Всё как тогда… Всё! До единого шороха и микродвижения, только вместо Остина всё это делает со мной Адам, а я не в силах его оттолкнуть, остановить или ударить, потому как не могу изменить воспоминание. Не могу переписать прошлое. Я не могу…

А ОН может.


— Посмотри на меня, Лина, — низкий, клокочущей яростью голос принуждает меня вынырнуть из воспоминания обратно в реальность, где я встречаюсь с пронизывающими чёрными глазами, что пугают звериным блеском в зрачках, гипнотизируют, ловят в свои колдовской капкан, не разрешая ни закричать во весь голос: «Уберись из моей головы!», ни отвести взгляд в сторону.

— Ты меня видишь? — спрашивает Адам, обхватывая ладонями моё лицо, фактически касаясь моего носа своим.

Я вновь закрываю глаза и вижу его лицо в темноте ночного леса. Открываю — в полыхании танцующих бликов огня. Он везде. Я вижу его везде! Где бы я ни оказалась. Что за чёрт? Что он со мной делает?

— Видишь? — повторяет он, не дождавшись от меня ответа. Язык прилипает к нёбу, лёгкие пустеют, страх и тотальная растерянность сдавливают горло — ни вздохнуть, ни выдохнуть, а о способности говорить вообще и речи идти не может, поэтому я просто положительно киваю.

— Отлично… — Адам дрожащим пальцем проводит по моим губам. Вроде бы вновь до безумия нежно, но я физически осязаю, как он едва сдерживает себя от моего убийства. — Только меня ты теперь будешь видеть, дикарка, — горячо выдыхает он, снова щедро наливая всю мою сущность густым, нестерпимым желанием. — И только меня ты теперь будешь ощущать внутри себя, — добавляет срывающимся голосом и без какого-либо предупреждения, резко и мощно, словно оккупируя свою территорию, врывается в меня до самого основания.

— Ада-а-ам! — изумлённо выкрикиваю я, а он гортанно рычит в ответ что-то непонятное, грубо обхватывая мой подбородок пальцами, подчиняя через силу взгляда, и неподвижно замирает внутри меня.

Глаза в глаза. Яркая вспышка. Удар молнии, задевающий нас обоих, от которого всё тело становится таким чувствительным, словно количество нервных окончаний увеличивается втрое. За долю секунды между нами образуется поток колоссальной живительной энергии, сыплются искры, жажда, голод, полное погружение в похоть. Мы оба стонем друг другу в губы — громко, в голос, надрывая связки, до пролетающих вибраций по коже и опустошившихся лёгких. Наши тела дрожат в одном ритме, соединяясь на молекулярном уровне, синхронизируя дыхания. Он становится продолжением меня. Я — его. Мы единое целое. Два в одном. Неразделимое. И это не пустые слова. Это настоящая химия. Взаимодействие атомов. Связывание ДНК. Воистину магия, против которой больше нет никаких шансов бороться.

И я не борюсь, а только выгибаюсь в экстазе под поплывшим от наслаждения взглядом Адама, когда он, будто придя в себя после потрясения от долгожданного соединения, совершает всего одно поступательное движение и мигом впечатывает кулак в матрас, вновь застывая.

— Боже… Это что-то нереальное… — блеет он, тяжело дышит, рычит, матерится и смотрит на меня, как на священную богиню. Мне не кажется, я это точно вижу. И напрочь забываю, что этот благоговейный взгляд — неправда, глядя на него точно так же. Обнимаю крепче, сильно сжимаю коленями его бёдра, томным шёпотом умоляя, чтобы он даже не думал из меня выбираться. Ни сейчас, ни когда-либо вообще.

— Ни за что, Лин… Никогда… Ты моя… Ты самая лучшая… — словно в беспамятстве выдыхает Адам. Наклоняется к моей шее, утыкается носом во влажную кожу, с жадностью вдыхает запах волос и до невыносимости медленно, будто бы с некой осторожностью и любовной лаской, начинает двигаться во мне своим твёрдым, горячим членом.

И вот же чёрт! Уж лучше бы он просто сразу же меня прикончил, ударив тогда кулаком в лицо или выбросив в окно с пятидесятого этажа пентхауса, потому что сейчас, чувствуя, как стенки лона туго сжимают каждый сантиметр, венку, выпуклость его плоти, нежность и неосознанные слова Харта кажутся по-настоящему убийственными… Сводящими с ума. Распускающими в груди целый живописный оазис и наливающими низ живота разгорячёнными потоками крови, усиливая мой голод, потребность в нём до степени помешательства, абсурда, мании, полной отключки сознания. В прямом смысле. Я не утрирую. В голове пустота. Не помню своего имени, фамилии. Какой сегодня день или год? Где родилась, где нахожусь сейчас? И что меня так сильно напугало ещё минуту назад? Всё это не имеет значения.

