Тот подмигнул ей с веселой ухмылкой:

— Твой уже здесь! В пипинге.

— Что он пьет? — деловито спросила Ксюша, устраиваясь на высоком деревянном табурете и поправляя безупречные локоны на плечах.

— Ром с корицей, — шепнул Игорь, принимаясь с отстраненным видом протирать пепельницу. Ага, клиент на подходе. Ром? Хм хм, значит, Роберт решил остаться с ней на весь вечер и, может, на ночь. Уж его привычки она знала наизусть.

Он присел рядом. Костюм, галстук под цвет ботинок, седые волосы зачесаны набок. Представительный, грузный, но подвижный, Роберт выглядел гораздо старше своих пятидесяти лет, а вел себя иногда вообще как подросток! Конечно, клиента звали совсем по-другому, но Ксюша окрестила его Робертом и, даже узнав про него все подробности, по привычке шифровала данные даже в собственной голове.

Теплая рука провела по ее талии, спустившись к ягодице, тяжелое, приторно-сладкое коричное дыхание обдало шею, и Роберт чмокнул ее в щеку:

— Стелла… Опаздываешь!

— Прости, котик, пробки, — звонким голоском ответила Ксюша, прижимаясь к его большому телу. — Больше не буду!

Мужчина шумно вздохнул и кивнул бармену. Тот без вопросов достал из ведерка со льдом запотевшую бутылку шампанского, скрутив проволочку, с легким хлопком откупорил ее и наполнил высокий хрустальный бокал для Ксюши. Она изящно подняла бокал и, не чокаясь, отпила глоток:

— Спасибо.

— Пойдем? — спросил Роберт, кивая на тяжелые, свисающие волнами складок до саиого пола, шторы в глубине зала. Ксюша с улыбкой кивнула, отпивая еще один глоток. Шампанское было превосходным, но из бутылки она выпьет максимум два бокала. Напиваться нельзя. Она останется профессионалом, сегодня ее усилия будут увенчаны успехом. Благодаря Роберту.

Они устроились на банкетке, бутылка шампанского на низком столике, Ксюшины ноги на коленях у мужчины. Ее ладонь поглаживала его упитанное плечо под лацканом пиджака. Роберт налил пузырящейся жидкости в бокал и, подав Ксюше, сказал почти жалобно:

— Я не хочу, чтобы ты бросала меня!

— Роберт, котик мой, так надо, — нежно ответила Ксюша. — Я же тебе объяснила…

— Я буду скучать, — глухо и обиженно продолжил мужчина. — Ты единственная в моей жизни…

— Котеночек, — Ксюша села на его колени, ласково растрепала седые волосы, отчего солидный Роберт стал похож на киногероя семидесятых, и прижалась щекой к его гладко выбритому лицу. — Не говори глупостей! Я представлю тебе мою близкую подругу, она лапочка и будет очень нежна с тобой!

— Я тебя хочу! — капризно ответил Роберт, крепко обнимая ее. — Почему ты не соглашаешься жить со мной?

— Ну сам посуди — все будут шушукаться за твоей спиной, противно хихикать и сплетничать, — терпеливо объяснила Ксюша. — Ты же взрослый человек, у тебя очень важный пост и ответственность, а тут такой пердимонокль…

— Да знаю я все это… Знаю, — вздохнул Роберт, скользя рукой по ее бедру. — Привыкну я к твоей подружке… Будем вместе тебя вспоминать…

— Ты душка, мой котеночек, — нежно и абсолютно искренне улыбнулась Ксюша. Что поделать, Роберт был ей глубоко симпатичен, большой романтик, задавленный весом обязанностей своей высокой руководящей должности. Да и помог он ей за этот год достаточно, чтобы испытывать к нему даже не просто благодарность, а огромную благодарность. Именно поэтому Ксюша передаст его из рук в руки Софье, а не оставит в поисках другой эскорт. Сонечка умничка, из ее сердца струится настоящее живое тепло нежности, дающее клиентам возможность почувствовать себя единственными и неповторимым.

— Думаю, тебе не терпится уладить практическую сторону нашей сегодняшней встречи, — в голосе Роберта прозвучали сухие нотки, и Ксюша покачала головой:

— Ну что ты! Это подождет!

— Как же, как же, — мужчина усмехнулся и достал из внутреннего кармана пиджака небольшой, но увесистый конверт. Ксюша с трепетом приняла его, заглянула внутрь. Паспорт. Права. Банковская карточка, прикрепленная скрепкой к контракту. Бумаги, сложенные вдвое. Новая жизнь.

