— Женя, но это именно он со свояком ограбил детдом! Ты, Дед, до сих пор мне не веришь? У меня почти готовое досье на него. Осталось чуть-чуть, и дело можно передавать в прокуратуру. И он — лидер коммуняк! — возмутился Гена.

— Осталось найти исчезнувшего ворюгу или эксгумировать якобы его труп, а потом ждать пулю в лоб. Остынь. После того, что натворил Гайдар, народ и так отдаст свои голоса им, — Дед потёр ладонью левую сторону груди. — Стыдно просить… и жить на коленях невыносимо. Анюта! — голос его сорвался. — Наверно, спит. Гена, накапай мне тридцать капель, пожалуйста.

— Зачем просить? Можно просто убедить, что за небольшую помощь они получат большой пиар, который им сейчас будет очень даже кстати, — я тоже перешла на шёпот.

— Слова-то какие знаешь! — усмехнулся Гена. — Хотя, если вспомнить Гоголя, всё будет не так мрачно…

— Гену было не остановить. Свой скетч он разыграл в лицах, раскланялся под мои бурные аплодисменты. У Деда на глазах выступили слёзы, он только махал руками, ибо громко смеяться было противопоказано.

— Времена Гоголя прошли, — Дед вытер глаза платком.

— Наступили! — запротестовал «режиссёр». Актриса на главную роль аплодирует, значит, есть шанс. Я за комедию!

— И с меня достаточно трагедий, — как-то неуверенно пролепетала я.

— Правильно! Депрессия — не повод быть несчастной.

— Придёшь и сразу спросишь, где тут продаются депутаты? — с ухмылкой закончил Дед. — Оставили бы нам хоть статус интерната. Установили высокую цену за питание и проживание, чтобы избавиться от детей, чьи родители не в состоянии заплатить. Хотят, видимо, сделать просто детский дом для сирот, поэтому и называемся то интернатом, то детским домом до официального постановления. Родители устроили бунт: их детям добираться до ближайших школ только пешком по десять километров! Мы сами бы всё уладили, да эта «ограниченная ответственность» позволяет им совать нос в наши дела, и в итоге довести до полного банкротства и уничтожить. А мы выживаем, сами себя кормим, зарплату по три месяца ждём.

— Арсен обещал свою помощь: он слов на ветер не бросает, — успокоил Деда Гена, не объясняя мне подробности.

— Евгения Викторовна, если всё получится, как задумали, вам придётся пополнять армию своих сторонников, иначе сожрут.

— Веник не сломаешь! — согласилась я.

— Правильно мыслишь, будущая многодетная мать. Вяжем веники и выметаем мусор в Москву. Последняя запись в протоколе: всем спать! А напоследок анекдот: «Почему вы вступаете в ряды партии? — Чтобы не загрязнять ряды беспартийных». Пусть выметаются в столицу, воздух станет чище. Проголосуем «за».


Кружевные простыни, запах хвои. План авантюрен, но реален. Я смогу! Нет, мы сможем. Где-то слышала: провинция… здесь бурно жизнь стоит на месте…

Именно тогда впервые я проинспектировала свои человеческие части: тушку со всей начинкой: душой, духом. Тело жаждет пищи и удовольствий, его основная задача — плодиться и размножаться — заложена природой на генном уровне. Душа — божественная суть, питается любовью, красотой, будит творческие фантазии, жаждет полётов… «От вздоха первого в день своего рожденья… торопится ко дню исчезновенья» — сказал в одиннадцатом веке Маари. А мне кажется, что поскольку она жаждет полётов, поэтому она … торопится ко дню не исчезновенья, а освобожденья. Мы обязаны помочь ей обрести крылья, наполнить чувственным опытом, чтобы в час кончины тела она улетела к недоступной для разума цели. Возможно, именно в этом её предназначенье. Душа и тело живут в вечном противоборстве и только в огне любви обретают гармонию.

