Мадек вновь обрел уверенность, дававшую ему силы последние два дня: этот человек здесь, сейчас он выйдет из дворца. Или хотя бы выйдет та девица и укажет дорогу к нему. Мадек решил подождать. Скрипки и флейты наконец умолкли. Музыканты в шелковых ливреях начали выходить из дворца. В огромном зале второго этажа, где стены были инкрустированы золотыми листочками, слуги гасили свечи в канделябрах, задергивали на окнах тяжелые зеленые занавеси. Бал закончился. С минуты на минуту гости должны были появиться на ступенях парадного крыльца и пройти мимо мраморного, украшенного тритонами бассейна. Послышались смех, короткие возгласы, приглушенная нечленораздельная речь — все эти звуки растворялись в ночи, долетая до Черного города, куда их относил ветер, и там смешивались с распевами индусских молитв.

Мадек вздрогнул: из дворца вышли несколько женщин со слегка растрепанными прическами и направились к паланкинам. Их лица и декольте были так густо напудрены, что пот прорезал в слое пудры маленькие бороздки. Мадек задумался: как узнать ту женщину с корабля, ведь все они похожи друг на друга, как гипсовые маски? Ища глазами знакомый мужской силуэт, он опять повернулся к входу во дворец и вдруг увидел ту, которую ждал. Густые рыжие волосы без пудры, изящная фигура, маленькая грудь. Это та самая женщина! И она с кавалером. Попались! Мадек спрятался за пальмой. Наконец-то! Пара медленно шла к ограде. Рядом бежал негритенок с факелом. Мужчина небрежным жестом отослал его; малыш немного потоптался на месте и со всех ног бросился прочь. Мадек ликовал, нащупывая под рубахой пистолеты. Он не будет торопиться, он дождется удобного момента. Пара направлялась к Белому городу, — он уже догадался, — где на улицах обычно темно. Он спрячется там и выстрелит, а потом скроется в Черном городе. Наконец-то он отомстит. От радости Мадек задрожал. Время от времени женщина останавливалась, чтобы поправить платье. Судя по всему, кавалер предпочел бы двигаться побыстрее. Он то и дело наклонялся к ней и шептал что-то на ухо; дама смеялась. Когда они входили в Белый город, он схватил ее руку и принялся целовать. Дама опять рассмеялась и отняла руку. Мужчина не унимался, его пальцы скрылись в складках ее платья. Дама подобрала юбки и бросилась бежать, или скорее притворилась, что хочет убежать.

Они оказались на узкой улочке, по обеим сторонам которой тянулись белые стены. Мужчина ускорил шаг. Мадек тоже заторопился. Несомненно, они уже почти пришли и сейчас остановятся перед тяжелыми деревянными воротами, за которыми скрывается пальмовый сад и дом с террасами и колоннами. Мужчина остановился возле третьих ворот.

— Идите сюда, дорогая, — проворковал он, протягивая молодой женщине руку, чтобы помочь ей перешагнуть через порог.

Голос у него был очень низкий, и это Мадека удивило. Но он, не задумываясь, вытащил пистолеты. Наступил долгожданный момент. Надо было стрелять, пока ворота не закрылись. Но женщина, споткнувшись о подол платья, остановилась перед своим спутником.

Мадек не решился выстрелить. Пара медлила. Мужчина попытался обнять даму и при этом задрал ей юбки. Она отстранилась, подобрала платье и исчезла в саду. Мужчина так и остался стоять на пороге. Одним прыжком Мадек достиг ворот и прицелился.

Противник развернулся неожиданно быстро. Мадек даже не успел выстрелить, — тот уже смял его и, захлопнув ворота, поволок в сад.

Они упали на землю и покатились по траве. Мадек яростно бросился на врага с кулаками, но вдруг железные пальцы стиснули его шею. Тот, кто душил его, обладал огромной силой. Но это не был человек с корабля. Мадек почувствовал, что теряет сознание. Хватка ослабла. Он ощутил на лице чужое жаркое дыхание. Затем последовал град ударов. У Мадека не хватило сил ответить.

— Ну что, будешь грабить?

Незнакомец схватил Мадека за шиворот и втолкнул его в дом, потом в огромный белый зал, освещенный свечами.

Затем он гнал его по длинному коридору, где спали несколько индийцев (те даже не проснулись от шума), по очень крутой лестнице. Наконец, за ними закрылась тяжелая дверь. Мужчина прихватил по дороге масляную лампу и поднес ее к лицу Мадека.

— Ну что? Будешь грабить? — повторил он.

