Вернулся Лабушардьер.

— Мы обыскали все на баке, — объявил помощник капитана. — Пистолетов нет ни в сундуках, ни в койках.

Мариан не осмеливалась подойти ближе, боясь попасться на глаза любовнику. Он сразу же прогнал бы ее, а ей хотелось досмотреть сцену до конца. С верхних ступеней трапа она все прекрасно видела и могла не опасаться, что ее заметят. Сцена была любопытной, даже пикантной, потому что впечатление усиливалось зрелищем страдания. Как хорош этот униженный матрос! У него такие сильные, красивые мышцы, великолепные бедра и плечи, руки, созданные для любви. И как прекрасно его лицо, одновременно мечтательное и волевое, — она хорошо разглядела его, когда он поднял глаза на помощника капитана. Тонкие черты, ясный взгляд: он слишком изящен для моряка. Но его чело уже отмечено страданием: на лбу наметилась морщина, которая становится все явственней, по мере того как нарастает внутреннее напряжение. Казалось, весь он сжался в кулак, пытаясь сдержаться. Его глаза потемнели. От чего? От стыда? От гнева? От желания мести? Или от всего этого вместе? Он был великолепен. Мариан сгорала от желания подойти поближе.

— Так где же пистолеты господина Годе? — спросил капитан.

Мадек не ответил, только еще сильнее стиснул зубы.

— Каналья! — заорал Годе. — Черт тебя побери, либо ты будешь отвечать, либо тебя выпотрошат, как грязную свинью!

Мариан рискнула сделать шаг вперед. Теперь она тоже стояла на юте. Трое мужчин кричали одновременно, парики у них съехали набок, лица были залиты потом. Годе схватил Мадека за ворот, наступил сапогом на его босые ноги и занес руку для удара. И вдруг стало тихо: послышался шорох муслина, шелест платья Мариан, — зеленовато-дымчатое облако мягко приблизилось к мужчинам. Все взгляды обратились к ней. Она раскрыла зонтик и улыбнулась. Годе поспешил ретироваться. Но он не успел сделать и трех шагов. Все произошло так быстро, что никто не понял, как почтенный чиновник Ост-Индской компании оказался на полу, без сознания и с разбитой губой. Стоявший над ним с поднятым кулаком Мадек, казалось, сам был ошарашен. Он весь дрожал. Офицеры схватили его, но у Мадека не было силы сопротивляться — он всю ее вложил в удар. Ветер внезапно усилился. Молодая женщина зябко поежилась, щелкнула зонтиком и ушла в кают-компанию, даже не оглянувшись.

Вопреки заведенным на борту «Герцога Бургундского» порядкам, ужин на этот раз был подан после захода солнца. Мариан очень хотела есть, но не жаловалась. Она знала причину задержки: норовистого матроса следовало примерно наказать, а эта процедура заняла много времени.

Стол был накрыт в офицерской каюте, которая при свечах казалась не такой мрачной, как при свете дня. Расправляясь с поданной ей половинкой каплуна, Мариан исподволь поглядывала на Годе. Его грубое лицо раскраснелось, было заметно, что он много выпил — должно быть, хотел отвлечься от послеобеденного инцидента. Впрочем, он уже вполне пришел в себя: ел с аппетитом и был довольно оживленным. Обычно он своим высокомерием и холодным обращением с окружающими вносил напряжение в любое застолье, а сегодня даже смеялся шуткам офицеров. Мариан объяснила это воздействием вина. Она почувствовала, что Годе, скрытный во всем, что касается его планов в Индии, готов заговорить. Во второй раз за сегодняшний день и, возможно, за всю поездку, — ибо от самого Лориана все дни напролет ей приходилось скучать. Мариан распирало от любопытства.

Матрос убрал тарелки и подал на десерт арак.

— Когда будете отплывать из Пондишери, капитан, велите заковать воришку в кандалы!

Дю Кенуа удивился совету Годе.

— Однако, сударь, ваше оружие еще не нашли. Я приказал бросить виновного в трюм и держать там до прибытия в Индию. Он будет находиться на борту под арестом пятнадцать дней. А потом…

— Потом мне придется заняться делами и будет не до пистолетов. Вы это прекрасно знаете, дю Кенуа. Я считаю, что вы чересчур терпимы. Этого негодяя следовало бы засадить к крысам и не выпускать до возвращения в Лориан.

— Он бы там умер. Между прочим, он вполне здоров, а здоровый матрос — большая редкость. Вы же знаете, как трудно набирать людей во флот.

Годе выпил еще арака. Дю Кенуа хотелось поскорее закончить этот неприятный разговор, подчеркивавший его подчиненное положение, и он обратился к Мариан:

— Скоро мы будем в Индии, и нам придется расстаться с вами, мадемуазель де Шапюзе.

— Увы, господин дю Кенуа.

— Признаюсь, вы для нас загадка. Мы до сих пор не знаем, что вы собираетесь делать в этой стране.