«И я там был…». Тело отвергли, в душу плюнули, заставили усомниться в самой категории счастья. «А счастья не было, и нет…» подтвердил это и Михаил Юрьевич. Неужели фанатичное стремление к нему, как недостижимой мечте, проклятие и крест человеческий?! А что, кроме мечты о счастье, будет тогда освещать нашу жизнь? Без неё душа ослепнет и погибнет во мраке.

Я летела в этот край и мечтала зажечь на его небосводе ещё одно маленькое солнышко, чтобы согреть себя и мир вокруг. Какая детская наивность… Прежде придётся поучаствовать в местной войнушке, а для этого надо собраться с духом и вылезти из окопа. Проснись, мой маленький друг, анархист и задира Кураж, и возьми на «слабо», а я поведусь. Мне по силам предстоящее сражение, и захлебнётся в лобовой атаке страдание души.

— Опять заговорила лозунгами, как радио, и завела меня, как будильник, до упора своими бреднями. Самое время — четыре утра. «Безумству храбрых поём мы песню». Ха-ха. Завтра посмотрим, — вяло кукарекнул внутренний голос.


Кир Нилович. Снова я возвращаюсь к дорогому имени — Кокоша. Именно он шесть лет назад послал на «погибель» любимую ученицу, спасая её от самой себя. Помню, как сказал, что маленькая смерть жутко оживляет. Всё продумал, придумал, убедил стороны, потом поверил сам и оказался прав. Он уже ждёт меня в столице с новыми проектами. Спасибо судьбе, что послала мне в самом начале взрослой жизни такого мудрого и доброго гуру.

Шесть лет пролетели вихрем. Самой не вериться, что я теперь солидная уважаемая дама. Позади получение диплома, аспирантура и защита диссертации. Но главная победа — воплощённый в реальность проект развития теперь уже точно интерната, тот самый рисунок на бумажном рулоне. Помню до сих пор, как страшно было сделать первый самостоятельный шаг. Тогда время свернулось в тугую спираль, проблемы сконцентрировались на её пике и требовали немедленного разрешения. В этой точке оказалась я, очень быстро понявшая всю меру ответственности каждого шага на выбранном трудном пути.

Открытием летнего лагеря «Солнышко» окончен мой трудовой роман с чудесным краем. Вчера проводила гостей с российского телевидения, которые впервые посетили нас на семидесятилетний юбилей интерната.


Радостные крики детей на реке, голоса вожатых. Уже три года студенты краевого университета с удовольствием проходят практику у нас. Молодым педагогам выделяются земельные участки под строительство своих домов по беспроцентному кредиту. Пробита не одна бетонная стена бюрократии, чтобы появилась такая же возможность и у наших выпускников, желающих жить и работать при интернате. Я сделала всё, что в моих силах. Лучше сможет только Пётр Иванович: он дождался своего законного места.

Без него и его жены мне суждено было бесславно погибнуть уже в самом начале. Клава стала даже не подругой, а старшей сестрой. Вчера мы впервые поругались.

— Женя, Арсен позвонил и сказал, что приедет на прощальный ужин.

— Не приедет! Мы давно обо всём договорились. Полгода, как расстались.

— Он хочет приехать для серьёзного разговора. Женя, я умоляю тебя ещё раз подумать. Такого мужика ты больше никогда не встретишь. Начальник геологоразведки региона, квартира в Москве, машина, влюблён, такие подарки дарит!

— Пусть приезжает, накануне. Я верну все его подарки и окончательно освобожусь. Понимаешь, Клава, мне самой очень больно, поэтому и боюсь встречи с ним. Знаю, что лучшей партии мне не найти, но без любви, «как на свете без неё»? — затормошила я драгоценную подругу.

— Зачем тебе эта любовь?! Ты забыла, от чего сбежала на край земли?