Прижав конверт к груди, Ксюша задержала дыхание. Иначе заплакала бы от радости и благодарности. Роберт смотрел на нее с улыбкой, видимо, угадывая все чувства и мысли, танцующие веселую джигу в ее голове. Ксюша сглотнула с трудом и пробормотала:

— Ты прав, так гораздо лучше… Спасибо…

— Не за что, — отмахнулся он, отпивая свой любимый ром с корицей. — Видеть счастье на твоем ангельском личике — для меня важнее всяких спасибо.

Ксюша спрятала конверт в сумочку и приникла к Роберту, лаская его лицо, плечи, руки, и тот жадно обнял ее, собираясь с толком использовать каждый момент этой последней встречи… Пусть… Он заслужил.

* * *

Матвей проснулся поздно. Хотя, каким чувством понять, поздно или рано, если на улице все так же светло, как когда он притащился на старинную скрипучую кровать, всхлипывая от ломки и жалости к самому себе, когда свернулся калачиком, подтянув насколько возможно колени к груди и проклиная все на свете, а особенно хитрую девчонку, владевшую теперь его жизнью.

Взгляд с трудом сфокусировался на настенных часах. Полпервого. Дня или ночи? Приподнявшись на локте, Матвей прислушался. Где-то вдалеке прозвенел трамвай. Под окном процокали уверенные каблучки. День. Люди ходят по делам, едут на обеденный перерыв, возвращаются из магазина… А он спит, уставший физически и морально.

Мышцы заныли как-то разом и все до единой. Матвей выругался, пытаясь потянуться. Ох ты, ни хрена себе! Проклятая боксерская груша! Нафига он ее молотил, как сумасшедший, перед сном? Почему не пошел в ванну вскрыть себе вены? Почему не бился головой о стену, чтобы заставить замолчать гадкое существо, истязающее его уже два дня, с громкой радостью набросившееся на вновь открывшуюся рану в сердце и расколупавшее ее до кровотечения? Нет, он все выместил на груше, а потом в ванной сунул голову под ледяную струю воды… Дохляк! Трус! Мучайся теперь, тройной идиот!

Матвей со стоном сполз с кровати, натягивая куртку спортивного костюма. Не хватало еще простудиться из-за дурацкой холодной воды. Вот дурость! Убить себя у него не получится, никогда… А вот свалиться с гриппом — это он может! Пойти кофе сварить… Или лучше чаю? И пожевать чего-нибудь…

Он прислушался. С кухни до него донеслись знакомые запахи, смесь кофе, поджаренного хлеба, красной рыбы и еще чего-то, давно забытого, но такого вкусного. Матвей услышал шкворчание сковородки, шум микроволновки и нежную песенку, из далекой юности, которую напевала его мама, стирая в ванне папины рабочие штаны и куртку…

Сам того не сознавая, он потянулся на запахи и звуки песенки и застыл в дверях.

Кира, Ксюша или как ее называть, хитрая лиса, заточительница, тюремщица, стояла у плиты и старательно переворачивала кусочки панированой рыбы, шепотом ругаясь на кипящие брызги масла.

— Что ты здесь делаешь? — неприязненно спросил Матвей. Девушка обернулась и радостно улыбнулась:

— Обед готовлю! Хочешь кофе?

— Хочу, — сварливо заявил он, садясь на табуретку у колченогого столика.

Ксюша налила ему горячего ароматного кофе в большую чашку и сказала с воодушевлением:

— Я видела твою картину! Очень… страшно!

— Можешь себе представить, значит… — проворчал Матвей, грея руки о чашку.

Ксюша обняла его сзади и прижалась щекой к волосам:

— Все, я здесь, я с тобой! Я больше не уйду!

— Кира…

— Нет, больше не Кира, — усмехнулась она, снова отходя к плите. — Я вернула настоящей Кире ее документы.

— Так кто же ты теперь?

— Оксана Золотарь.

— Как ты так меняешь имена? — подозрительно спросил Матвей. — Ты связалась с…

— Ни с кем я не связалась, — мягко ответила она. — Наоборот. Теперь моя жизнь принадлежит только мне.

Накрыв рыбу крышкой, девушка присела рядом с Матвеем и тихо добавила:

— И тебе…

— А если я тебя не… хочу? — осторожно спросил он. Ксюша качнула головой, отчего ее волосы упали на лоб и рассыпались по плечам светлой волной:

— Неважно… Навязываться не буду.

— Ксюша… — он ненавидел ее еще вечером, а теперь таял от одного вида ее серых глаз, от этих пухлых губ, которые уже избавились от детского выражения, но не поменяли форму и остались такими же манящими.