Мадек чувствовал себя уничтоженным. Его оглушило превосходство противника, и дело было не только в силе ударов. Одним взмахом руки этот человек поймал, одолел и унизил его как никогда, и вот он распластан по стене какого-то подвала этим крепким великаном в бархатном полукафтане. Одежда явно стесняла незнакомца. По всему было видно, что он больше привык к открытому воздуху и свежим ветрам; может быть, он моряк или солдат. Его губы растянулись в улыбке, которая была даже не улыбкой, а какой-то сатанинской гримасой, адским изгибом рта. А взгляд! Мадек вздрогнул.

Огромные черные глаза, такие же, как у индийцев, взгляд, впивающийся, откровенно радующийся увиденному в чужих глазах страху.

— Молчишь? А ведь я знаю, что ты не воровать пришел… — В его голосе слышались сила, чувственность и легкий иностранный акцент. — Ты — матросик, который слоняется по улицам!

Было жарко. Казалось, кожа мужчины всеми порами источает влагу; его борода поблескивала в свете лампы. У Мадека было ощущение, что его взвешивают на руке, как звереныша. Мужчина придавил Мадека к стене и ударил коленом в пах. Влажная рука заткнула ему рот, подавив крик. Мадек сполз на пол. Мужчина выпустил его.

— Я скоро тебя навещу. И запомни мое имя… — Голос его зазвучал торжествующе, он был теперь еще более впечатляющим и хриплым: — Меня зовут Угрюм!

* * *

Жанна Карвальо лежала под москитной сеткой и прислушивалась. Она узнала шаги, прозвучавшие после стука каблучков Мариан. Она приподнялась на постели. Шаги — на лестнице. Она не смела дышать. Если Угрюм пройдет мимо ее двери в следующую комнату, комнату Мариан…

Это невозможно. Она же приняла все меры предосторожности. С первого взгляда ей стало ясно, что привело Мариан де Шапюзе в Пондишери. Она поняла бы это, даже если бы не читала записку, которую та ей отдала, даже если бы не знала, что представляет из себя старый негодяй Лестриверде, который прислал к ней эту девушку. Слишком броское платье, слишком смелое декольте. И томная улыбка, можно сказать, призывная… Добропорядочные дамы Пондишери сочли бы ее девицей легкого поведения. Жанну Карвальо подмывало выставить приезжую за дверь. Она прочитала записку и задумалась. Лестриверде был хорошим клиентом, которому она уже долгое время поставляла алмазы. Он обещал скоро приехать. Скоро — значит в течение года, а может быть, и двух лет, если война затянется. А может быть, и никогда. Англичане потопили уже столько кораблей, отплывших с Иль-де-Франса… Но если правда, что Годе приехал ради подписания мира, тогда старый Лестриверде примчится через месяц, а если узнает, что она отказалась принять эту полупроститутку, то вполне может устроить скандал и будет отныне вести дела с людьми Компании… Тогда не более чем через полгода их деловые отношения сойдут на нет. Жанна Карвальо не хотела рисковать. Она еще не была уверена, что любовь Угрюма стоит того, чтобы ради нее пожертвовать делами. И она приняла Мариан, но с одним условием, которое должно было оградить ее сердечные интересы: воздержание вплоть до приезда старого вояки.

— Пондишери невелик, дитя мое. Здесь все всё друг о друге знают. А заправляют в городе иезуиты. У меня хорошая репутация в Пондишери и за его пределами; я заключаю сделки с лучшими агентами Компании. Я согласна принять вас под свою крышу, но при одном условии: никаких галантных историй, никаких ухаживаний, понимаете? Ни интриг, ни ухаживаний.

Молодая женщина покраснела. «А она ранима, — подумала Жанна. — Еще не совсем испорчена. Она будет слушаться меня, но быстро привыкнет к индийской роскоши. А по мне бы лучше, чтобы она поскорее вышла замуж и уехала. Хоть с Лестриверде, хоть с кем-нибудь другим».

Пока же пришлось приютить девушку у себя и жить в постоянном страхе, что Угрюм…

Шаги приближались. Жанна опустила москитную сетку. Главное, чтобы он ничего не знал о ее бессоннице, о ее ожидании, о ее ревности. Она, Жанна Карвальо, которая, получив наследство после смерти мужа, разбогатела на торговле тканями, а потом оставила эту деятельность и переключилась на финансирование всех секретных операций Компании, она, которую все зовут не иначе как «Та Самая Карвальо», она — ревнует? От Лориана до Маэ, от Шандернагора до Карикала нет ни одного агента, который не знал бы ее, хотя у нее не было никакого официального звания. Не звание, а имя шептали те, кому не посчастливилось потерять все свои деньги, купив плохой шелк; ее имя вспоминали проигравшиеся в фараон. Из своего маленького будуара, где она ставила печати на векселя, Жанна управляла факторией; в ее руках была такая власть, какой никогда не было ни у одной женщины в Пондишери, даже у госпожи Дюпле, которая так мечтала перещеголять ее в интригах. Неблагоразумная госпожа Дюпле проиграла. Индийские купцы никогда не любили ее. А вот ее, Карвальо, они уважали, почитали, приезжали из Черного города, чтобы склониться перед ней в ее гостиной, предлагая самую лучшую слоновую кость Декана, самые чистые алмазы Голконды, самые красивые жемчуга и шелка.

