Он указал на балкон. Внизу была видна толпа, торопливо спускающаяся по лестницам для омовения в реке, полумесяцем обрамляющей город; в утреннем воздухе поднимался дым костров. Иногда ветер доносил до зала Дивана терпкий запах сжигаемой плоти.

— Он тяжелый! — повторил раджа. — Знай, фиранги, что когда Брахма создал мир, небо, как самая легкая его часть, воспарило вверх, а Бенарес, как самая тяжелая, опустился сюда, на Землю. Он тяжелый… Я не боюсь англичан. Мой город с начала времен ткет самую прекрасную парчу во вселенной, и уже целую вечность он продает ее во всех уголках мира. Что касается меня, я больше ничего не жду от этой преходящей жизни.

— Тогда почему ты хочешь задержать меня, ведь я только прохожу через твой город? Я хочу идти на запад и пойду! Ты мне в этом не помешаешь!

— Юность, нетерпеливая юность! Ты познаешь счастье иллюзии, которое ищешь! Майя, майя, все в этом мире майя. Но не торопись…

— У меня мало времени, — сказал Мадек. — Мои люди голодны и хотят пить. Они месяцами не получали жалованья от англичан. Мы должны найти кого-то, кто возьмет нас на службу. Я знаю на западе людей, которые возьмут нас.

— Повторяю тебе, что ты не сможешь пройти через провинции, которые ведут на запад. А ты нужен нам здесь.

Мадек удивленно взглянул на него:

— Я думал, ты безразличен к этому миру, высокочтимый раджа!

— Конечно. В этом мире все эфемерно; подобно стеблям травы и насекомым, целые империи рождаются и исчезают без следа. Но я не допущу, чтобы люди в красных камзолах запачкали воды священной Ганги. Ганга маа ки джай! Слава матери Ганге! Ради этого я готов даже обратиться к мусульманским набобам, хотя они в своих пустых храмах поклоняются только одному богу.

— У набобов есть Угроонг, чтобы защищать их!

— Так ты тоже знаешь об Угроонге? — сощурился раджа. — Как же тщетна слава…

— Не так уж и тщетна, раз его имя известно даже в Калькутте!

— Нет, фиранги, слава тщетна! Англичане разбили Угроонга, и он сбежал, этот человек, который целых десять лет заставлял дрожать всю Индию! Сбежал человек, который грабил гробницы, убивал банкиров! Он не смог пережить поражения, он собрал своих людей, свои сокровища, своих женщин и уехал.

— Уехал? Куда?

— Слон ищет реку, когда ему хочется пить, фиранги, — рассмеялся раджа. — Жадный человек идет туда, где есть реки золота и серебра. Угроонг отправился на запад. Он-то сумеет пройти через равнины, на которых нельзя найти ни зернышка, потому что он богат и силен. Тебе же придется подождать. Дхарма! Ты поможешь мне!

Ошеломленный Мадек не знал, что ответить.

— …Ты останешься всего на несколько месяцев, пока не придет следующий муссон. Времена сейчас неспокойные, налоги не поступают. Ты поможешь мне собрать их. И часть возьмешь себе. Набобы будут тебе за это благодарны. Они — мои друзья, несмотря на их нечистую религию. Один из них очень богат. У него живет Великий Могол. Для тебя это редкая возможность, подумай! То, что ты поможешь нам собрать с крестьян, не получат твои враги англичане. А ты получишь из этого свою долю, создашь себе маленькую армию и отправишься на запад искать свое иллюзорное счастье.

— Я ищу не иллюзорного счастья, — вздохнул Мадек.

— Ты стремишься удовлетворить свои желания и потому становишься жертвой майи, фиранги, как и все тебе подобные. Если бы я был мудрецом, я постарался бы излечить тебя от этого, но это не моя задача, ведь я раджа: я должен в первую очередь думать о своем народе. К тому же человека, охваченного желанием, остановить нельзя! Но не забывай, что даже великие цари умирают, океаны высыхают, Полярная звезда меняет свое место на небе, даже боги оставляют свои древние обиталища. Посмотри на эти костры под балконом, возвышающиеся на мрачных платформах бога смерти Ямы, посмотри на сверкающие в пламени черепа. — Он сжал руку Мадека. — Ты ведь соберешь мне налоги, правда? Я доверю тебе мой джагир и напишу моему соседу набобу Шуджа-уд-Доуле, чтобы он поступил так же. Ответь же мне!

— И ты отпустишь меня, когда придет следующий муссон?

— Фиранги! Ну и варвар же ты! Твои глаза все время устремлены в будущее!

— Я хочу иметь гарантию свободы!

