Наталья Осис - Начальник Нового года

А захочется ли Кате на них отвечать?

«Но совсем ничего не спрашивать тоже очень странно, – продолжал мучиться Макс. – Она может подумать, что мне неинтересно про нее, а мне интересно, и еще как!»

Вот почему он так обрадовался, когда из него неожиданно выскочил правильный вопрос:

– Несимпатичные трусы – это какие?

Катя засмеялась, отдала Максу сумки. Он взял их как премию. Катя размотала шарф и села на диван. Макс аккуратно поставил сумки и примостился у Катиных ног, чтобы снять с нее ботинки. Ботинки, слава те господи, были высокими, шнурки – длинными, и расшнуровывать можно было еще долго.

Катя некоторое время смотрела на него, наклонив голову, а потом начала рассказывать. «О чем это? – не сразу сообразил Макс. – Ах, да, про несимпатичные трусы».

– Раньше я думала, что самые несимпатичные – это черные, сатиновые, до колен… А теперь, когда они остались в прошлом, они у меня ассоциируются с мальчишками на речке – белобрысые головы, загорелые тела, веселье так и плещет… А у тебя?

– Не знаю, – честно сказал Макс, поскольку был занят Катиной ногой гораздо больше, чем мальчишками.

– Ну вот, – продолжала она, – потому получается, что самые несимпатичные – это все равно семейные трусы, но уже такие, знаешь, широкие и разноцветные.

– Как у волка в «Ну, погоди!»? – догадался Макс.

– Мне кажется, современные покороче будут, – ответила Катя. – Отвратительные трусы. Все равно что надеть на мужчину широкую мини-юбку: одно неверное движение – и он уже демонстрирует городу и миру что-нибудь… не то и не в том ракурсе. Бэ-э-э!

– М-м-м! – сказал Макс, который как раз в таких трусах спал. – А еще?

– А еще такие вот высокие плавки из восьмидесятых. Сбоку высоко вырезано, и талия очень высокая.

Катя встала, переступила разутыми ногами и стала на себе показывать. Макс очень заинтересовался и тоже поднялся, чтобы лучше изучить все Катины «вот тут» и «вот здесь», водил своей ладонью вслед за ее пальчиками, ловя ее руку и снова отпуская, потом принялся снимать с нее пальто и, конечно, увлекся, но это было уже неважно и еще долго было неважно, пока не стало очень холодно и Катя не погнала его собирать разбросанную одежду.

Макс с удовольствием шлепал босыми ногами по деревянным доскам пола и думал, что давненько никто никуда его не гнал – тем более собирать одежду. С детства, наверное, прикинул он. Так вот что с ним происходило на самом деле! Он как будто бы вернулся в детскую страну, где каждая вещь имеет смысл, за каждым углом поджидают открытия и каждый день может случиться чудо.

– Катя, я нашел твои смешные трусы! – радостно завопил он. (Трусы были самыми нормальными белыми трусами – такие Макс регулярно снимал со всех кукол своей кузины, а потом… ну а потом он таких трусов действительно больше не видел.) – Это не просто трусы, это архетип трусов, а ты архетип девушки!

Катя еще ничего не ответила, но Макс уже знал, что все изменилось, и изменилось непоправимо.

В дверях стояла Таня, рядом с Таней стоял, медленно оседая, десяток пакетов, перед Таней стояла Катя, а позади Кати теперь уже стоял сам Макс – в трусах, как всегда, конечно.

«Нет, ничего не могут сделать как надо! Р-р-работнички! Просил же мужиков привезти сюда Буцефала и продукты. Как они могли сюда отпустить Таню?» Макс задрал брови как можно выше и из-за Катиной спины выразительно посмотрел на Таню.

– Во-первых, ты ничего не объяснил, – заявила она, смело встречая взгляд своего начальника. – Здрасьте! – это уже Кате, а потом снова Максу: – А во-вторых, в страховку Буцефала вписана только я.

– Неправда! – обрадовался, что можно было поругаться, Макс. – И Валерич тоже.

– И Валерич тоже, – согласилась Таня, – но он в Рязани.

Можно было и не начинать спорить с Таней. Давно проверено, кстати. Макс почесал подбородок.

– А в Рязани – грибы с глазами, – уныло сказал он. – Их едят.

– А они глядят – да, – припечатала Таня. – Ну, что, сумки мне куда теперь нести?

«Уволю! – подумал Макс. – Нет, ну это ж надо! Р-р-работнички!»

– Я думаю, Максим в состоянии взять в руки свои пакеты, – впервые раскрыла рот Катя. – Это ведь тебе пакеты?

Макс злобно посмотрел на Таню, потом – на Катю, ничего не понял. Нагнулся, взял все сумки (мельком подумал, что не хотел бы он сейчас быть в семейных трусах) и понес их на кухню.

– До завтра, Макс! – крикнула уже из-за двери Таня.

