Он удивленно посмотрел на меня.

— Блин. Прости, просто не сдержался, да? У меня хроническое недержание языка. Травка вроде как убивает во мне фильтр, знаешь? Ну, так вот, я не знаю, как это назвать. Эмоционально значимый секс? Траханье со смыслом? Не знаю.

— Как у тебя это получается? Трахаться без привязанности?

Алекс взял трубку со столика, где она лежала, позабытая всеми, затянулся и передал мне.

— Все дело в том, думаю, чтобы найти подходящую цыпочку. Можно сказать, мне повезло. Я встретил Эми в баре. Мы рассказали друг другу о наших бывших, о том, как нам обоим хочется заниматся любовью без обязательств, вот и все. Мы договорились, что ограничимся этим, а если бы для одного из нас это переросло в нечто большее, мы бы сказали об этом. Наверное, ты просто об этом не задумываешься. Не делаешь это чем-то личным.

— Не знаю, смог бы я так.

— А у тебя была девушка, которую ты любил?

Алекс взял блокнот, карандаш и провел ломаную линию. Потом еще одну, а потом дугу, а потом серию изогнутых линий, и внезапно эстетическое содержание обрело форму.

Я пожал плечами.

— Я потому и спросил. Она не была... мы оба договорились, что это не любовь. Но и нельзя сказать, что ничего не было. Что-то среднее. Мы оба заполняли пустоту в нашей жизни. Были вместе почти два года.

— Та девушка на картине?

Я выпустил струйку дыма, качая головой.

— Нет. Она... кое-кто еще.

Внезапно я почувствовал, как будто мой мозг просто взорвался изнутри, а его стенки разлетались во все стороны, как будто тело становилось нереальным, теряло значение, теряло всякий смысл. Как будто моя душа была точкой света во вселенной, и я мог плыть, куда захочу, и просто смотреть, ни с чем не соприкасаясь. Я чувствовал себя одновременно тяжелым, как планета, и легким, как пылинка. Я чувствовал без ощущений.

Я понимал, чем хорош кайф.

Алекс встал.

— Мне нужно закончить задание, чел. Твоя комната там. Ешь, что угодно, если только найдешь.

Он пошел в комнату, видимо, в свою спальню, закрыв за собой дверь и оставив трубку на кофейном столике.

Я не мог понять, как он в состоянии стоять, говорить, думать о задании. Я был никем, ничем, просто пылинкой. Как пыль на ветру. Меня бесила эта песня.

Мои веки были слишком тяжелыми, я не мог держать глаза открытыми и просто закрыл их, стал смотреть на внутреннюю поверхность век, где передо мной проносились причудливые световые вихри.

Меня разбудила темнота. Во сне я видел Эвер. Ее лицо, нарисованное углем, которое говорило со мной. Я забыл ее слова, когда проснулся, но ее лицо с выражением пылкой страсти и печали продолжало преследовать меня.

Я пытался заснуть снова, даже пошел в спальню. Но обнаружил, что у меня не было кровати, а в комнате было совершенно пусто. В шкафу у ванной я нашел одеяло, лег на диван и стал смотреть в потолок. Мне хотелось найти причину своего сна об Эвер, хотелось написать ей, но я понимал, что просто не знаю, что сказать. 

Глава 21

Эвер

Я смотрела, как Уилл спит. Его длинные волосы почти доставали до плеч. За последние полтора года он отрастил их, а еще отращивал бородку, которую тщательно подстригал. Она мне не нравилась, но я и не возражала. Он все еще был чертовски привлекателен, только по-другому. Мы были в моей комнате, в моей однокомнатной квартире в Бирмингеме. Он учился в Мичиганском университете, получал специальность, связанную с музыкой, и одновременно обучался бизнесу. По выходным приезжал ко мне, и вечера пятницы, субботние и воскресные дни мы заполняли ужинами в дорогих ресторанах, концертами, долгими прогулками по центру Бирмингема и сексом. В те дни это была... идиллия.

Потом, когда он уехал в Анн-Арбор, я задумалась. Обо всем. Об Уилле. О наших отношениях. О себе. О стопке рисунков, которые я прятала в гардеробной от Уилла и от самой себя.