Спрятавшись под покрывалом и притворяясь спящей, Жанна соизмеряла силу своей власти со слабостью своего сердца. Вот бы возликовали в Пондишери, если бы узнали, что она умирает от ревности, и из-за кого — из-за жалкого солдафона, который на пять лет моложе ее. То, что она выбрала его в любовники, еще куда ни шло, — каприз богатой женщины. Но любить! А она не могла не признаться себе: хоть ей и удалось ввести в заблуждение всех вокруг, она любила Угрюма страстно и самозабвенно, она была готова разрыдаться при одной мысли о том, что сегодня вечером он, возможно, изменит ей.

Что он там делает? Стоит за дверью и ищет ключ? Или крадется на цыпочках к другой, маленькой, юной, развратной?

Она не могла больше терпеть. Поднявшись, зажгла свечу, смешала в чашке холодный чай с араком. Не успела она допить, как услышала щелчок замка.

— Угрюм!

Это было сильнее ее, она вскрикнула слишком громко; зная при этом, что выведет его из терпения. Она опять спряталась под покрывалом, счастливая оттого, что он здесь, и при этом очень несчастная. Потому что сейчас он начнет орать, и она тоже рассердится или расплачется, а может быть, он опять поколотит ее, обвинив в том, что она не дает ему достаточно денег, будет угрожать, что уйдет, если она не подарит ему несколько двенадцати- или шестнадцатилетних баядерок.

Он зажег свечу в розово-голубом будуаре, находившемся перед ее комнатой, и действительно начал кричать:

— Эй, Та Самая, эй, Карвальо, ты хорошо сосчитала свои рупии?

Она не шевельнулась.

— Ты не спишь! — прорычал он.

На этот раз она не сдержалась:

— Почему ты пришел так поздно?

— Надо было сходить на бал, сударыня!

— На бал! Это когда ко мне должен прийти агент, чтобы продать нам свадебные украшения? К тому же у тебя была спутница! Две женщины для одного — это уже чересчур!

— Вы не всегда так говорили, сударыня!

Теперь он развлекался, разыгрывая перед ней показное уважение, бросая ей это «сударыня», которое она ненавидела. Потом внезапно опять превратился в солдафона, каковым никогда не переставал быть: как если бы она довела его до отчаяния, он швырнул свой камзол с галунами и рубашку с жабо на туалетный столик. Флакон духов из венгерского стекла разбился о паркет. Угрюм расхохотался и раздавил осколки каблуком.

— Угрюм! Ты ведь не в обществе майнцских карабинеров!

Он подошел к постели и отбросил москитную сетку.

— Нет, сударыня, но я и не в обществе французской королевы. А если бы даже вы и были королевой, то вы…

Он вдруг замолчал. Он тоже почувствовал, что в очередной раз разгорается их ритуальная ссора, и решил, что с него хватит. Жанне было сорок пять лет, она была отяжелевшей, неуклюжей, а он любил только юных девочек. У нее помятое лицо, она преждевременно состарилась в этом влажном тропическом климате. Но она богата, и теперь, решив уйти, он хотел любой ценой усыпить ее подозрения. К тому же он устал: целый день подкупал матросов, расхваливал им вольготную жизнь в индийской армии; потом был бал, и он зря потратил время на заигрывание с жеманницей, что живет в соседней комнате, а потом это дерзкое нападение, — было с чего устать, даже ему — немцу Угрюму, а иначе — Вальтеру Рейнхардту. Ему очень хотелось спать: два-три часа сна — и он встанет здоровый и свежий, как раз перед рассветом, и решит судьбу этого мальчишки, там, внизу.

Он сел на постель и попробовал изобразить нежность в голосе, но у него не получилось:

— Жанна…

Он провел своими удивительно длинными руками по густым волосам Жанны Карвальо, единственному, что в ней осталось красивого. Как он и предполагал, она не воспротивилась его прикосновению; по ее телу пробежала дрожь.