В полузаброшенном дворце, подле которого он когда-то выслеживал Годе, Мадек без труда нашел кабинет маршала, двери которого больше не охранялись.

Его приняли. Маршал очень нервничал, но не бился в истерике. Мадека это немного успокоило, и он решительно пошел к своей цели. У скорого на руку и жестокого Лалли Мадек попросил офицерского назначения в армию, отрекомендовавшись от имени дю Пуэ, о котором, по счастью, маршал вспоминал с чувством благодарности, поскольку его смерть в столь отдаленном месте позволила ему избежать необходимости утруждать себя устроением похорон.

— Кадетом в артиллерию, — объявил Лалли и плюнул в окно.

— Нет, — ответил Мадек, — я хочу в кавалерию.

Удивленный Лалли проглотил слюну, отказавшись от второго плевка, и сказал:

— Бретонец, упрямый баран! Мне нужны такие люди, как ты. Иди в свою кавалерию. Конным гренадером! И помоги мне как следует отлупить англичан.

Спустя час Мадек узнал, что англичане атакуют ближайшие населенные пункты и намереваются нанести последний удар по городу удовольствий.

* * *

Спустя неделю англичане уже стояли под стенами Пондишери. Приказы из губернаторского дворца звучали категорично: не допускать паники среди населения. Пора было бы уже предупредить его, но тут как раз раздались первые пушечные выстрелы. Впрочем, Лалли не сомневался в своей армии; он был уверен, что сможет отбросить противника. И фактория сохраняла спокойствие, хотя Черный город впал в великое отчаяние.

Ананда Рангапилле умирал, и Жанна Карвальо решилась нанести ему визит вежливости.

— Пондишери погиб, — простонал Ананда. — Нам конец, мемсахиб, я ведь предупреждал тебя, пока еще было время!

Жанна не стала задерживаться. Зачем долго оставаться в доме черномазого неудачника и выслушивать его бессмысленный бред, когда дома ее ждет возлюбленный, великолепный Сен-Любен? Счастье находилось здесь, совсем рядом. К тому же разодетый в муслин агент уверял ее, что в Белом городе нет ни малейших признаков беспокойства. «Ну и хорошо, устроим еще один праздник, — сказала себе Жанна, — конечно, это будет праздник лишь наполовину: продовольствия осталось не так уж много, а Уголок Цирцеи отрезан англичанами. Но неважно, маленький концерт, сегодня же вечером, на свежем воздухе, гости из колонии…»

Она вернулась домой радостная. Скорее, скорее; приготовить праздник на сегодняшний вечер, послать приглашения. А потом: прическа, перо в волосах, новое платье, — она будет великолепна, она будет готова к его приходу. Вся жизнь Жанны была всего лишь долгой прелюдией к любви. Новые фасоны платьев, пудра, духи, украшения, и все это лишь для того, чтобы молодые и нежные руки одним движением разрушили созданный ею порядок. Она сразу же поднялась наверх. Раскрасневшаяся Мариан как раз выходила из своей комнаты, поправляя юбку. Жанна погладила ее по рыжей головке:

— Не беспокойтесь, моя дорогая. Я была у Ананды; он бредит. Это он распространял в городе все эти кошмарные слухи; а теперь лежит в лихорадке, отупел от ярости, говорит, что умирает; вы же знаете, что он собирался еще продавать орехи и заключать новые сделки о сапфирах!

Мариан бросила на нее испуганный взгляд.

— Успокойтесь! Придите в себя! Сегодня вечером я приглашаю колонию послушать музыку! Мне уже пришлось пережить блокаду, и это было похуже, чем нынешние англичане, которые только и умеют, что отрезать уши крестьянам за то, что те снабжают нас рисом. Тогда нас обстреливали пулями и бомбами; видели бы вы мадам Дюпле, когда она забилась в мой погреб, спрятав бриллианты за корсаж! В то время англичане не были ослаблены лихорадкой, как сейчас. Неужели вы думаете, что они смогут что-то делать в этой стране, которую совершенно не знают?

Мариан расслабилась и улыбнулась. «Хорошенькая, — подумала Карвальо, — но скоро увянет».

Мариан вернулась в свою комнату. А Жанна привела себя в порядок, потом спустилась вниз, отдала приказания, послала приглашения, обругала слуг. Сен-Любен появился в полдень, как всегда, легкий и воздушный, но вскоре снова ушел. В четыре часа, сразу после сиесты, настало время музыки. Сен-Любен должен был вот-вот прийти. Пока музыканты настраивали инструменты, Жанна окинула взглядом присутствующих. Пришли все. Все, кто остался. Все, кто еще верил в Пондишери. Она снова предложила каждому бокал оранжада, розеточку с вареньем. Певица пробовала голос. Концерт должен был вот-вот начаться.