Несколько месяцев назад он нашел письма Кейда ко мне. Уилл просто вышел из себя, сказал, что это не честно. Вопил, орал, так напугал меня, что я вся побледнела. Не слушал ни слова, что я говорила, даже не дал мне шанс высказаться. Он сказал, что у него не было секретов. На следующие выходные он не приехал, не отвечал на звонки и смс, но появился в следующий четверг с букетом серебряных роз и бутылкой шампанского, которая, как я поняла, была безумно дорогая. Уилл извинялся целый час, потом напоил меня и приготовил идеальный кордон-блю[39] из курицы, потом занялся со мной любовью на диване. Он делал это медленно, как будто извиняясь, и все шептал, что все в порядке, что он прощает меня, что у нас все было хорошо.

Я так и не извинилась. Так и не простила его. Когда он двигался, склонившись надо мной, я держала его за плечи, смотрела, как его волосы падают ему на лицо и думала, осмелюсь ли я назвать это занятием любовью, любила ли я его, любил ли он меня? Я кончила медленно, и оргазм был слабым, неполноценным, вялым. Пьяным.

Теперь я смотрела, как Уилл спит, и думала, что бы он сделал, если бы я показала ему стопку писем, теперь потолстевшую на три письма (только три за последние шесть месяцев; каким печальным, странным, далеким был мой дорогой Кейд, и я хотела, но все не решалась спросить его, почему он казался таким отстраненным). Я думала о том, что бы сделал Уилл, если бы я достала эти письма, все еще обнаженная, а еще достала бы из гардеробной двадцать шесть рисунков, где они были спрятаны под грудой старых пальто и потрепанным одеялом с эмблемой Гарвардского университета, которое принадлежало моему прадедушке.

Двадцать шесть рисунков, размеры которых различались от четырех на шесть дюймов[40] до шести на шесть футов.[41] На всех было одно и то же. Разные ракурсы, цвета, позы, освещение, разная степень реализма. Кейден. Только лицо Кейдена. Серьезное, задумчивое, печальное, то он смеялся, то глядел прямо на меня. На одной картине он смотрел на меня чувственно и обольстительно, как будто лежал рядом со мной в постели, и его глаза светились от приятных чувств.

Я не могла перестать рисовать лица Кейдена. Когда у меня не получался какой-нибудь рисунок, или когда я нервничала из-за курсовой, или из-за того, что сроки поджимали, или из-за невероятной ревности и собственнического поведения Уилла, я обнаруживала, что рисую Кейдена. Это всегда начиналось с глаз. С выражения его глаз, с бровей, со рта, а потом и остальное вставало на свои места. Это помогало мне успокоиться.

Уилл повернулся ко мне лицом. Его ресницы были длинными и темными, красивая рука обнимала мое бедро, его рот был слегка приоткрыт. Он был красив, о да, это уж точно. Иногда у меня все еще перехватывало дыхание, когда я просто смотрела на него, как будто видела сон наяву. Секс с ним был похож на сказку. Свидания с ним были фантастическими, и каждый раз напоминали идеальные примеры Голливудских свиданий.

И все же... я была неудовлетворенна. Несчастлива. Сбита с толку, растеряна.

Иногда он звонил мне, не предупредив, чтобы посмотреть, что я делаю. Уилл требовал, чтобы я сообщила ему свое расписание, ежечасное, ежедневное. Однажды он даже попросил меня записать для него, что я делала и когда. Если я отклонялась от тех планов, которые сообщала ему, он вел себя так, как будто я предала его.

Иногда я замечала, что Уилл украдкой шлет сообщения, после чего засовывает телефон в карман и ведет себя, как ни в чем не бывало. «Планы на понедельник», — утверждал он, а глаза у него бегали.

Он лгал мне. О да, я знала это. Однажды я нарисовала свою уверенность в его лжи. Это была мрачная картина: дощатый пол уводил взгляд вдаль, к приоткрытой двери. В дверях стояло искаженное подобие Уилла, освещенное лампой с улицы, которую было не видно, и он смотрел на зрителя. На картине его глаза в темноте выглядели зловеще. Если присмотреться, можно было заметить, что в правой руке он держит мобильный телефон.

Зачем ему было обманывать меня? Изменять мне? Что я сделала не так? Я посвящала ему все свое время. Он не делал меня счастливой, я не любила его. Но я заботилась о нем, мне с ним нравилось проводить время. Уилл был моим другом и моим единственным спутником. Кроме, конечно, Иден, у которой была своя квартира в нескольких кварталах от моей, и она тоже ходила в Кренбрук. По крайней мере, пока что. Она говорила о Джульярдской школе,[42] о Бостонской консерватории — старейшей независимой консерваторией в США, и о других эксклюзивных музыкальных академиях и консерваториях. Каждый день мы вместе обедали, а вечерами часто смотрели кино, у меня или у нее, ели очень много мороженого и вовсю хихикали.

