— Перечить мне! — заорал король. — Мне перечит тот, кого я считал другом! Сговорились у меня за спиной! Ну погоди, увидишь у меня!

Томас стоял и молчал. Тут король с воплем кинулся наземь, схватил горсть тростника, расстеленного на полу, и стал в ярости грызть.

Томас вышел, оставив короля валяющимся на полу.

Он раз или два видел такую сцену, когда Генрих в ярости терял над собой всякий контроль, но гнев короля никогда еще не обращался на лично него.

Томас не знал, чем все это закончится.

* * *

От папы Александра пришло ответное послание. Он получил письма касательно аббатисы и от короля, и от канцлера. Они поставили папу перед трудным выбором. Его избрали совсем недавно, и оппозиция его возведению на папский престол еще существовала. Поскольку эта оппозиция пользовалась поддержкой императора Священной Римской империи Барбароссы, то его положение продолжало оставаться неустойчивым. Поэтому Александр побоялся пойти против Генриха Плантагенета, и не только потому, что это король Англии, но и потому, что он становится самым могущественным правителем в Европе. А тут еще конфликт канцлера, который совершенно прав, с хозяином, который не прав; если папа откажет ему в желаемом, это может сильно разозлить английского короля.

Исходя из этих соображений, папа даровал разрешение на снятие обета.

Получив такой ответ, довольный король развеселился. Первым делом он послал за Томасом Беккетом.

— Хо-хо! — встретил он вошедшего канцлера. — Что пишет тебе твой друг папа, Томас?

— Ответа нет, милорд. Видимо, еще надо подождать.

— Мне-то ждать не приходится. Папа оказался умным, Томас. Более того, он умнее моего канцлера. Я получил его разрешение.

Генрих возликовал, увидев, как побледнел Томас.

— Не может быть.

— На, взгляни.

— Но…

Генрих по-дружески хлопнул Томаса по плечу.

— Разве могло быть иначе? Он же в трудном положении. Так что учись, Томас, у него. Если не научишься, можешь сильно задеть того, кто вправе лишить тебя головы. Знаешь, порой бывает лучше служить ему, а не правому делу, как ты выражаешься. О, ты, кажется, не согласен? Ты странный чудак, но тем больше мне нравишься. Стало быть, разрешение получено, наша скромная аббатиса очень скоро окажется в супружеской постели, а Булонь остается моей.

Томас хранил молчание, а король продолжал:

— Ну, Томас, жду аплодисментов. Кто кого, а?

Томас не отвечал.

— Так, и что я теперь должен сделать с канцлером, посмевшим меня ослушаться? Могу бросить в темницу. Могу выжечь глаза. Не знаю, что будет тебе хуже. Страшно и то, и другое. Навсегда лишиться света, никогда не видеть зеленых полей. Ах Томас, Томас, ну какой же ты дурак, что ослушался своего короля.

— Я в вашей воле.

— Я могу послать тебя на казнь, наблюдать за ней и получить удовольствие. Но кажется, сделав это, я потом не найду себе места. Лучше друзей сохранять. Ты — мой, Томас, я знаю это и знаю, что служишь ты верно до конца одному Господу, правде или справедливости… зови это как хочешь. Ты нравишься мне, Томас. Знай. Если ты мне друг, я тебе друг тоже.

После этого король взял Томаса под руку, и так вместе они вышли.

* * *

Их дружба стала еще крепче.

После возвращения в Англию большую часть времени они проводили вместе, общество канцлера Генрих находит несравненно полезнее всех остальных. А трещина в отношениях с Элинор становится все шире. Она не могла ему простить пребывания в детской незаконного сына Жефруа, а Генрих, разжигая в ней злобу и ревность, дразнил ее подчеркнутым к нему вниманием. Сложные взаимоотношения привели к тому, что он все чаще стал искать успокоения в домашнем уюте Вудстока. Любовь к Розамунд не убывала. Очевидно, это объяснялось ее нетребовательностью. Она неизменно оставалась нежной и любящей, всегда прекрасной. У нее уже есть маленький сын, и она снова забеременела. Редко какому королю выпадало такое счастье домашнего уюта, каким одаривала его Розамунд, а кроме того, Генриху нравилась тайна ее существования; никто, кроме прислуги Розамунд, не знал о посещениях короля, а те хорошо понимали, что им грозит, если секрет раскроется по их вине.

