– Перестань кричать, – поморщилась Наталья Васильевна. – Я ведь тебе не мама, чтобы выслушивать твои крики. Валерий сам вызвался лететь. Желание отправиться туда в командировку исходило с его стороны.

– Этого не может быть! – Лена смотрела на эту полноватую, крупную, потную женщину и не верила ей ни капли. – Какая командировка! Мы должны были ехать в отпуск. Мы уже собрались. И в конце концов, у нас в квартире остался Димка, его сын!

– Ну, маленькие сыновья всегда где-нибудь, у кого-нибудь да остаются. – Наталья Васильевна вдруг как-то сникла. Лена поняла, что жара ей была совсем невмоготу. Вдруг жена командира сказала устало: – Запомни, девочка, врать не в моих правилах. Валерий явился, как явились все. Командир обязан был всех собрать. – Она так и сказала о своем муже в третьем лице, «командир». Потом, когда все разошлись, твой Валерий написал рапорт, в котором просил отправить его в район боевых действий.

– И ваш муж, конечно, с радостью его туда отправил! Никому ведь не хочется лезть на рожон! – вдруг зло сказала Лена.

– Ну, уж, конечно, обрадовался! – скривила губы Наталья Васильевна. – Наивная ты моя! Радость великая брать на себя всю ответственность! А если с твоим Валерием что-нибудь случится? Части разные, командование разное, финансирование разное! Это же не водителя за картошкой на рынок посылать! Ты знаешь, сколько стоит его самолет? Если что – кто за это будет отвечать?

– Так вам что, самолет дороже человека? – тихо, сквозь зубы спросила Лена.

– Весь личный состав сидел на службе двадцать четыре часа, – объяснила ей командирша. – Ждали приказа. Если бы было нужно, вылетели бы все, в полном составе. Приказ не поступил. Наш полк действительно не предназначен для боевых действий. На самолетах нет необходимого оборудования. Они же не будут с ядерными боеголовками на шоу летать! И только твой Валерий настаивал на том, чтобы его отправили туда в командировку. – Командирша вздохнула и по-бабьи подперла щеку кулаком.

– Так почему его все-таки отправили? – уже очень тихо спросила Лена.

– Потому что наши там понесли потери. Самолеты летали без прикрытия. Валерий там служил. Он все это умеет. Специально для него техники за несколько часов дооборудовали самолет.

– Но почему вызвался именно он? Разве там, где он служил, не осталось других летчиков? – с отчаянием спросила Лена.

– Я же говорю тебе, были потери. Погибли экипажи. Нескольких его товарищей взяли в плен. Он всех их знал. Знаешь, сколько нужно было всего согласовать, чтобы он смог туда полететь на своем самолете?

Лена слушала все это, широко раскрыв глаза.

– Какой маразм! – сказала она наконец. – Какой маразм и ужас!

– Не нами это придумано! – спокойно ответила ей жена командира.

– Может быть, и не нами, – Лена упрямо выставила подбородок вперед, – но я считаю, что в данном случае Валерий поступил безответственно.

– Что? – Наталья Васильевна от удивления даже открыла рот.

– Безответственно. И когда он вернется, я ему прямо об этом скажу!

– Тьфу, тьфу, тьфу! – Наталья Васильевна постучала три раза по столу и посмотрела на Лену с неодобрением. Поторопилась она сказать, что девочка-то хорошая, – подумала она. Явно поторопилась.

– Девочка, ты это о чем?

– Как он мог улететь улаживать чужие дела, когда у нас не получаются свои? Квартиры нет, ребенка надо в школу устраивать, а где жить? Хорошо, если с ним самим ничего не случится…

Жена командира помолчала немного, потом убрала в итальянскую раковину свою пустую чашку. Подошла к Лене и села рядом, вплотную пододвинув к ней свой стул.

– Вот что, моя хорошая, я тебе скажу! – она взяла Лену за руку. – Люди, кто здесь живут, до смерти рады, что они не на Севере, не в Забайкалье… Женщины наши любят мужей, какие уж они есть. А ты или принимай такую жизнь, или ищи что получше. Третьего здесь не дано.

– Если у других все плохо, значит, у меня должно быть плохо? – спросила Лена.

– Плохо-то быть не должно, – спокойно ответила ей Наталья Васильевна. – Да только и хорошо пока что не получается.

– Ну, по вам-то этого не скажешь! – демонстративно обвела взглядом квартиру Лена.

– Мне уж под пятьдесят, к твоему сведению, – зыркнула ей в ответ жена командира. – Но и тебе тогда позволь кое-что сказать…

Лена сидела мрачная, насупленная, а Наталья, в свою очередь, окинув ее придирчивым взглядом, продолжила:

– Посмотри-ка, красавица, лучше на себя! Чего ты приехала сюда? Валерия искать? А если б он тебя увидел – драная кошка! Глаза не накрашены, одета кое-как, разве такая должна быть жена офицера?