Но Уилл? Я его совсем не понимала. Я лежала рядом с ним, смотрела, как он спит, и чувствовала, как в груди разрастается и буквально выходит из меня какая-то необъяснимая боль.

Я высвободилась из объятий Уилла, завернулась в сиреневый флисовый халат и пошла на кухню. Включила чайник и стала смотреть в окно, на оранжевый свет фонарей, на черный мерседес, который въехал в островок света и, выехав из него, растворился в темноте. Когда чайник выключился, я заварила два пакетика чая с перечной мятой и на цыпочках прошла в спальню. Уилл растянулся на кровати и тихо похрапывал. Я остановилась, стала смотреть на него. Увидела на полу его штаны — выцветшие и художественно порванные джинсы «True Religion». Порылась в карманах: мобильного там не было. Он перекатился на мою сторону кровати. Я поискала под подушкой. Да, он был там. Черный айфон 5 в черном защитном чехле. Я держала телефон в кулаке, смотрела на Уилла, ждала, что он проснется. Ничего.

Я вышла из спальни, с едва слышным щелчком закрыв за собой дверь. На телефоне я нажала кнопку «домой». Появилась фотография Уилла с Уинтоном Марсалисом — американским трубачом и композитором, снятая в Нью-Йорке, когда Уиллу было семнадцать. Уилл выступал в Линкольн-Центре[43] и встретил Уинтона, который был одним из его кумиров. Я провела пальцем слева направо. Я знала его пин-код; часто видела, как он набирает его: 1-3-9-5, его день рождения.

В верхнем ряду приложений я нашла символ сообщений, второй справа, рядом со значком «инстаграм». От списка контактов у меня закружилась голова: Эйми, Джей, Долли, Джейк, Бен, Джули, Маккензи... и на самом верху «Любимая». Я предположила, что этот номер будет моим. Только когда я открыла историю, увидела, что разговор был не со мной.

«— Господи, Билли, не могу дождаться, когда же ты приедешь домой и оттрахаешь меня. Хочу почувствовать твой член внутри. Если приедешь прямо сейчас, я тебе так отсосу, что у тебя глаза вылезут на лоб.

— Боже, Келли, у меня будут неприятности, если она заметит, что у меня встал, она поймет, что что-то не так.

— Ну и что. Пускай узнает.

— Нет еще.

— Почему?

— Я пока еще не готов бросить ее.

— Ты обещал, Билли. Ко дню Благодарения. Ты обещал, что поедешь со мной в Арлингтон и встретишься с моим папой.

— Все не так просто. Ты не поймешь. Она... хрупкая.

— Что это, блин, значит? И мне-то какая разница?»

Она звала его Билли. Она хотела, чтобы он встретился с ее папой? Она знала обо мне и хотела, чтобы Билли меня бросил. Он думал, я была хрупкой. Хрупкой?

Она делала ему минет. Он попросил меня как-то раз. Я отказалась. Он был расстроен, раздражен. Я хотела... другого. Он... не то, чтобы умолял, ну почти. Я сказала, что не хочу, не сейчас, может, в другой раз. Он встал и вышел из комнаты и больше не просил. И я не предлагала.

Может, это частично объясняло, почему он ушел к ней, потому что она делала это для него, а я — нет.

Кое-что еще привлекло мое внимание в этих сообщениях. В них говорилось... «если приедешь домой сейчас».

Дом.

Для него и для нее дом был там, где была она.

Когда он приезжал сюда, то привозил с собой рюкзак с плотно упакованной одеждой. Джинсы, трусы, футболки, носки, одеколон, зубная щетка и паста, дезодорант, все лежало в кожаном несессере коллекции Армани. Он никогда ничего тут не оставлял. Никогда не принимал душ, если только со мной, чтобы заняться любовью. Приезжал в пятницу, оставался на субботу, уезжал в воскресенье вечером.

Я не была для него домом. Она была.

Голова у меня кружилась, раскалывалась на кусочки. Сердце... онемело. Я точно не знала, как должно реагировать сердце, как должна реагировать душа, когда реальность настигла меня. Мне было все равно. Я неторопливо допила чай, а потом налила еще кружку. Пока она остывала, я положила телефон Билли обратно под подушку. Но только после того, как я сделала два небольших изменения. «Любимая» теперь стала «минетчица», а «Эвер» превратилась в «Ушла».