Макс начал выгружать продукты на шаткий кухонный столик, все еще надеясь, что, увидев еду, голодная Катя будет его не сильно ругать. В том, что она была голодной, он не сомневался, в том, что будет ругать, – тоже. И ни в том, ни в другом он не ошибся.

Катя явилась на кухню одетая («Плохой знак!» – огорчился Макс) и, не дожидаясь, пока он красиво разложит деликатесы, которыми собирался ее поразить, схватила булку, разорвала зубами упаковочную пленку и, отрывая большие куски, принялась глотать их, ухитряясь одновременно ругать Макса.

– Девушку! Ты послал девушку за покупками, вместо того чтобы сходить самому! – возмущалась она.

– Я мог бы сходить, но я не смог бы вернуться, – пытался объяснить Макс.

– Ты мог спокойно подождать. Или не есть. Или дождаться меня, чтобы потом пойти вместе.

Макс подождал, не будет ли у Кати других вариантов. Кажется, больше не было.

– Я попросил ребят из конторы, а приехала, видишь, она, – объяснил Макс.

– Значит, она к тебе неравнодушна. – У Кати все-таки было много вариантов в запасе.

– Эм-м-м, – объяснил Макс.

– Ты завлек девушку! – возмутилась Катя. – Ты гнусный соблазнитель!

– Никогда! И даже ни разу! – поспешил оправдаться Макс. – Я никогда не обещаю невозможного, а с Таней… ни того… ни этого…. ни разу. Мы работаем просто вместе. Очень давно, – добавил он, не зная, что тут еще можно сказать.

И все еще могло кончиться хорошо, если бы Макс не поспешил предпринять обходной маневр.

– Ну что, Катенька? Может, завтра пройдемся? По магазинчикам?

– По каким таким магазинчикам? – поинтересовалась Катя таким тоном, который должен был обязательно остановить Макса.

Но он, к несчастью, чувствовал себя Дедом Морозом, который только что втащил на девятый этаж без лифта мешок с подарками и теперь ни за что не уйдет, пока не обрадует детвору своими дарами.

– Ну, – сказал он, добро улыбаясь, – сначала к Картье, я думал. Или пойдем сперва обувь выбирать? Да, и стойку для обуви сразу – потому что надо побольше всего накупить.

– Может, сразу и гардеробную? – Катя особенно отчетливо произнесла слово «гардеробная», но ослепленный своим счастьем Макс несся дальше:

– Ты думаешь? Гардеробная – это очень правильно. Можно и не целую комнату, просто некоторое пространство для нее выделить, да? Пойдем прикинем где?

– Да давай тогда уже сразу евроремонт. Или сначала ты должен купить мне машину?

Полузабытое слово «евроремонт» отрезвило Макса.

– Зачем евро? Разве можно этот… евроре… белые стены… у тебя здесь, вот в такой красоте? А ты хотела, да? – Макс теперь совсем уже ничего не понимал и потому только смотрел на Катю исподлобья и страдальчески морщился.

– А машину? Машину ты мне собирался предложить или нет?

– Да! Нет! Не знаю… Кать, ты чего?

– Значит, моя цена, по-твоему, – это только тряпки и бирюльки, да?

– Какая цена, Катенька? Кать, а? Кать! Это от голода и от нервов. Давай перекусим.

– И значит, ты не бог, не герой и не голодранец никакой ни разу, да? – продолжала бушевать Катя.

– А ты думала, что я бог, герой и голодранец? В жизни ничего лучше не слышал! – Макс был так польщен, что опять забыл, что они с Катей ругаются, и от счастья полез к ней целоваться.

– Ничего подобного! Нечего ко мне приставать! – еще пуще закричала Катя. – Все! Забирай свои пакеты и выметывайся отсюда! У вас там, на невольничьем рынке, есть из чего выбрать! А мне не надо!

– Какой невольничий рынок, Катя? – Макс еще пытался о чем-то Катю спросить, но она уже выпихивала пинками за дверь своей квартиры его пакеты, срывала с вешалки куртку, выбрасывала ее на лестничную клетку и злобно оглядывала квартиру, надеясь выбросить что-нибудь еще. Макс оказался на лестнице без майки и в одном ботинке.

Он только успел надеть майку, как из-за Катиной двери донесся горький бабий вой: «И ничего мне не надо!» И тут же потянуло горелым мясом – это Макс успел-таки шлепнуть на сковородку толстый кусок телятины, пока Катя его ругала.

– Ну, порядок. Голодной не останется, – хмыкнул Макс, присаживаясь на ступеньку лестницы, чтобы надеть второй ботинок. – Поплачет, соскребет горелое, поест, а потом подумает. Утро вечера мудренее.

За дверью опять что-то полетело, грохнулось и посыпалось.

– А была такая тихая! – весело удивился Макс. – Надо убираться, пока что-нибудь не полетело мне в голову. А теперь вспомним школу!

Он пододвинул пакеты поближе к двери, нажал на кнопку звонка и ринулся вниз по лестнице, смеясь и грохоча каблуками.