Жанна не стала садиться. Она стояла, опершись о дверной косяк, чтобы иметь возможность сразу поприветствовать своего возлюбленного, когда он вернется. Он предупредил ее: «Я задержусь, не беспокойся. Небольшое секретное совещание у губернатора; главное, никому не проболтайся».

Потом он поднялся наверх. Она пошла за ним и смотрела, как он переодевается. Долго ли еще будет принадлежать ей это полудетское тело, эта нежная, слегка покрытая пушком кожа, эти изящные округлые ягодицы? Он был слишком красив, этот любовник-ребенок, который внезапно явился сюда, наполнил собой ее жизнь и неожиданно излечил ее от всех недугов: от страстной любви к Угрюму, от мыслей о не-состоявшемся материнстве. Слишком красив, да. Надолго ли? Но она умела считать только рупии. А не годы. И Сен-Любен тоже исчез, растаял в момент, когда на город пролился первый послеполуденный ливень.

Она еще раз внимательно оглядела сад, никого не увидела и вздохнула. Заиграла музыка, живая, бодрящая. «Выглядеть веселой, главное выглядеть веселой!» — говорила себе. Скрипачи надрывались, создавая радостное настроение. К сожалению, пудра не смогла полностью скрыть смуглый оттенок их кожи, а ошибки в исполнении свидетельствовали о том, что они учились музыке в задних комнатах богатых домов здесь, в фактории. Но ничего, успокаивала себя Жанна, надо еще немного потерпеть; море скоро вновь будет свободно для французских судов, и они доставят сюда из Европы учителей танцев и целые ящики модных партитур. Только очень унылые души могут подумать, что Париж бросит свои фактории на произвол судьбы!

Одного из таких нытиков она видела сейчас в коридоре, где он расписывал грядущие несчастья какой-то молодой женщине:

— Вы уже слышали, что французские буржуа начинают возмущаться? С последним кораблем я получил письмо от господина Вольтера, и знаете, что он мне пишет? Что война в Индии — это драка между лавочниками за муслин и цветные ткани и что единственный смысл долгих и утомительных путешествий, которые предпринимает наша молодежь, чтобы оказаться в фактории, состоит в том, чтобы люди перестали воспринимать всю землю как свою деревню! Что, наконец, европейским народам не следует заставлять переселяемых ими в Индию несчастных терпеть невзгоды, даже десятую часть которых невозможно описать в Энциклопедии.

— Будьте любезны, замолчите, — вмешалась Жанна. — Кажется, вы пришли сюда слушать музыку, а не сеять страх среди моих гостей.

В ответ гость, мелкий служащий Компании, указал на подносы с чаем и сказал:

— Скоро, мадам Карвальо, Лалли заставит вас продать эту прекрасную серебряную посуду, чтобы было чем заплатить солдатам…

— Ну и пусть, — не сдавалась Жанна. — А вы лучше поезжайте искать счастья у кафров на Мадагаскаре.

— А вам, мадам, если вы хотите сохранить хотя бы часть ваших денег и продолжать заключать сделки в Индии, вам надо ехать в Мадрас.

Жанна щелкнула его веером по носу и вернулась к своему наблюдательному посту у окна.

Эти люди не понимают, что такое настоящее счастье; агенты Компании — обыкновенные невезучие дворянчики, ищущие богатства, они гнуснее грязных неприкасаемых. Хорошо, что есть Сен-Любен, который умеет облегчить тяжесть жизни, даже во время войны и муссона. Певица запела арию. Грозящая буря не позволяла присутствующим наслаждаться музыкой. Даже румяна на лицах не могли скрыть страх. Как будто война способна противостоять любви! Они уже забыли о том, что составляло основу счастья Пондишери и всегда спасало город от надменных, скучных англичан: его безудержное стремление к удовольствиям. Та Самая Карвальо еще раз обвела взглядом гостей. Ее интуитивная догадка подтвердилась: ни одна мужская рука не тянулась к оборкам юбки сидящей рядом дамы, ни одно декольте не манило к груди убийственной мушкой. Идиоты. А Мариан? Мариан. Ее нигде не было. Ну, конечно, ей некому помочь надеть платье. Как Жанна могла забыть о ней? Все из-за своего счастья, которое переполняло ее, в то время когда все в городе шло прахом. С появлением в ее доме Сен-Любена жизнь стала легкой, игристой, такой, каким был он сам. А Мариан? Она только и думает, что об украшениях, узких платьях и пудре. У нее все время скучающее лицо. Жанна забеспокоилась — странно, что Мариан до сих пор нет. Жанна взбежала по лестнице и остановилась перед дверью ее комнаты.

