Джулия Куинн - На пути к свадьбе

Лондон, недалеко от церкви Святого Георгия,

Ганновер-сквер

Лето 1827 года

Легкие жгло огнем.

Грегори Бриджертон бежал. Он бежал по улицам Лондона, не замечая удивленных взглядов прохожих.

В его движениях присутствовал какой-то странный, мощный ритм – раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, – и этот ритм гнал его вперед, к тому, на чем было сосредоточено его внимание.

К церкви.

Нужно поскорее добраться до церкви.

Нужно остановить венчание.

Сколько он уже бежит? Две минуты? Десять?

Надо поскорее добраться до церкви. Он не мог думать ни о чем другом. Он запрещал себе думать о чем-то другом. Он должен...

Проклятие! Дорогу преградил выехавший экипаж, и Грегори пришлось остановиться. Согнувшись, упершись руками в бедра – не потому, что так хотелось ему, а потому, что этого требовало его тело, – он стал судорожно заглатывать воздух в надежде облегчить резкую боль в груди, это ужасное, сжигающее, раздирающее ощущение, будто...

Экипаж проехал мимо, и Грегори побежал дальше. Уже недалеко. Он успеет. С того момента, как он побежал прочь от особняка, прошло не больше пяти минут. Ну, может, шести. А кажется, что полчаса.

Надо все это остановить. Он обязан все остановить.

Грегори немного замедлил бег, чтобы взбежать по ступенькам и при этом не споткнуться и не рухнуть лицом вниз. Затем он рывком распахнул дверь – как можно шире – и не услышал, как она громко стукнулась о внешнюю стену. Наверное, ему следовало бы остановиться перед дверью и отдышаться. Наверное, ему следовало бы войти в церковь тихо и спокойно и потратить несколько мгновений на оценку ситуации, на то, чтобы понять, как далеко они продвинулись.

В церкви воцарилась полнейшая тишина. Священник оборвал свою нудную речь, а все присутствующие, буквально закрутившись винтом, повернулись к двери.

И обратили свои взоры на Грегори.

– Не надо. – Он задыхался, поэтому его слова прозвучали еле слышно.

Цепляясь за спинки скамей, он сделал несколько шагов по проходу.

– Не делай этого, – уже громче произнес он.

Она промолчала, но Грегори хорошо разглядел ее реакцию. Как у нее от изумления приоткрылся рот. Как ее пальцы разжались, и свадебный букет упал на пол. А еще он увидел – совершенно отчетливо, – что она затаила дыхание.

Она была безумно красива. Ее золотистые волосы, казалось, вобрали в себя дневной свет и сияли, и это сияние наполняло его силой. Продолжая учащенно дышать, он расправил плечи и выпустил спинку скамьи – ему больше не нужна опора, дальше он пойдет сам.

– Не делай этого, – снова проговорил он, направляясь к ней. Каждое его движение было пронизано грацией хищника – такая грация обычно характеризует мужчин, которые знают, чего хотят.

И знают, что будет дальше.

Она продолжала молчать. Молчали все. И это было странно. Чтобы из трехсот присутствующих на церемонии ни один не произнес ни слова! И провожали его глазами, пока он шел по проходу.

– Я люблю тебя, – признался он перед всеми.

И что из того, что перед всеми? Он все равно не стал бы держать это в тайне. Он не позволил бы ей выйти за другого без того, чтобы весь мир не узнал, что она владеет его сердцем.

– Я люблю тебя, – повторил Грегори и краешком глаза увидел своих мать и сестру. Они сидели на скамье выпрямившись и замерев от удивления.

Он продолжал идти. Вперед. И каждый его шаг был увереннее предыдущего.

– Не делай этого, – сказал он, приближаясь к апсиде. – Не выходи за него.

– Грегори, – прошептала она, – зачем ты так?

– Я люблю тебя, – ответил он, потому что это было единственным, о чем стоило говорить. И единственным, что имело значение.

Ее глаза заблестели, и он увидел, как она судорожно дернула подбородком. Затем она перевела взгляд на мужчину, за которого собиралась выйти замуж. Вздернув брови, мужчина еле заметно покачал головой и пожал – нет, просто слегка двинул одним плечом, как бы говоря: «Решать тебе».

Грегори опустился на колено.

– Выходи за меня замуж, – сказал он, вкладывая в эти слова всю свою душу. – Будь моей женой.