— Ксюша, — повторил он, словно пробуя на вкус ее имя, и она подалась вперед, как тянется к руке бездомный щенок. Матвей коснулся пальцами ее щеки, скользнул к уху, вглубь волос… Ксюша приластилась к его ладони и вдруг вскочила, сорвала крышку со сковородки и принялась ругаться на пригоравшую рыбу.

Матвей отхлебнул потихоньку остывающего кофе и вдруг спросил, неожиданно для самого себя:

— Ты останешься ночевать?

Ксюша обернулась со странной улыбкой:

— Если ты меня не прогонишь…

— Это твоя квартира, — буркнул он. — С какого перепоя я буду тебя прогонять…

— Тебе достаточно сказать одно слово, — Ксюша снова занялась рыбой, складывая ее на тарелку. — И я испарюсь…

Матвей поднялся, подошел к ней, колеблясь, но все же коснулся ладонями ее плеч, провел по рукам, нажимая легонько. Ксюша на миг прижалась к нему спиной и оттолкнула:

— Если хочешь есть — сядь за стол!

Матвей послушно вернулся на место. Есть хотелось. Почти так же сильно, как курить. Он машинально потер плечо с бежевым кругляшом патча и нахмурился — надо, наверное, новый налепить. Ксюша поставила перед ним полную тарелку, положила хлеб и озабоченно спросила:

— Хочешь сразу кофе или воды попьешь?

Он пожал плечами. Без разницы. Запах еды достиг его носа и побежал по нервным окончаниям в мозг. Вкусно! И так знакомо!

Паприка с помидорами. Конечно, как он мог забыть злополучный сатараш, съеденный Ксюшей под полбутылки «Советского»? С усмешкой Матвей поддел вилкой несколько потерявших форму кусочков, зажевал. И глянул на девушку уважительно:

— Неплохо!

— Неплохо? — преувеличенно удивилась Ксюша, скручивая крышку с бутылки воды. — Твой сатараш был в десять раз хуже моего!

— Коза, — буркнул Матвей, отламывая кусок хлеба, и по-простому зацепил им кусок панированной рыбы. Это оказался лосось, и Матвей засмаковал любимый вкус всеми фибрами души. Все-таки девчонка здорово готовит! Или это ему после яичницы так кажется?

Ксюша присела напротив с точно такой же тарелкой, но на порядок меньшей порцией, и спросила:

— Ну, ты уже думал, что нарисуешь на новом холсте?

Матвей, не переставая жевать, покрутил головой. Соврал, ну и фиг с ним. Он хотел нарисовать Милену, но не знал, получится ли. Не забыл ли он ее черты? Ее глаза? Пятнадцать лет могли запросто стереть из памяти детали.

— Неправда, — спокойно ответила Ксюша. — Я же вижу. У тебя есть идея!

— Ну а если даже и есть… Что с того?

— Хочу быть причастной к тайне, — загадочно ответила она. — К возрождению Эма.

— Ксюша, — сердито прервал ее Матвей. — Эм — это было давно! Я не стою на месте, я двигаюсь вперед. Если люди готовы заплатить бешеные деньги за десять капель дождя на стекле — я нарисую десять капель дождя на стекле!

— Глупости! — она покачала головой. — Это не искусство. Ты столько работал за деньги, что забыл про удовольствие! А раньше у тебя пальцы чесались — так тебе хотелось рисовать.

Матвей склонился к тарелке. Крыть нечем, козявка права. Ему давно не хочется просто рисовать, для себя, для удовлетворения потребности в самовыражении. И кто он после этого? Художник или бизнесмен?

Ксюша доела, сложила тарелку с вилкой в раковину и подошла к Матвею. Обдав его восхитительным запахом цветочных духов, склонилась к щеке, обняла и шепнула:

— Пошли рисовать!

Он завороженно потянулся к ней, но вместо поцелуя получил палец на губы:

— Пойдем же…

В комнате Ксюша забралась с ногами на старенькое кресло с потертой гобеленовой обшивкой, закуталась в теплый вязаный платок и тихо спросила:

— Это война?

Матвей окинул взглядом незавершенную картину. Монументальный холст — город после бомбежки, черные глазницы окон на посеревшем от пожара фасаде блочного дома, руины, дымящиеся жаркие угли того, что было когда-то жилищем… Все намечено, еще не прописано, но уже так ясно в голове художника. Центр картины был чист. В центре будет нечто страшное и красивое, притягивающее взгляд, гипнотизирующее до кошмаров по ночам. Матвей и сам уже боялся писать, боялся дать жизнь тому, что не давало ему спать многие годы…

— Война, — неожиданно для себя ответил он, осторожно подрисовывая там и сям пожухлые стебельки травы. — Приштина.

— Ты там был…

— В самом конце. Но видел достаточно.

— И тот рисунок, с детской ручкой…