Потом пришел момент, когда он уже не смог заснуть. Глаза не закрывались. Нужно было встать и оказаться лицом к лицу с ломкой. Противная, она схватила его тут же, вцепилась в его нутро, наполнила голову. Матвей поворочался еще с полчаса и безнадежно встал.

Надо чем-то заняться. Занять руки и мозг. Самое главное — мозг. Чтобы мерзкое существо прекратило раскачивать его ломающийся организм. Надо продержаться несколько дней, пока он найдет способ сбежать.

Матвей щелкнул кнопкой старенького телевизора. На экране появился снег. Да что такое ёмоё, даже телика она ему не оставила! Знал бы, не удерживал бы ее в тот день, когда она напилась и пошла балакать с цветами на площади… Или нет, вообше бы не поехал на вокзал и не встретил бы эту козявку! Оооооо или не приехал бы в Ростов на Дону… И не случилась бы с ним вся эта фигня.

Матвей, ворча всё это себе под нос, принялся вертеть такой же старой, как и телевизор, антенной, пытаясь поймать хоть какой-нибудь канал. Наконец, снег стал мельче, противный треск сложился в осознанную речь, и на экране появилась дикторша новостей Питерского канала. Он даже узнал ее — дикторша освещала подготовку к его выставке и Матвея пригласили сказать пару слов. Это было две недели назад… А кажется — целую вечность!

Дикторша долго трепалась с серьезным видом о проблемах в городе, потом кашлянула в кулачок и перешла на другую тему:

— Исчезновение известного художника Матвея Белинского, два дня назад с собственной выставки, которая в настоящий момент проходит в галерее альтернативного искусства, обеспокоило и взволновало весь Санкт-Петербург. Помимо версий о возможном похищении и даже убийстве художника, полиция рассматривает также и версию о мнимом исчезновении, результатом которого стало бы повышенное внимание прессы и поклонников к творчеству Белинского.

Матвей усмехнулся. Похищение было самым что ни на есть настоящим! Но нестандартным… А коршуны уже парят над его останками… Тьфу, мерзость!

— Следствие продолжается. Мы будем держать вас в курсе событий…

Матвей вздохнул с отчаяньем приговоренного к смертной казни. Может, наши доблестные полицейские окажутся на высоте и выйдут на Киру Пастернак, кем бы она ни была в настоящей жизни…

А ему надо продержаться до этого момента и не сломаться!

Матвей выключил телевизор и ясно услышал урчание в желудке. Надо, наверное, сходить на кухню и приготовить что-то на завтрак… На ужин… Блин, пожрать! Теперь даже непонятно, что как называть. Похоже, у него будет в основном ночная жизнь…

Проходя мимо комнаты-ателье, он мимоходом окинул взглядом картину. Человечек в углу был жалок. Ему стало не по себе. Так же жалок, как и он сам. Но картина всё ещё не нравилась ему.

Матвей никогда не мог понять, как это получалось. Но некий внутренний маячок вёл его к осмысленному завершению всех, даже самых идиотских, холстов. Например, тот, с белыми пятнами и зеленой точкой. Вика не хотела ничего слушать про незаконченность картины, восторгалась пятнами и хотела отобрать холст, чтобы отнести на выставку самолично. Но Матвей не дал. Сидел три дня и смотрел на далматинистость перед глазами, пока голова не заболела. Потом взял кисть, макнул в зеленую краску — говорят, зеленый цвет означает надежду — и поставил в углу большую жирную точку.

И почувствовал, что вот теперь всё. Больше к картине ему добавить было нечего.

Теперь человечек этот.

Чего ему, сердешному, не хватает для полного счастья?

В кухне Матвей открыл холодильник и тупо пялился в него целую минуту. Продуктов он просто не видел, все его мысли были заняты желтоватым пятнышком в форме человечка в черной страшной комнате. Руки сами взяли с полки две сосиски и пару помидоров, сами все покромсали в сковородку, сами зажгли газ, и Матвей присел на табуретку, ожидая момент, чтобы разбить в жарево три яйца.

Ни готовить, ни есть желания не было. А хотелось пойти в маленькую комнатку и сесть перед картиной.

Он все-таки добил яичницу, съел ее, мужественно пережевывая, и даже выпил три больших глотка воды с чаем. На полный желудок алкоголя уже почти не хотелось. Зато мучительно хотелось выкурить сигарету. Одну. Маленькую. Даже половинку… Даже окурочек… Господи, почему он не наделал нычек в этой квартире, когда был подростком?