— Хорошо, я дам ее тебе; ею будет другой фиранги, вроде тебя, пришедший в Индию много лет назад. Это человек моего возраста, мудрец, святой из твоей страны. Чего тебе еще надо? Он сможет говорить с тобой, давать тебе советы. Ты ведь поверишь человеку в черном платье?

— Священник?

— Да, фиранги! Он тоже хочет уйти на запад. Ваши интересы совпадают. Когда у тебя будут деньги и люди, ты сможешь ехать и проводишь его. Ну, теперь ты мне веришь?

— Я хочу поговорить со священником.

— Ты поговоришь с ним. Сегодня же вечером.

Тут, к великому изумлению своих министров, раджа Бенареса наклонился к Мадеку и прошептал ему несколько слов на ухо. Потом он обернулся к присутствующим и успокоил их:

— Мы договорились! Принесите шербет, ласси, фрукты и наргиле!

Он опять наклонился к своему гостю:

— Как твое имя, юный фиранги?

— Меня зовут Мадек, — ответил тот громко и ясно, но его лицо выражало беспокойство.

* * *

Мадека вновь повели по каменным лестницам, гхатам, как их называют индийцы; к нему присоединились его товарищи; потом они перебрались на другой берег реки в источенных червями баркасах и разбили лагерь в роще манговых деревьев на правом берегу, в том месте, которое определил им раджа. День прошел спокойно. Мадек раздал солдатам триста пятьдесят рупий, которые забрал у мертвых солдат в Буксаре, и радовался, глядя, как «его» люди, — ведь они действительно были «его» людьми, — лакомились свежими фруктами и жареным козленком. На другом берегу в полдень заполыхали костры, толпы людей спускались по гхатам для ритуального омовения. Наконец солнце зашло. Наступил назначенный час. Дым от погребальных костров побледнел; казалось, даже запах от них стал мягче. Как и было договорено, за Мадеком приплыла лодка.

— Я поеду один! — предупредил он своих, стараясь скрыть тревогу.

— А ты не боишься сгинуть где-нибудь в этом незнакомом городе? — спросил молодой сержант, спасшийся вместе с Мадеком из мадрасской тюрьмы. — Что, если священник — просто выдумка раджи?

— Я не испугался Угроонга, — ответил Мадек. — Почему же ты считаешь, что я буду бояться индийцев или какого-то священника? — И сел в лодку.

Мадек сказал правду: он не боялся. Но он терпеть не мог священников. Он плохо знал их. Он догадывался, что они подчиняются дисциплине и иерархии, вроде тех, что он видел в армии; но он не знал их тайн. Кого он увидит при встрече? Капуцина, одетого в рясу из грубой шерсти, с сандалиями на босу ногу? Аббата в черной сутане с накрахмаленным белым воротником? Напудренного кюре? Или какого-нибудь корабельного священника, который ругается и клянется всеми морскими дьяволами? Теперь эта история о человеке в черном платье казалась ему все более и более странной. Для Мадека христианство кончалось за пределами Пондишери. В Калькутте была построена англиканская церковь, но Мадек не видел, чтобы кто-нибудь входил туда, разве что в пасхальное утро. Сам он о Боге вспоминал редко. Он знал несколько латинских слов, которые машинально повторял, вставая утром и ложась спать вечером, а также накануне сражений. Они звучали так же странно, как и недавно выученные слова хинди. Даже ругательства, такие как французское foutredieu или английское goddam, давно уже выражали только гнев, а не желание оскорбить небеса, ведь Индия на каждом шагу являла ему все новые и новые божества. Уж не насмешка ли судьбы эта нежданная встреча с Богом в лице его представителя здесь, в самом сердце Бенареса, посреди этой неистовой святости, которую он не мог понять?

Доплыв до середины реки, перевозчик заговорил. Мадек уже было подумал, что тот немой, и глубоко задумался, беспечно сидя в лодке под колышущимся навесом. В воде мерцали спутанные гирлянды цветов, ореховая скорлупа, наполненная приношениями и покуда не поглощенная рекой, время от времени появлялись трупы. Доносившееся из Бенареса пение смешивалось с шелестом волн и плеском весел; бесконечный псалом, мягкая, укачивающая призрачная мелодия. Может быть, это и есть забвение, спокойствие, предчувствие небытия? Втайне Мадек надеялся, что ему открылась тайна.

— Меня зовут Бхагирата, — сказал перевозчик. — Знаешь, что значит Бхагирата?