Важен только его охрипший от возбуждения голос, рваные выдохи, которыми он меня насыщает, капли пота, стекающие на кожу, и обсидиановый взгляд, что каждую блаженную секунду удерживает меня на незримой цепи, пока Адам стремительно начинает увеличивать скорость фрикций, переходит на бешеный, мощный темп, словно наконец выпускает на волю нечто неистовое и дикое, что слишком долго сдерживал внутри, вынуждая меня задыхаться и кричать громче от небывало острых ощущений. В стократ мощнее и ярче обычных.

— Ты невероятная, Лин… В тебе охрененно приятно, — хрипло рычит Адам, цитируя свои же слова из моего постоянного кошмара. Только во сне я ничего не чувствовала, а сейчас каждое его прикосновение сравнимо с крошечным взрывом, землетрясением внутри вен и артерий.

Он озверело толкается в меня, ладонями бесстыдно тиская мои бёдра, вынуждая их подстраиваться под его ритм, отвечать, подмахивать его движениям, доводя до грани безумия. Моё тело больше не принадлежит мне. Я сама себе не принадлежу.

Я Адама.

Чувствую себя его источником силы, мечтой, одержимостью, жизненной необходимостью. Во рту, в волосах, в каждой поре на коже его запах и вкус — они точно обладают собственным интеллектом, что умело пробуждает во мне самые низменные и животные инстинкты. Находит правильные рычаги, подчиняющие тело. Околдовывает. Пленяет. Привязывает. Забирается глубоко, под вены, заражая, отравляя им всё сильнее, увеличивая наслаждение до предела.

Это лучшее, что я испытывала в своей жизни. Так сладко, феерично, жарко, за гранью сознательного и бессознательного. Словно нет ничего важнее, чем чувствовать дикие, глубокие проникновения Харта, ощущая, как его энергия и поглощающая сила разбивается о мою плоть, наполняя тело до краёв эйфорией.

Мои руки путешествуют по широкой спине в хаотичном, жадном ритме, ногти рисуют глубокие борозды. Я кусаю Адама за шею, в плечо, ключицу, лижу мокрую кожу, чувствуя металлический вкус его крови на языке. Тут же целую оставленную мной царапину на скуле, умирая от желания залечить её и одновременно зацарапать Адама ещё больше, до потери крови, до отсутствия живого места на теле, доставить наслаждения и боль, всё сразу и вместе, ощутить его во всех отверстиях, во всевозможных позах и на всех поверхностях, испробовать вкус его губ и спермы. Всей до последней капельки. И затуманенный мозг, между прочим, со всем этим сейчас абсолютно согласен, а от непрекращающихся томных фраз: «Ты моя, Лина… Моя… Никому тебя не отдам» буквально визжит от беспредельного счастья, то и дело выпуская из моих губ наружу:

— Твоя, Адам… Твоя… Я твоя… Прошу, поцелуй меня, поцелуй… Мне нужны твои губы.

И только сердце отчего-то щемит, едва слышным голоском умоляя очнуться, опомниться, воссоздать в памяти что-то важное… или кого-то, кто помог бы мне выбраться из этого дурмана безумия и страсти, отогнав прочь непрошеные, необъяснимые чувства, всё обильней заполоняющие мою грудь. И этот умоляющий зов внутри меня значительно усиливается, когда Адам почему-то снова не позволяет мне коснуться его губ своими, а призма сверхъестественной похоти в его тёмном взгляде вдруг резко рассеивается, пропуская наружу крупицу здравого смысла.

— Я не хочу тебя целовать… Хочу только трахать, Лина… И я затрахаю тебя сегодня до смерти… Клянусь, не остановлюсь, пока всё не сотру.

Я не понимаю его обещания, да и времени на осмысление Адам меня больше не оставляет, мощными толчками раскалённого члена вновь обрушая на меня всю силу космоса, за мгновенье до полёта в который я успеваю увидеть его полные первобытной дикости зрачки, отражающие тот же взрыв мистического оргазма и… неприкрытую жажду расправы: наказать, доказать, проучить, всецело подчинить… стереть…

Стереть!

Боже! Он хочет стереть…

Не успеваю я до конца закончить предложение в своих мыслях и позволить страху сцепить в оковы всё моё естество, как разум плющит от сладостных спазмов, сотрясающих тело и высвобождающих дух.

Я думала, сильнее кайфа, чем во время всех предыдущих оргазмов, уже быть не может, но, ощущая пульсирующую в эпичной развязке плоть Адама в себе и знойный, наэлектризованный воздух вокруг нас, состоящий из искр нашего одновременного экстаза, понимаю — ещё как может.