В голове словно вспыхнула красная лампочка. Отец, страстный курильщик и любитель нормальной русской водочки, однажды, чтобы сделать приятное жене, пообещал бросить пить и не курить ничего, кроме ментоловых сигареток. Несколько недель спустя он глубоко раскаялся в этом обещании, но ничего не поделаешь, мама была женщиной строгой и волевой. Пообещал, значит, точка. И отец, в одно из ее ночных дежурств, смастерил в квартире тайник. В комнате сына.

Дрожащими руками Матвей пошарил под широким деревянным подоконником, и не поверил самому себе, когда нащупал едва заметную кнопочку. Подоконник с дегким треском подскочил вверх, открывая нишу, вырезанную в стене за батареей. Там, сколько он себя помнил, всегда лежала бутылка водки и пачка сигарет…

Матвей выпрямился и безнадежно закрыл глаза. Открыл. Вид лежавшего в нише ничуть не изменился, и Матвей с чувством сказал:

— Вот сучка!

Взял листок бумаги, сложенный пополам, и прочитал написанное быстрым крупным почерком: «Извини, но это для твоего же блага. Пей воду, она полезна. Патч действует 24 часа, наклей на предплечье. Целую. Кира.»

Матвей вытащил из отцовской заначки бутылку минеральной воды и коробку патчей анти-табак. Вот сучка, как она узнала про нычку?!

Патч положила, козявка! Всё равно это говно не действует… А как хочется курить!

— Убью засранку, — мрачно пообещал сам себе Матвей, прилепляя кружок пластика цвета тела к правому предплечью.

Обойдя мольберт и потирая бежевый патч, чтобы тот лучше держался, Матвей уставился на картину. Нужна дверь. Запертая. Да, определенно, в этой картине не хватает двери, которую человечек никогда не сможет открыть.

Обязательно. И передать как-то, хрен его знает как, это безнадежное «никогда»…

Руки уже потянулись за красками. Пальцы вслепую перебирали тюбики разных цветов, потом принялись машинально выдавливать на палитру и смешивать нужные оттенки. Она будет призрачно-серой, эта дверь, она будет недосягаемой… И у нее будет злорадная ухмылка, намек на ухмылку…

Кира решила устроить ему дезинтоксикацию. Принудительную и оттого особо унизительную. Ну ничего, он ей еще покажет, что у него в нутре! Он нарисует гениальные картины, он бросит пить и курить, но Кира пойдет в тюрьму! За похищение и… как это там называется? изоляцию от мира? секестрацию? Бог с ним с названием! Главное суть! Она. Его. Заперла.

Матвей потер патч на плече, убедившись, что тот еще держится, и легкими, быстрыми мазками нанес контур будущей двери на холст…

Курить уже не хотелось. По-честному, он просто забыл о своем желании. В его сознании жила только дверь на картине. Ухмыляющаяся, противная, недосягаемая… С призрачными глазами без зрачков, с беззубым и оттого еще более гадким ртом, с улыбкой чеширского кота… Он уже ненавидел ее, на картине, как в жизни.

Последний мазок нанесен, Матвей выдохнул и только в этот момент ощутил боль в челюстях. Как сильно он их сжимал, рисуя треклятую дверь! От ненависти, от внезапно вернувшегося гнева на Киру и на свое заточение, от безнадеги, которая заполняла всю его жизнь… Он потер скулы, пытаясь снять напряжение, и по привычке потянулся за бутылкой. Но нащупал лишь круглое горлышко пластиковой «Стелмас». Смачно выругался, но от безысходности все же отпил глоток.

Часы пробили девять. Матвей устало поднялся, побрел к кровати. Долго он так не протянет… Без выпивки картины писать очень тяжело! Выматывает. До самого нутра… Он нащупал на одеяле телефон и по привычке посмотрел на экран в поисках новых сообщений. Потом опомнился — кто ему может послать СМСку? Кира? Ей на него плевать!

— Козявка… — тихо сказал он и удивился. Вроде бы это должно было прозвучать с ненавистью или хотя бы с неприязнью, а получилось чуть ли не тоскливо… Да он заскучал, что ли?

Палец нерешительно ткнул в иконку контактов. Пролистал страничку до имени Киры. Помедлил. И нажал на зеленую трубочку… Три гудка и щелчок.

— Кира, — слабо позвал он, и далекий голос сразу же откликнулся:

— Я здесь.

— Ты спишь?

— Нет.

— А что делаешь?

— Смотрю телевизор и бегу на тренажере.

— Мне плохо.

— Я знаю. Так и должно быть. Держись.

— Ты мне утроила заподлянку…

— Это ты сейчас так думаешь…

— И всегда так буду думать.

— Надеюсь, что нет…

Кира вздохнула в трубку:

— Все, что я сделала, — это для тебя…

— Как ты нычку нашла?