Мадек покачал головой, и тот объяснил ему, что носит имя благочестивого аскета, жившего в начале времен и добившегося от Брахмы нисхождения на землю прекрасной Ганги тогда, когда она еще не была рекой. И пока они плыли к гхатам, Бхагирата рассказал Мадеку, как Ганга, дочь царя гор по имени Гималайя, спустилась на землю и как Шива поймал ее непроницаемой шапкой своих волос, и миллионы лет она оставалась в них пленницей, как в лабиринте. Они добрались до берега.

— Ах, фиранги, — вздохнул перевозчик, привязывая лодку к кольцу на набережной. — У прекрасной Ганги было столько приключений, что всей моей жизни не хватило бы, чтобы их рассказать!

Пораженный рассказом Мадек забыл о своей тревоге. В Индии действительно есть нечто странное, раз самый убогий бедняк может рассказывать истории о богах не менее изящно, чем раджа. Мадек улыбнулся; обрадованный его признательностью Бхагирата тоже улыбнулся.

— Я должен отвести тебя на место встречи. Ступай за мной, но смотри не потеряйся в толпе! — сказал он и стал быстро подниматься по ступеням гхаты.

Ганга май ки джай! Слава матери Ганге… Теперь Мадек понял слова раджи. Стоящий на берегу потока, вернее сказать реки, потому что Ганга — существо женского пола, Бенарес представлял собой гимн богине, в котором слова и жесты объединились в молитве. Не обращая внимания на светлую кожу Мадека, на его костюм фиранги, индийцы торопились к священной воде. Войдя в нее по грудь, они совершали один и тот же ритуал: набирали немного воды в руку и, подняв ее к солнцу, лили воду себе на голову, потом пили. В этот момент они были абсолютно отрешенными, особенно женщины в облегающих мокрых сари. В толпе каждый был сам по себе, лицом к лицу с божеством. Каждый вступал в магическое общение с ним, даруемое священной водой. Зная, что им придется заночевать прямо на гхатах, люди готовили чапати, наполняли маслом лампы. Мадек еще никогда не чувствовал себя в Индии настолько чужим. Раджа был прав: он думал только о будущем, а не о вечности.

— Почему здесь столько народу? — спросил он.

— Разве ты не знаешь, фиранги, что Бенарес — город Шивы? Здесь он жил, когда принял человеческий облик. Это не просто город. Это его высшее и тайное святилище. Тот, кто умрет здесь, будь он брахман, или кшатрий, или торговец, или неприкасаемый, или варвар, мужчина или женщина, червь, птица или муравей, примет облик Шивы; ибо Шива дает всем без исключения существам возможность переправиться через Океан Перерождений! Здесь, в водах Ганги, ослабевшая душа вновь обретает силу и побеждает все страдания. В Бенаресе все священно, даже слова!

И действительно, это был храм под открытым небом. Таракамантра, молитва, многократно повторяемая для освобождения души, хоровое пение священных текстов, шуршание четок. Бенарес молился на все голоса, от спокойного усердия до отчаянного крика. И повсюду, на каждом перекрестке повторялось имя Ганги, и священный слог Ом, Ом, который Мадек впервые услышал еще в храмах Годха. Казалось, этот слог с тех самых пор и не переставал звучать в его ушах.

— Ты здесь на небесах! — сказал провожатый.

Ом, ом, ом… Вокруг бурлили толпы слепых, изможденных, хромых. Некоторые полностью ушли в себя, словно убаюканные движением толпы. В единении с богом каждый, как и в воде, пребывал в одиночестве, сам по себе. Но при этом кожа людей соприкасалась, взгляды блуждали, раскрашенные лбы были похожи друг на друга — на них были нарисованы порошком или золой магические знаки.

Некоторые сцены казались такими поразительными, что заставляли Мадека остановиться. Процессия скелетообразных садху с царственным видом вышагивала под огромными зонтами из пальмовых веток. Какой-то человек катался в пыли, воплями возвещая о своей страстной любви к богу. Другой размахивал топором, изъявляя решимость публично изуродовать себя во искупление грехов. Брызнула кровь, и рука упала на землю. Мадек отшатнулся.

— Пошли, — сказал провожатый. — Не смотри, фиранги. Наши боги чужды тебе. А люди, что калечат себя, на самом деле не угодны Шиве, хотя думают они иначе. Неугодны, как и капалики, которые питаются человеческой плотью и экскрементами.

Мадек задрожал. Он, который не боялся войны, вдруг испугался Бенареса. Это был панический ужас. Он вглядывался в лица, пытался понять. В детстве ему приходилось видеть среди паломников слепых и парализованных, таких же, как здесь, и они тоже просили воды ради исцеления, но то была чистая вода из маленького фонтанчика, огороженного цепями, там не было этого безумия, там не было такой толпы. Сюда же стеклось все зло Индии, здесь Индия доходила до крайности.