Это больше, чем взрыв. Больше Солнечной системы. Больше, чем можно представить или попытаться объяснить. Даже стараться не буду. Всё равно не смогу. Это Апокалипсис, стирающий землю и меня вместе с ней. И всё тут.

Но важен сейчас не умопомрачительно приятный конец света, а то, что следует за ним… смерть?

Да?

Вполне может быть, потому как я слышала, что в последний момент перед смертью мозг, надеясь найти в архивах сознания способ спасти себя от гибели, начинает прокручивать всю твою жизнь перед глазами. А именно это сейчас со мной и происходит. Только кадры отображаются не с минуты рождения вплоть до этой секунды, а наоборот, проматываются назад, летая в скоростном режиме, будто кто-то выискивает нужные, а когда находит эпизоды с Остином, тормозит их до реального темпа и начинает менять на свой лад, заменяя Остина на себя.

Зелень влюблённого взгляда сменяется мраком. Каштановые пряди волос обретают смоляной цвет. Родной запах кожи растворяется в неповторимом аромате Харта, а голос становится ещё на тон ниже, добавляя тембру пленительные вибрации.

И так везде. В каждом совместном воспоминании: в момент нашего прощания, разговоров на кухне, объятий, поцелуев, признаний в чувствах, страстных стонов в спальне, где мы самозабвенно и дико любили друг друга. По-всякому. Лёжа. Сидя. Стоя. Сверху. Снизу. Задом. Сбоку. В рот. Точно так же, как это делает со мной сейчас Адам — и в голове, и в реальности, затачивая под себя, как лезвие ножа. Провоцирует крики и стоны наслаждения, что наперекор моей воле срываются с моих губ, пока душой я истошно взываю к его милосердию, умоляю остановиться, не похищать у меня самое ценное, сокровенное, горячо желанное.

Но Адаму плевать. Он руководствуется лишь своими желаниями. А он решил наказать меня, властно, без спросу и разрешения забирая не только то, что должно было всегда принадлежать другому, но и то, что уже принадлежало ему.

И я никак не могу этому помешать. Я слишком слабая. Податливая, одурманенная, вконец отравленная им и катастрофически голодная. Я перестаю понимать хоть что-либо, кроме бесконечных, яростных проникновений Харта в меня со всех сторон и его неизмеримой силы, что секунду за секундой бесследно стирает Остина во всё большем количестве воспоминаний.

Всё перемешивается. Границы стираются. Реальность ежесекундно сменяется кадрами из памяти. Внутри я кричу, умоляю прекратить, плачу от разрыва души и сердца, отчаянно пытаюсь сохранить лицо Остина там, где оно должно быть, то и дело вылавливая защитную маску, которая ускользает от меня как сквозь пальцы песок, явно не видя никакой необходимости спасать нас, раз снаружи Адам меня ни к чему не принуждает, никоим образом не ограничивает движения и не делает ничего из того, чего мне бы не хотелось делать. Я сама продолжаю с ним трахаться, целовать, лизать, сосать неоднократно и долго, растворяясь в его запахе, дыхании, нашем безумном ритме и восхитительных ощущениях, что каскадом разливаются по организму, постоянно балансируя на волнах электричества, исходящих из горячего эпицентра соединения наших тел.

— Я люблю тебя, Ники… Люблю… Слышишь? Люблю… Теперь я буду постоянно говорить тебе об этом, — бессвязное, влюблённое бормотание Остина в моей голове, который всего спустя пару мгновений приобретает образ Адама, переплетается с реальными словами Харта:

— Я ненавижу тебя, Лина… Ненавижу, ведьма… И я вытрахаю тебя из своей крови… Рано или поздно я сделаю это, — его прерывистый злобный голос с ощутимой долей отчаянья смертельным огнём разливается в моей груди, но моё дыхание становится лишь чувственнее, когда мужская ладонь мощно накрывает моё горло, прижимая намертво спиной к себе, пока Адам продолжает глубоко и яростно вгонять меня свой неутомимый орган.

Адам везде и повсюду. Он течёт по моим венам, чистит память по своему усмотрению, считывает каждую порочную фантазию, выполняя её с нескрываемым удовольствием и неугасающей злостью в хищных глазах. И он не боится сделать мне больно. Как в моральном, так и в физическом плане. Он трахает меня как безумный, точно озверевший, оттягивает волосы, вырывая пряди, шлёпает по ягодицам до ожога, закрашивает мою кожу своими отпечатками, метками, укусами. И ему всё мало. Он не сдерживается. Берёт больше и больше. Долго. Страстно. До изнеможения. До моего изнеможения. Сам же он, по ходу, бессмертный.