Лена растерялась:

– Да я две ночи уже не спала!

– А я разве спала? – удивилась Наталья. – Муж домой приходил ночью часа на два, его и накормить надо, и спать уложить… А уж к приходу его и вообще нужно выглядеть по высшему разряду, чтобы поддержать, так сказать, боевой дух! Осуществить, так сказать, моральную поддержку!

Лена даже не могла понять, шутит Наталья или нет.

– Делать прическу, когда наши самолеты сбивают?

– Именно тогда и делать! – назидательно сказала ей собеседница. – Вид бегущего полковника вселяет панику только среди подчиненных. А вид собирающей чемоданы его растрепанной жены наводит ужас на все население городка.

Лена фыркнула:

– Какой-то у вас извращенный юмор.

Женщина вздохнула:

– Какой уж есть. – Подумала еще, что-то подсчитала в уме. – Понятно, девочка. Ты – светлое дитя перестройки. Новая страна, новое мышление. Только вот жених-то у тебя… Его не переделаешь уже. Пятнадцать лет разницы – целая жизнь.

– Та, в которой главный лозунг – «не можешь, заставим»? – вдруг вспомнила Лена.

– Да нет, – ответила ей жена командира. – «Сам пропадай, а товарища – выручай!»

– Вот ваш муж Валерия-то и выручил, – сказала ей Лена. – Заодно и квартиру сэкономил. – Она поднялась и пошла к выходу. – Спасибо за чай. Когда мне можно позвонить, чтобы узнать, когда Валерий вернется?

«Смелая девчонка, нахальная, но глупая, жизни не знает», – подумала про Лену жена командира.

– Когда вернется, сам позвонит! – ответила она ей из-за стола. Потом тяжело поднялась и вышла за Леной в коридор. – Я на тебя не сержусь. А ты попусту жениху своему не трезвонь. Мобильник у него сейчас выключен – не ровен час, еще кто-нибудь по твоей связи на него выйдет. Беда тогда будет. Мобильники-то ведь не только у нас есть, у грузин – тоже. – Она еще помолчала: – Никто не знает, когда он в воздухе, когда на земле. Они воюют, а наше дело – ждать.

– У вас дети есть? – неизвестно зачем спросила Лена.

– А как же! – ответила женщина. – Сын от первого мужа и дочка вот, от второго.

– А из-за чего вы с первым мужем развелись? – придирчиво поинтересовалась Лена.

Женщина посмотрела на нее, будто оценивая, говорить или не говорить.

– Он в Чеченскую войну летал. – Глаза ее сузились от этого воспоминания. – Пятнадцать лет назад. А командир мой теперешний должен был его самолет в воздухе прикрывать. Но его тогда в другое место почему-то отправили. – Лена постояла еще немного у самой двери, но больше ничего не сказала. Так они и расстались. Молча. Она вышла из подъезда, села в автобус и поехала домой. На душе ее было отвратительно, неспокойно.

«ОН еще у нас дома был, а уже знал, что туда поедет», – думала она о Валерии, и эта мысль ее и сердила, и угнетала.

Так нечестно! Нечестно и гадко. По отношению и ко мне, и к Димке, и даже к маме. За окном автобуса проносились застроенные дачами поля и разбегались дороги. Отдуваться за политиков, за банкиров, за чужие амбиции, за чужие приоритеты! И это нас ожидает всю жизнь? И это надо расценивать как счастье? Она подумала о Валли. Неужели и там точно так же? Нет, теперь она знала точно. Она больше не хотела в этом жить.

Она должна сделать все, чтобы Валерий ушел из армии.

* * *

Газетами, в которых были напечатаны фотографии из Осетии, был заполнен весь Париж. Мари почему-то сразу подумала, что Валерий должен быть там. И хотя она прекрасно осознавала, что ее эта ситуация в принципе никак не должна касаться, она места себе не находила от беспокойства. Позвонить Лене в Москву казалось Маше неприличным. Другие ее родственники вряд ли могли что-нибудь знать, да и узнавать что-либо у них, минуя Лену, было бы еще хуже. Она позвонила Сержу Валли – его номер телефона был у нее на всякий случай. Валерий дал его в тот день, когда они ездили на авиашоу.

Серж Валли ничего не знал. Он отдыхал с женой и детьми в Испании и слово «Осетия» выговорил с трудом с третьего раза. Но он, по крайней мере, пообещал, что, вернувшись в Париж, наведет справки.

– Когда вы вернетесь? – спросила Мари.