Катя проснулась пораньше и вышла в сени. В сенях еще пахло осенью: антоновскими яблоками и соленьями, но вода в кадке уже покрылась тонким ледком. Катя особенно любила умываться такой водой, от которой зубы сводит и на щеках расцветают яркие розы. Потом Катя достала из сундука новую ленту, любовно разгладила ее на коленях и вплела в косу. Посмотрела на себя в маленькое мутноватое зеркальце, осталась довольна, подхватила коромысло с ведрами и пошла по воду.

Катя заметила, что идет босиком, но не удивилась, а только с удовольствием пошевелила пальцами в теплой и нежной дорожной пыли.

– Здравствуйте, Анна Афанасьевна! – поздоровалась она с соседкой. Милая старушка помахала ей рукой, стоя под буйным розовым кустом. Под ее ногами цвели подснежники и ландыши, за ними шеренгой стояли тюльпаны, вдоль дорожек бешено полыхали астры и гордо высились богатырские георгины.

Навстречу Кате прошел, сверкая зубом, дядя Коля, потом побежала в ближайшую рощу Валентина – в кокетливых лапоточках, настоящая барышня-крестьянка. В роще слышался хор добрых молодцев, собиравших малину. Справа на юру возвышалась разноцветная беседка Андрея Николаевича, а в недостроенном доме колыхалась на открытой створке окна занавеска – Андрей Николаевич, конечно же, спал. В панаме и с тростью проследовал в сторону рощи Сергей Сергеевич. По дороге вынул из жилетного кармана часы, посмотрел на них, поправил пенсне и пошел дальше.

– Вот на кого он похож! На Сергея Ивановича Кознышева из «Анны Карениной»! А я-то мучилась, гадая, кого он мне напоминает! – сообразила Катя, но ей тут же стало не до соображений, потому что дорога пошла круто вниз, к реке, и там, пыля, гарцевал на вороном коне Максим.

– Здравствуй, Максим! – сказала Катя, поравнявшись с ним, и пошла дальше, но Максим развернул коня, обогнал, загородил дорогу.

Тут Катя поняла, что начал сниться «Тихий Дон», и проснулась.

А когда она проснулась, то на нее навалилась ужасная, черная тоска. Рядом не было Макса, и не было его потому, что она сама его выгнала.

Вчерашнее снежное буйство превратилось в тихий и пасмурный день. Около окна влажно чернело дерево, а под ним прыгала по рыхлому снегу ворона.

Катя заварила себе чай и села у окна смотреть на ворону.

Еще только вчера ей было все равно, есть Макс на белом свете или нету его совсем. Ей было все равно, а он был. Сегодня же ей было не все равно, а его не было. Еще только вчера она жила своей, отдельной жизнью и гордилась собственной независимостью, а сегодня уже не представляла, как жить дальше без Макса. Хотя если бы она его не выгнала, то, наверное, не догадалась бы, что больше не умеет без него жить.

Какая-то еще была мысль – особенно неприятная, как заусенец на указательном пальце… Ах да! Сегодня суббота. А это значит, что нет любимой работы. Даже работа у Сергея Сергеевича сегодня казалась ей прекрасной. Но и этой работы сегодня нет. Ужас какой, все одно к одному.

Когда-то давно по субботам бабушка затевала пироги. Все неделю они работали и учились. По воскресеньям ходили гулять – особенно бабушка любила Сокольники. А суббота была домашним днем: бабушка надевала на Катю фартук, и они месили и раскатывали тесто, готовили начинки, лепили пирожки, взбивали гоголь-моголь и перышком обмазывали пирожки сверху, чтобы они стали румяными. Это было одно из немногих домашних дел, которое бабушка выполняла с удовольствием, – на остальное у нее не хватало ни сил, ни времени.

Бабушка руководила своим институтом, а Катя ходила сразу в три школы: общеобразовательную, спортивную и музыкальную. Днем Катя прибегала к бабушке после школы, бабушка отпускала секретаршу, закрывала двери на стул – двери были высокие, двойные, с красивыми медными ручками, именно в эти ручки надо было просунуть ножку стула. Забаррикадировавшись, они делали вместе математику – в четвертом классе математичка вдруг объявила, что будет держать Катю «под колпаком Мюллера». Этот ужасный колпак пугал Катю даже больше, чем математика, но бабушка объяснила, что это не страшно, а заодно объяснила и математику. У бабушки была удивительная способность просто объяснять сложные вещи. «Кто ясно мыслит, – поясняла она, – тот ясно излагает». Математичке быстро надоело спрашивать Катю каждый день, а бабушке и Кате так никогда и не надоело сидеть вдвоем и разговаривать. Казалось бы, что такое полчаса в обеденный перерыв? Но в эти получасовые отрезки вместилось столько важного! Постепенно Катя училась отделять главное от второстепенного, формулировать проблемы, ставить перед собой реальные задачи и не бояться работы.