— Случайно! Уж извини…

— Да ну тебя к черту! — закричал он. — Что я тебе сделал?!

— Ты очень много для меня сделал, — тихо ответила девушка, тяжело дыша. — Я не смогла и дальше наблюдать, как ты катишься в пропасть…

— Кира… Я картину пишу…

— Это замечательно! — воодушевилась она. — Завтра приду, посмотрю…

— Принеси мне пива… — это было унизительно, но он опустился-таки до просьбы. И заскрипел зубами, услышав ответ.

— Пива не будет! Если хочешь, принесу фруктов, какой хочешь колбасы, вообще продуктов, но не алкоголь!

— Ладно, — процедил Матвей сквозь зубы. — Мы еще посмотрим, кто кого…

И отключился.

Бросив телефон на кровать, он вскочил. От усталости не осталось и следа. Ему нужно было видеть свою картину. Ужасающее чувство незаконченности посетило его измученный, в этот раз уже абстиненцией, мозг.

Холст стоял посреди тонущей в белесом полумраке светлой питерской ночи и манил Матвея, звал шепотом, тихонечко так, словно в западню…

Ему показалось, что за дверью, той самой, ехидной, зыбкой и страшной, стоит Кира. Смотрит на него и улыбается победно.

Матвей задержал дыхание на миг, потом шумно выдохнул и ринулся к мольберту, схватил картину и отшвырнул ее к стене. Холст жалобно стукнул углом о комод, и Матвей злорадно бросил картине:

— Посмотрим кто кого!

Он поставил на мольберт чистый холст, обошел его справа налево, как хищник в клетке прохаживается перед зеваками, сладко мечтая про себя, с которого из них он начал бы обед. Но Матвей думал о другом. Нет, он никогда больше не нарисует Киру-Ксюшу! Никогда ее образ не возникнет на его холсте! Она недостойна этой чести!

А вот другая…

Матвей раздул ноздри, злясь сам на себя. Два дня заключения в этой импровизированной тюрьме — и он уже сошел с ума! Рисовать Милену… Он ни разу не нарисовал ее, ни даже глаза не дал ни одному портрету… Слишком больно было даже вспоминать ее! А теперь… Без спасительного виски, без поддержки, без сил…

Матвей глубоко вздохнул. Неважно. Все уже неважно. Пусть будет больно, пусть душа — если она еще есть в его теле — захлебнется тоской и ненавистью ко всему миру, быть может, это поможет ему, наконец, уничтожить себя. Даст толчок. К действию.

Он снова вздохнул, судорожно, резко, несколько раз, словно набираясь смелости, и взял тюбики с черной и белой красками. Поехали!

* * *

Ксюша заглушила мотор и расслабила руки на руле. Все, последний раз! И дальше пойдет нормальная жизнь, человеческая, простая, как у ее сверстниц и подружек по факультету. Она, наконец-то, остановится и отдохнет…

Пора идти. Клиент не из тех, что ждут запоздавшую эскорт. Ксюша достала из сумочки пудреницу и глянула в зеркальце, проверяя макияж. Все было в порядке. Она совершенна, как всегда. Она ангел, снаружи и внутри, и ее ценят именно за то, внутреннее тепло, за свет, идущий из сердца, а не из накрашенных глаз.

Но усталость души требует свою дань. Пора прекращать раздавать свое тепло направо и налево. Теперь у нее есть Эм, она нужна ему и сделает все, чтобы вылечить его.

Элегантным жестом выбросив из машины стройные ножки в черных чулках, Ксюша вышла на улицу. Престижный дорогой район, помпезные бутики с заоблачными ценами и ее любимый тихий клуб для очень богатых и очень известных людей. На такой улице ее изящная спортивная Аудюшка ТТ смотрелась как раз в тему. Машинку ей подарил Вилли, взбалмошный сынуля одного из питерских олигархов, в благодорность за услугу: Ксюша вытащила этого мальчишку из одной очень неприятной истории, из-за чего ей и пришлось воспользоваться документами Киры Пастернак…

Ксюша мимолетно улыбнулась, вспомнив Вилли, по паспорту Владика, и его стильный причесон с длинной челкой, но тут же выбросила его образ из головы. Надо сосредоточиться на сегодняшнем свидании. Обо всем остальном можно будет подумать завтра.

В клубе, как всегда, было тихо, сумрачно и романтично. Звучала нежная музыка из прошлого века, мерцали свечи на столах, играя бликами на лепестках свежих цветов, там и сям виднелись силуэты в костюмах и другие — в элегантных платьях, со сложными прическами. Ксюша прошла к барной стойке, приглушенно стуча каблуками по ковровой дорожке, и знаком подозвала Игоря, сегодняшнего бармена.