– Через неделю.

– Спасибо. – Она отключилась и подумала, что счет идет на часы, если не на минуты, и за неделю ожидания она может сойти с ума.

В Париже было спокойно. Многие предпочли Парижу Пекин, где сейчас проходили Олимпийские игры, и сюда приехали только самые больные этим городом люди. У самих парижан в это время традиционно были отпуска. Многие учреждения закрывались. Нагрузки на работе у Мари в эти дни было поменьше, чем в другие годы, когда в августе она работала практически без выходных. Сейчас она могла позволить себе воскресенье поваляться дома. Но валяться не получалось. Неизвестность и беспокойство согнали ее с постели и заставили включить телевизор. Президент Саркози метался между Тбилиси и Парижем, выполняя свою миротворческую миссию. Мари с сарказмом подумала, что ему был бы очень к лицу голубой берет и госпоже Бруни стоило бы подумать о том, чтобы почаще повязывать мужу гастук небесного оттенка. Русского президента не показывали вообще. Показывали плачущих людей, которые кричали в камеру что-то совсем неудобоваримое для французов, показывали разбомбленные дома и обломки российских самолетов. При виде этих непонятных обгоревших кусков металла у Мари сжималось сердце.

– Боже, спаси его! – шептала она, и Лулу при этих словах беспокойно поднимала голову и внимательно смотрела на хозяйку.

Из Франции вообще было неясно, какая из Осетий Южная, а какая Северная. Мари влезла в Интернет, но то, что она там нашла, еще больше смутило и расстроило ее.

Лулу нужно было сводить к парикмахеру, но и к парикмахеру они не пошли. После полуденных новостей, в которых не было показано ничего нового, Мари все-таки отошла от экрана.

Об Осетии передавал только один канал, остальные не хотели портить французам воскресенье. К тому же все внимание было посвящено соревнованиям олимпийцев. Маша не выдержала: заперла Лулу и поехала на бульвар Сен-Мишель в букинистические лавки. Там она тоже не нашла ничего об Осетии и в страшном беспокойстве вернулась домой. Еще из-за двери она услышала гавканье – это Лулу разорялась на невыключенный по забывчивости телевизор. По нему как раз выступал какой-то политический деятель из гомосексуалистов. Лулу, видимо, испытывала к нему генетическую неприязнь старой девы. Ничего не добившись, Мари отправилась спать. В понедельник и вторник было все то же.

Как бы узнать, что с Валерием? Этот вопрос непрестанно крутился у нее в голове и за эти дни измучил Мари. Пусть уже прошло время с их последнего разговора, все равно, он не чужой ей человек. И вдруг ей в голову пришел самый простой, естественный выход.

– А что, если ей позвонить ему самому? – Она стала лихорадочно рыться в памяти своего телефона. Валерий ей звонил, значит, в списке поступивших звонков должен был запомниться его номер.

Она его нашла. Ей даже не пришло в голову искать какое-нибудь оправдание для своего звонка. Ей важно было просто услышать его голос, узнать, что он жив и здоров.

Она нажала на кнопку вызова. Куда-то далеко по радиоволнам пошел сигнал о ее тревоге. Но ответа не было. Связь с ним была недоступна. Его телефон молчал. Даже автоответчик своим металлическим голосом ничего не сказал.

– Может, уже номер сменился? – спросила она себя, и будто в исступлении стала нажимать и нажимать на кнопки. Гудков все не было. В отчаянии она зашвырнула телефон на постель, вышла на свою маленькую террасу, перед которой все так же равнодушно торчала игла знаменитой башни, села в то самое кресло, в котором в свой предпоследний вечер в Париже сидела я, и в каком-то безумном отчаянии обхватила руками голову.

– Зачем я отпустила его? – шептала она. Мари вдруг заплакала, беспомощно и громко, зарыдала от вдруг охватившего ее одиночества и, самое главное, от того, что она своими руками отдала другой женщине свое счастье.

Мари не плакала давно. Она практически не помнила, как это надо делать, и поэтому в своих слезах она совсем не была похожа на прекрасных трагических героинь, которые плачут одними глазами на весь экран, оставаясь такими же небесно-прекрасными, а по их бледным, гладким щекам текут кристальной чистоты слезы.

Мари плакала навзрыд, тоненько причитая и подвывая. Свозь ее слезы невозможно было бы разобрать слова, она плакала с всхлипываниями и вздохами, прекращая на некоторое время, а через мгновение начиная сначала. Мари с наслаждением отдавалась слезам. Она не думала ни о предательски покрасневшем носе, ни о покрывшихся безобразными пятнами щеках. Ее совершенно не волновало, что в таком виде ей скоро придется выйти из дома – погулять с Лулу.