Король счастлив. В королевстве относительный мир и покой. Внимания, конечно, ослаблять нельзя, от этого королю не уйти. Но пока он мог спокойно посидеть в Англии и насладиться обществом своего лучшего друга Томаса Беккета. Иногда он спрашивал себя: почему он так полюбил этого человека? Более несхожих людей трудно вообразить. Даже внешне они сильно отличались друг от друга. Томас — высок и элегантен, король — коренаст и небрежно одет. Привычка Томаса хорошо одеваться смешила Генриха и служила постоянным поводом для шуток короля. И все же почему всемогущий король, который мог избрать себе в компаньоны самых благородных из благороднейших, предпочитал общество одного этого чудака? Томас на пятнадцать лет старше. Старик по сравнению с ним! Все, во что Томас свято верил, — Генрих отрицал; король говорил «да» — Томас продолжал твердить «нет»; король мог выходить из себя, а Томас оставался спокоен и не уступал. Несмотря на аскетическую внешность и религиозную углубленность, Томас обожал роскошь, и это очень забавляло Генриха. Томас также может быть очень веселым. Король обожал шутливые проделки над другом, и Томас ему платил тем же. Порой король хохотал до слез, даже если шутка случалась над ним самим. Никто при дворе не мог позабавить короля, как это умел делать Томас Беккет.

Они по-прежнему проводили вместе почти все время. Когда король отправлялся на прогулки верхом, канцлер ехал рядом. Иногда они вдвоем гуляли инкогнито, заходили в таверну, толковали с народом. Темноволосого высокого джентльмена с тонкими белыми руками и его молодого веснушчатого компаньона-крепыша с крепкими обветренными руками опознать не мог никто. Какая смешная пара, скорее всего думали окружающие, глядя на них, и мало кто знал, что это король со своим канцлером.

Для короля не было большего удовольствия, как в чем-то взять верх над канцлером, и он часто вспоминал ту булоньскую женитьбу аббатисы.

Холодный зимний день. Они с канцлером ехали по лондонской улице, насквозь продуваемой морозным восточным ветром, Генрих озорно поглядывал на друга. Томас с трудом переносил холод. В такую погоду он надевал на себя вдвое больше одежды и против обыкновения требовал от повара жареного мяса и цыпленка. Жидкая кровь, говорил на это король; куда ему до крепких ветвей древа Плантагенетов! Изящные руки Томаса спрятаны в элегантные, но теплые перчатки, а руки короля даже под этим пронзительным ветром голые. Он говорил, что перчатки ему только мешают.

На глаза королю попался идущий навстречу бедняк с синим от холода лицом в продуваемой всеми ветрами одежонке.

— Видишь этого несчастного? — обернулся король к канцлеру.

— Бедняга, этот ветер выдувает из него душу.

— А я вижу его тело сквозь дырявую одежду. Будет благом в глазах Господа отдать ему теплый плащ.

— Конечно! И вы, милорд, столь нуждающийся в милости небесной, сможете ее завоевать таким благодеянием.

— Тогда давай спешимся.

Они сошли с коней, когда бедняк приблизился.

— Послушай, любезный, — обратился к нему Генрих, — не холодно ли тебе на этом ветру?

— О, милорд, еще чуть-чуть — и из меня дух вон.

— Тебе нужен теплый плащ. Что ты скажешь, если тебе его дадут?

— Вы смеетесь на бедностью, сэр, — сказал нищий и хотел пройти мимо, но Генрих задержал его и обернулся к Томасу:

— Я давно хочу посмотреть, как ты совершишь благодеяние. Посмотри, какой на тебе красивый и теплый плащ. Он богатого красного сукна и подбит мехом. Отдай его бедному старику.

— Милорд, — взмолился сразу побледневший Томас, — вы не так страдаете от холода, как я. Отдайте ему свой, вы не то, что я, вам все едино!

— Это так. Но тем благороднее будет твоя милость.

С этими словами он стал стягивать с Томаса плащ, тот всеми силами сопротивлялся, у них завязалась борьба. Генрих хохотал так, что прохожий решил, что оба сошли с ума.

— Давай, давай, — кричал король. — Давай, святой Томас Беккет. Этому бедняку нужен плащ, а у тебя он есть. Давай его сюда! Ничего, отдашь, отдашь!

Томасу не одолеть сильнющего короля, и скоро плащ оказывается в руках у Генриха.

— Надевай, любезный, — сказал Генрих прохожему. — Теперь тебе будет тепло и днем, и ночью. Не забывай молиться за того, кто дал тебе его, хоть плащ и не его, но достался тебе по его доброй милости.