И затаил дыхание. Вся церковь затаила дыхание.

Она опять перевела взгляд на него. Ее глаза были огромными и ясными, и все хорошее и правильное, о чем он так страстно мечтал, отражалось в этих глазах.

– Выходи за меня, – прошептал он в последний раз.

У нее задрожали губы, но голос прозвучал звонко, когда она ответила.

в которой наш герой влюбляется

В отличие от большинства своих знакомых Грегори Бриджертон верил в истинную любовь.

Он был бы полным дураком, если бы не верил.

Взять, к примеру, его старшего брата Энтони, его старшую сестру Дафну, его других братьев, Бенедикта и Колина, не говоря уж о сестрах Элоизе, Франческе и Гиацинте: все они – абсолютно все – были без ума от своих вторых половинок.

У большинства мужчин такое положение вещей вызвало бы лишь раздражение, но для Грегори, который родился с необыкновенно жизнерадостным и даже (по словам его младшей сестры) неугомонным характером, это значило только то, что у него нет иного выбора, как верить очевидному.

Любовь существует.

Она вовсе не являлась призрачным порождением воображения, предназначенным для того, чтобы уберечь поэтов от голодной смерти. Хотя ее нельзя было увидеть, унюхать или потрогать, она всегда присутствовала в жизни людей, и для Грегори было просто вопросом времени, когда он встретит женщину своей мечты и остепенится, чтобы плодиться и размножаться и иметь такие загадочные хобби, как изготовление всякой всячины из папье-маше или коллекционирование терок для мускатного ореха.

Однако, если выражаться деликатно, что вполне приемлемо при обсуждении столь абстрактных понятий, его мечты не были обращены к женщине. Вернее, не к какой-то определенной представительнице женского пола, наделенной специфическими и узнаваемыми чертами. Он ничего не знал о «своей женщине», о той, которой предстояло полностью изменить его жизнь и превратить его самого в столп скуки и респектабельности. Он не знал, будет она маленькой или высокой, темно– или светловолосой. Ему хотелось думать, что она будет отличаться умом и тонким чувством юмора. А какими еще качествами она будет обладать – разве он мог это знать? Возможно, она окажется застенчивой. Или прямолинейной. И будет любить петь. Или не любить. А может, это будет самая настоящая «лошадница» с лицом, обветренным в результате долгого пребывания на свежем воздухе.

Он не знал. Когда заходила речь об этой женщине – этой невероятной, замечательной и в данный момент несуществующей женщине, – он с твердой уверенностью мог сказать, что, когда встретит ее...

Обязательно узнает.

Он не представлял, как именно ее узнает, просто знал, и все. Произойдет нечто важное, нечто эпохальное, нечто такое, что перевернет жизнь... ну, в общем, нечто, что громко заявит о своем существовании. Оно ворвется в его жизнь стремительно и мощно, обрушится, как вошедший в поговорку таран. Один только вопрос – когда?

А пока, в предвкушении ее появления, у Грегори не было причин отказываться от приятного времяпрепровождения. В конце концов, он же не обязан вести себя как монах, ожидая появления своей истинной любви.

По всеобщему мнению, Грегори был совершенно типичным лондонским денди с достаточным – хотя ни в коей мере не исключительным – денежным содержанием, множеством друзей и рассудительностью, помогающей вовремя встать из-за игорного стола. На «брачном рынке» его считали если не отборной (четвертые сыновья редко пользуются повышенным вниманием), то вполне приличной партией, и он всегда был востребован, когда у светских матрон возникала надобность в подходящем кандидате для выравнивания количества гостей мужского и женского пола на званых вечерах.

Что чуть-чуть увеличивало его шансы и было еще одним преимуществом.

Возможно, ему стоило бы придать себе больше целеустремленности. Дать своего рода направление. Или даже поставить перед собой важную задачу. Но это может подождать, не так ли? Скоро – и он был в этом уверен – все прояснится. Он узнает, чем он хочет заниматься и кто поможет ему в этом, а пока он...

Проводил время не очень приятно. Во всяком случае, в настоящее время.

Поясним.

В настоящий момент Грегори сидел в кожаном кресле, причем вполне удобном. Нельзя отрицать, что ощущение комфорта вызывало мечтательное настроение, и по этой причине он вполне равнодушно воспринимал слова брата, который стоял примерно в четырех футах от него и бубнил о том и о сем, при этом в его речи постоянно мелькали слова «долг» и «ответственность».