— Мариан! Мариан…

Никто не ответил.

Малышка, должно быть, заснула. Сейчас так жарко. Жанна посмотрела в зеркало, чтобы убедиться, что ее прическа в порядке. Надо добавить пудры и положить еще румян на щеки, а потом пойти разбудить Мариан. Жанна толкнула дверь своей комнаты и подошла к туалетному столику, на котором стояли флаконы с фиоли и духами. Еще один взгляд в зеркало, последний штрих, прежде чем она пойдет будить Мариан.

Уходя, Жанна взглянула на свой секретер из розового дерева. К ее удивлению, дверца оказалась открытой. Что такое? Неужели сломался замок? Его надо срочно заменить. Правда, все ценное лежит в другом, надежном, месте. Все самое ценное — это десять маленьких мешочков с драгоценными камнями. Даже Угрюм не смог их отыскать. Он, должно быть, искал в подвале, на кухне, за мешками риса и специй. А она зарыла их в горшке на веранде, где росло апельсиновое дерево. В первый понедельник каждого месяца Та Самая Карвальо подлечивала свое дерево и проверяла, на месте ли камни.

Жанна вернулась к соседней двери.

— Мариан…

Она нажала на ручку. Комната была пуста, постель неубрана. Неубрана — не то слово! Смятые покрывала, изорванная москитная сетка, следы румян на подушке и этот назойливый запах, такой знакомый. Это запах пудры. Ее пудры. Она открыла шкаф, — там был порядок, по крайней мере, на первый взгляд: платья, белье, нижние юбки. Она перерыла тряпки, выдвинула все ящички. Украшений нигде не было. Сбежала! Удрала!

У Жанны зашумело в голове. Впервые за долгое время захотелось выпить арака. Она прислонилась спиной к шкафу, постаралась взять себя в руки.

Слуги, такие ленивые сегодня утром… Мариан, которую она вспугнула, вернувшись из Черного города. Он конечно же был там, конечно, Сен-Любен был в этой постели, под этой москитной сеткой. Тогда Мариан испугалась и сбежала; она не спустилась к завтраку, а ведь она любит вкусно поесть, а Жанна даже ничего не заподозрила. Обжора. Тем хуже для нее. Мариан хотела украсть у нее мальчика, но просчиталась; потому что в полдень, когда Мариан, наверное, уже обещала себя кому-нибудь в порту, чтобы получить билет на корабль, Сен-Любен вернулся домой, к Той Самой Карвальо, не такой молодой, зато самой могущественной, богатой, самой искушенной из женщин фактории.

Жанна вспомнила о секретере и побежала в свою комнату. Его взломали. Что же она, ослепла, что сразу не поняла этого?! Она выдвинула ящички: все было перевернуто, векселя, долговые расписки. Ничего такого, что можно было бы продать. Малышка осталась ни с чем. Надо проверить горшок с апельсиновым деревом на веранде. Жанна поспешно спустилась по лестнице. Музыканты сделали паузу между двумя пьесами. Она застыла, не опустив ногу на самую нижнюю ступеньку. В тишине она услышала доносящийся из сада шелест листьев, чьи-то шаги.

Он, это может быть только он. Она права. Сен-Любен возвращается, он всегда возвращается. Эта обжора ничего для него не значит. Вновь зазвучала музыка. Певица запела меланхолическую арию. Разве Жанна не просила петь сегодня только веселые песни?

Жанна направилась в зал. Здесь собрались все влиятельные лица колонии, они сидели в плетеных креслах, жевали бетель. Они становились похожи на индийцев; перестали заботиться о своей одежде. Спущенные чулки на ногах у мужчин, небрежный макияж на лицах женщин свидетельствовали о безволии и апатии. Сейчас она скроется за занавесом вместе с Сен-Любеном, и они будут вместе насмехаться над этими унылыми физиономиями, напоминающими гипсовые маски.

Она подбежала к двери. Он должен быть уже здесь. Перед ней стоял худощавый молодой человек, похожий на того, кого она ждала, только очень загорелый. Значит, он провел много дней на дорогах под палящим солнцем. Какие у него красивые, ясные глаза…

Она улыбнулась, но на ее ресницах блестели слезы.

— Сен-Любен…

— Мадам… Англичане, пушки…

— Ты что, с ума сошел, как все эти сластолюбцы, которых я пригласила слушать музыку?