Алкоголь развязывает языки. «Может, пора удовлетворить любопытство офицеров», — подумала Мариан, которая за шесть месяцев с тех пор, как корабль отплыл из Лориана, ни разу не обмолвилась о цели своего путешествия. Что до занятого своими делами Годе, то будущее Мариан его не заботило. Сейчас он, похоже, вообще не слушал.

— У меня… есть родственница в Пондишери, госпожа Карвальо. Она обещала найти для меня подходящую партию в городе. Правда, я в этом немного сомневаюсь. Но ведь я сирота. Это брат заставил меня поехать к ней.

— В Кейптауне вы сказали мне, что едете к отцу, — удивился дю Кенуа. — То же самое сказал ваш брат, когда договаривался, чтобы вас взяли на борт.

— Вы устали, господин дю Кенуа, и путаете меня с кем-то другим, — Мариан заставила себя улыбнуться.

— Суда Компании не часто перевозят столь прекрасных пассажирок, сударыня. Я не мог вас ни с кем спутать.

— Спутали с какой-то другой женщиной из другого путешествия, — с безразличным видом проговорила Мариан, будто не слышала его ответа.

Дю Кенуа решил не настаивать. Он совершил столько плаваний, что уже не был ни в чем уверен.

— Климат в Индии очень тяжелый, — сказал он. — Будьте осторожны. Эта страна подходит не для всех.

— Кому она вообще подходит? — вмешался Годе. — Разве что английским свиньям!

— Тем не менее было бы неплохо, если бы мы сумели их прогнать, — заметил дю Кенуа.

— Пора заканчивать эту войну.

— Но разве Франции не выгодно закрепиться в Индии? Там столько богатств. К тому же это страна мудрецов… Люди там мирные, трудолюбивые и нас любят; говорят, они живут по законам природы!

— Вы никогда не ходили дальше набережной Пондишери, капитан, и слишком увлекаетесь нашими философами, — перебил его Годе. — Единственное, что мы можем делать в Индии, это скупать по низким ценам алмазы, специи и муслин. Чтобы завоевать Индию, надо продолжать войну. А кто будет платить за это? Компания? У нее и без того дела идут скверно! Еще немного — и торговля перестанет приносить прибыль.

— Но ведь Дюпле все-таки ведет войну.

— Дюпле — идиот.

Дю Кенуа аж подпрыгнул от этих слов.

— А говорят, что он ваш друг. И вроде бы вы сами много лет жили в Индии…

— Да, я жил там несколько лет, — смутился Годе, — и знаю, о чем говорю. В Пондишери, в Шандернагоре я часто бывал на рынках, в лавках, посещал банкиров, иногда путешествовал. Янаон, Карикал, Маэ — всего пять факторий. Поверьте, этого вполне хватит, чтобы поставлять во Францию пудру для дам.

— Дюпле… — пробормотал дю Кенуа. — Ходили слухи, что император Индии хочет женить своего сына на его дочери.

— Все может быть. Еще одна глупость. Но времена меняются, дю Кенуа, и теперь мы довольно хорошо знаем эту страну. Это не воображаемый вами рай. Сразу за пределами Пондишери — джунгли. А в них — дикари.

— Но как же все-таки шелка и специи? — решила вставить словечко Мариан. — Разве их мог бы производить какой-нибудь неразвитый народ?

— Они не просто неразвитый, сударыня! Это не народ, а чудовище! — Увидев, что Мариан испугалась, Годе развеселился. — Они калечат собственных детей и посылают их просить подаяние. Они сжигают вдов с останками мужей на погребальных кострах; они продают богачам девственность своих дочерей! К тому же они идолопоклонники! Если они не почитают Магомета, то, значит, поклоняются богам с головой слона или вепря, змеям, коровам, не знаю, кому еще… Их божков даже подсчитать невозможно. Я уже не говорю об их сексуальной распущенности. Индия перещеголяла Рим периода заката империи!

Мариан не могла скрыть разочарования. Во время путешествия она держалась уединенно, желая сохранить в тайне свои мечты. И не сомневалась, что они сбудутся. Когда бывший дружок, мошенник, которому Мариан передала украденные у откупщика драгоценности, предложил отправить ее в Индию, — иначе девушка попала бы в тюрьму, потому что полиция уже шла по следу, — она готова была бежать куда угодно, хоть на остров Мономотапу. А потом, уже во время путешествия, она стала мечтать об Индии, веря в то, что о ней рассказывали в Европе: об утопающих в цветах дворцах, о нагих рабах, напудренных, как лакеи, о танцах и благовониях, короче, об утонченной Индии. И вот теперь Годе пугает ее всякими ужасами!

Он много выпил и говорил без умолку:

— Там не бывает ни генеральных сражений, ни объявления войны, ни, как у нас, солдат, выстроившихся под знаменем. Там только убийства, измены, шпионки-танцовщицы, которые соблазняют противника и закалывают его кинжалом в момент любовного экстаза… Орды несчастных, которые бросаются на других несчастных: почитатели Магомета — на почитателей коров и обезьян, набобы — на раджей. Там никогда нет покоя: всюду интриги, даже в гаремах. Скрытый огонь, который постоянно тлеет под пеплом, обжигает и подтачивает Индию изнутри. Скоро вспыхнет всеобщий пожар. — Он вдруг повернулся к дю Кенуа и зашептал ему как бы по секрету: — Поверьте мне, Дюпле заблуждается. В Индии мы можем только торговать. Следовало бы прекратить эту завоевательную войну.