Прохожий бедняк, не веря в свою удачу, быстренько закутался в плащ и бегом отправился восвояси, боясь, что эти странные благородные соперники могут передумать.

Генрих продолжал хохотать на всю улицу.

— Томас, у тебя нос посинел! Ну и ветер, до костей пробирает! Скажи спасибо, что не велел отдать бедняку еще и твои перчатки. Какой ужас, если твои тонкие деликатные пальчики станут такими же красными и обветренными, как у твоего августейшего повелителя! Хвала Господу, Томас Беккет, наконец-то я сделал из тебя благодетеля.

Генрих веселился вовсю. Томасу на морозном ветру было не до смеха.

Это типичная сценка взаимоотношений двух друзей.

ВАКАНТНЫЙ ПРЕСТОЛ

Два года Элинор детей не рожала. Она снова почувствовала себя молодой. Самому красивому и любимому ее ребенку Ричарду исполнилось три годика. Для нее он особенный. Она всегда выделяла его, равно как не замечала старшего Джефри — Жефруа. В Англию привезли французскую принцессу Маргариту, но Людовик не пожелал, чтобы ее воспитанием занималась бывшая жена, считая это небезопасным для дочери. Поэтому заранее договорились, что маленькую Маргариту поместят в доме некоего Роберта Ньбурга, человека добродетельного и с золотым характером.

Элинор попрощалась с детьми и вместе с Генрихом отправилась во Францию. Ей давно хотелось съездить в свою Аквитанию, где каждое ее появление становилось праздником. Что бы о ней ни говорили, на родине ее встречали с радостью. Она снова завела свой маленький двор, и к ней собрались трубадуры; снова звучали песни о любви, и Элинор, уже не молодая, мать шестерых детей, вновь почувствовала, что она любима и желанна.

Частенько Элинор думала о Людовике, у которого только три дочери — две из них ее. Мария и Аликс уже помолвлены: Мария с Генрихом Шампанским, а Аликс с Теобальдом Блуаским. Вспоминают ли они мать? Наверное, Людовик завидует им с Генрихом: у них несколько хороших сыновей, а у него лишь маленькая Маргарита. По крайней мере эта девочка поможет укрепить союз между Францией и Англией, а когда они с молодым Генрихом поженятся, этот союз станет еще прочнее.

Слушая романсы менестрелей, Элинор думала, как интересно складывается жизнь. Генрих ей изменяет, а она, дура этакая, продолжает тосковать по нему. И что в нем такого нашла? Она — воплощение элегантности, он же — полная противоположность. Ну конечно, мужик! И создан властвовать. Если бы только не его анжуйский нрав! Впрочем, тут она ему не уступит. Теперь она свыклась с мыслью, что он ей иногда изменяет, но ей по-прежнему сладостны их встречи, она их ждет и готовится. Ее единственное возражение — чтобы больше не было детей. Трех здоровых сыновей вполне достаточно. Хотя она может еще рожать и рожать.

Она немного ревновала мужа к канцлеру, компанию которого Генрих предпочитал всем остальным, даже женским. Беккет умен, это Элинор готова признать; а потом, он верный слуга, так что, может быть, она напрасно корит Генриха за дружбу с ним. У королей много хороших друзей не бывает.

Пришло известие: жена Людовика снова забеременела. «Молодец Луи! — улыбалась про себя Элинор. — Вымолил себе еще одного ребенка. Интересно, он все такой же холодный и предпочитает службу в церкви службе любви?» Ни на минуту Элинор не жалела, что бросила его.

Тихая жизнь не для Элинор, и всякий раз, как она оказывалась в Аквитании, к ней возвращались досадные мысли о Тулузе, которая, по ее мнению, должна принадлежать Аквитании. Она уже заявляла о своем праве на нее, ссылаясь на деда Филиппа, и надеется, что им с Генрихом удастся ее отвоевать обратно. Теперь провинцией владел граф Раймон V, но к нему сейчас не подступишься, потому что он предусмотрительно женился на сестре французского короля.

«Ох уж эти женитьбы, — думала Элинор. — В государственных делах без них шагу не ступить!»

Генрих приехал, когда она с менестрелями сидела в саду. Он похлопал в ладоши, давая знать, что они должны удалиться.

Генрих был явно озабочен. Он растянулся рядом с Элинор и сказал:

— У меня новость. Королева Франции родила…