу же следом, но не в воспоминании, а где-то вне. Я не могу изменить свои действия, чтобы осмотреться по сторонам в поисках источника злостного рыка, и по прожитому сюжету притягиваю любимого за волосы к себе, одержимо нападая на его влажные губы.

Пара сладких секунд — и вдруг меня будто под воду ледяную окунают, не дав набрать в легкие воздуха, когда я понимаю, что меня целует не Остин.

Его тут нет.

В нашем самом прекрасном воспоминании его какого-то чёрта нет! Есть только Адам, беспрепятственно врывающийся в мой рот языком с привкусом моего вожделения. Бешеное дыхание взрывает грудную клетку, его руки хаотично летают по моему телу, снимают трусы, не контролируя силы, сжимают мою попку…