Мариан побледнела, ее мечты о счастье рассеивались как дым. Она положила руку на запястье Годе, тот вздрогнул, смущенный такой публичной демонстрацией близких отношений.

— А в Пондишери, господин Годе, тоже вспыхнет пожар?

— Нет, сударыня, конечно нет! Пондишери — это французская Индия. Там вам обеспечены спокойствие и благосостояние. Разумеется, при условии, что вы не будете выходить за пределы города. Но ведь вы, кажется, сказали, что ваша родственница — госпожа Жанна Карвальо?

Стало быть, он с самого начала прислушивался к разговору.

— Да, это так.

— Перед вами откроются прекрасные возможности. Это самая богатая и умная женщина в городе. В Компании ее все знают. А какие она устраивает праздники! Городское общество очаровательно, вы быстро найдете себе партию.

— Да, эта женщина очень богата, — подтвердил дю Кенуа. — Даже те, кто не бывали в Пондишери, знают о ней. Ее имя известно от Лориана до Иль-де-Франса. Говорят, она весьма успешно ведет дела. Теперь я понимаю вашу сдержанность, госпожа де Шапюзе.

В душе Мариан опять шевельнулась надежда. Годе осушил последний бокал арака и завершил свою лекцию:

— Индия… Индийские женщины! У них темная кожа, они вставляют драгоценности в нос, но они чудесны, они — единственное чудо в этой жаркой стране. Царицы. А как они искусны в любви! Они вселяют в нас необоримую страсть. Я долго жил в Шандернагоре, в загородной резиденции Дюпле. Возможно, вы сочтете меня экстравагантным, но я не могу не признаться: порой я там испытывал необычайно сильные ощущения. Казалось, будто вместе с запахом цветов вдыхаешь аромат удовольствия.

— Шандернагор, — повторила Мариан. — Шандернагор…

Годе поднялся из-за стола и покачнулся.

— Не мечтайте, сударыня. Название красивое, но это место вам не подходит. Оно слишком удалено от торговых путей и слишком близко к Калькутте, где хозяйничают англичане. Короче, Пондишери вам подходит больше.

Мариан встала и, не попрощавшись, пошла на палубу.

— Шандернагор, — прошептала она.

Небо было чистым. Дул сильный ветер. В тот вечер она пообещала себе, что познает индийский аромат удовольствия, где бы то ни было — в Пондишери, в Шандернагоре или даже во владениях раджей — пусть господин Годе возмущается!

* * *

Корабельный хирург Визаж не присутствовал на ужине. Ему с трудом удалось убедить капитана не бросать провинившегося матроса в трюм.

— Я хотел бы немного понаблюдать за ним, капитан; он не приходит в сознание.

Желая поскорее покончить с неприятным делом, дю Кенуа позволил себя уговорить.

— Но только побыстрее! — проворчал он и ушел.

— Ну как? — спросил врача толстый краснолицый матрос.

Тот не ответил. Склонившись над Мадеком, он отодвинул с его лба каштановую прядь и обследовал рану, полученную от удара тростью. Она не была опасной. Но пациент едва дышал.

— Бедняга… — вздохнул Визаж. — Надо подождать, Боженька.

— Подождать, — повторил Боженька и вернулся к своему занятию, за которым всегда коротал вечера, если не нес вахту: он вырезал фигурки из дерева. У него были очень ловкие руки. В каждой гавани, куда заходил корабль, он умудрялся доставать куски экзотических деревьев и вырезал из них фигурки святых, за что и получил свое прозвище. При этом он и вел себя как святоша: исправно ходил на исповедь и к причастию. Вообще же был он канониром; его жизнь протекала подле мортир и мушкетов, среди пороха, пушек и артиллерийских фитилей. В свои двадцать два года он уже изрядно повидал. Горы изуродованных снарядами тел, реки крови, цинга, кораблекрушения, пожары — все эти лики смерти были ему знакомы. Но Боженька не испытывал ужаса, потому что не представлял для себя другой судьбы, другой «планиды», как он говорил. Неразговорчивый, как большинство моряков, он держался в тени двух своих товарищей, с которыми познакомился на борту «Герцога Бургундского». Он был уверен в их дружбе и, не раздумывая, отдал бы за них жизнь. Этими людьми были хирург Визаж, излечивший его от ожога, который никто больше не брался лечить, и малыш Мадек, как он его называл. Боженька был старше Мадека на четыре года и испытывал к нему чувство, похожее на братскую любовь. Кроме того, ему нравились нахальные выходки юноши; благодаря им он открыл в себе способность злиться на море и на свою службу. Впрочем, на этот раз он не одобрил поступка своего товарища. Украсть пистолеты! Какого черта? Он был уверен, что Мадек виновен. Он догадался об этом по его упрямому взгляду, когда Мадека привязывали к рее.