А Грегори не любил слушать моральные наставления.

Нет, иногда, конечно, слушал, но...

– Грегори?.. Грегори!

Грегори поднял глаза и заморгал. Энтони сложил руки на груди, а это было недобрым знаком. Энтони являлся виконтом Бриджертоном и был таковым уже более двадцати лет.

– Приношу свои извинения за то, что ворвался в ход твоих мыслей, – сухо проговорил Энтони. – Ты слышал что-нибудь – ну хоть что-нибудь – из того, что я сказал?

– Об усердии, – ответил Грегори и, придав своему лицу достаточно серьезности, кивнул. – О направлении.

– Вот именно, – воскликнул Энтони, и Грегори поздравил себя с вдохновенным исполнением роли. – Тебе давно уже следовало бы наконец определиться с направлением своей жизни.

– Конечно, – пробормотал Грегори.

Он согласился с ним главным образом потому, что был ужасно голоден, а время ужина уже миновало. И еще он слышал, как его невестка сервировала в саду стол с прохладительными напитками. Кроме того, спорить с Энтони было бессмысленно. Абсолютно.

– Ты должен изменить свою жизнь. Выбрать новый курс.

– Действительно.

Может, к напиткам подадут сандвичи. Он мог бы слопать штук сорок этих забавных крохотных бутербродиков с хрустящей корочкой.

– Грегори!

Голос Энтони приобрел специфические интонации. И Грегори понял, что настало время включить внимание.

– Хорошо, – сказал он. Его всегда удивляло, как это коротенькое слово способно избавить человека от произнесения целого предложения. – Полагаю, я примкну к духовенству.

Это сразило Энтони наповал. Насмерть. Грегори молчал, смакуя момент. Жаль только, если ему и в самом деле придется стать викарием.

– Прошу прощения? – наконец пробормотал Энтони.

– Как будто у меня есть выбор, – сказал Грегори. Как только слова прозвучали, он сообразил, что сейчас впервые произнес их. И от этого они сделались более реальными. – Карьера военного или священника, – продолжил он. – А здесь следует добавить, что я чудовищно плохой стрелок.

Энтони ничего не сказал. Оба знали, что это правда. После непродолжительного неловкого молчания Энтони проговорил:

– Есть еще сабли.

– Да, но при моей удачливости меня обязательно отправят в Судан. – Грегори пожал плечами. – Я не очень привередлив, но там действительно слишком жарко. А ты хотел бы туда?

Энтони ответил без колебаний:

– Нет, естественно, нет.

– А еще есть мама, – добавил Грегори, начиная получать удовольствие от ситуации.

Повисла пауза. Потом:

– А при чем тут... она?

– Вряд ли она обрадуется, если меня направят туда, и тогда тебе, не забывай об этом, именно тебе придется держать ее за руку, когда она начнет волноваться или когда ей приснится кошмар о...

– Больше ни слова, – перебил его Энтони.

Грегори позволил себе мысленно улыбнуться. Конечно, это было нечестно по отношению к матери, которая, кстати сказать, никогда не имела склонности предрекать будущее на основе столь эфемерного явления, как сон. Однако она действительно категорически возражала бы против его отъезда в Судан, и Энтони действительно пришлось бы выслушивать ее сетования по этому поводу.

А так как Грегори очень не хотелось покидать туманные берега Англии, то вопрос был решен.

– Хорошо, – сказал Энтони. – Хорошо. Я очень рад, что между нами наконец-то состоялся этот разговор.

Грегори бросил взгляд на часы.

Энтони откашлялся. Когда он заговорил, в его голосе зазвучало нетерпение:

– И что ты наконец-то задумался о своем будущем.

У Грегори на скулах заиграли желваки.

– Между прочим, мне всего лишь двадцать шесть, – недовольно напомнил он. – Я еще достаточно молод для слишком частого повторения слова «наконец-то».

Энтони многозначительно изогнул бровь.

– Так мне связаться с архиепископом? Поговорить с ним о том, чтобы тебе подыскали приход?

Неожиданно на Грегори напал приступ кашля.

– Э нет, – переведя дух, ответил он. – Во всяком случае, пока.

У Энтони дернулся уголок рта. Слегка, совсем незаметно и отнюдь не вверх, чтобы потом растянуться в улыбку.