— Не забыла, поэтому и попробовала обойтись без неё. Не получилось, потому что внутри всё протестует. На себя посмотри: смогла бы ты полюбить кого-нибудь, кроме Петра?

Клавдия даже покраснела. Мне иногда казалось, что любовь их неприлично затянулась. Старший сын окончил университет раньше меня на год, ибо в школу пошёл с шести лет. При таком-то отце! Теперь он заведует учебной частью. Военная служба заменена трудовой повинностью. Этого надо было ещё добиться. Второй сын в четвёртом классе, а младшему только шесть!

Клава права: ей далеко не двадцать лет. И Гена прав — не надо инсценировать раздумья. Всё решено, пора возвращаться в Москву.

Бабушка Вера в каждом письме жаловалась на плохое здоровье, и кто, как не я, должна быть рядом с ней? Уже год назад можно было со спокойной совестью передать дела Петру Ивановичу, если бы не просьба Деда.

Им был собран уникальный материал, почти готовая диссертация. Уезжая, он просил завершить её, сделать сравнительный анализ методов воспитания и обучения трёх эпох, указать все ошибки, совершённые за этот период, сделать выводы и внести предложения, включая новые открытия в подростковой психологии. На Западе именно она является фундаментом воспитания. Дед даже оставил мне всю свою уникальную библиотеку, которая пополнилась последними работами знаменитых детских психиатров и психоаналитиков, присланных его сыном. Материал опубликован. Несколько моих статей на эту тему открыли дорогу в аспирантуру. Я окунулась в такую важную и нужную для педагогической практики работу и утонула в ней. Сегодня я горжусь тем, что хорошо выполнила дело, о котором просил Дед, но это задержало меня на целых два года.

Все мысли были уже там, в Москве. А главная причина возвращения? В ней я боялась признаться даже самой себе.

— Евгения Викторовна! — услышала я тревожный голос Клавы. — Женечка, я к тебе с горем… — и заплакала. — Нет тебе, родная моя, покоя. Только расслабилась, вздохнула спокойно… и на тебе.

Она протянула мне телеграмму. «Бабушка Вера умирает. Прилетай». Кончился мой летний отдых длительностью полдня.

Самолёт уже набрал высоту, а слёзы текли и текли по моим так и не загоревшим щекам. Только бы застать бабусю в живых, увидеть её добрые глаза, успеть сказать спасибо за всё, что она сделала для меня. Успею ли? Смогу ли снять тяжкий грех с души перед ней и родителями? Тоска по ним сдавила горло.

Вспомнилось, казалось теперь, такое далёкое прошлое.


Я из семьи военных. Родители колесили достаточно долго по стране и вот — отставка. Выбор, где осесть, был не велик: Люберцы и Рига, последнее место службы отца. Везде надо было ждать квартиру в течение двух и более лет. В Риге у меня, наконец, наладилась учёба, я с удовольствием занималась в художественной школе. Мама мечтала о родительском доме в Люберцах и моём поступлении в московский вуз, но дом был самовольно занят большой семьёй троюродного брата. Выгонять её было неудобно.

Папа сделал оригинальный выбор. Он устал от полуголодного времени (шёл восемьдесят шестой год), устал от дефицита всего и вся, от ожидания вечно не хватающих для военных квартир. О так устал, что, наплевав на общепринятое желание всех отставников поселиться в Москве или большом городе, повёз нас на вечное поселение на свою родину, в деревню к огромной родне. Бабушка, его мама, несколько лет назад умерла, и её дом пустовал. В нём наша семья и поселились.

Надо признаться, мы с мамой активно сопротивлялись такому решению отца: мама даже хотела развестись, только бы не жить в деревне. Папа сделал хитрый тактический манёвр: он привёз нас только погостить всего лишь на лето, и всё там очаровало, убедило остаться.

Две светлых и рыбных речушки, прямо за огородом лес, заливные луга с пряным ароматом разнотравья, квакающие в болоте лягушки, забивающие своим ором трели соловьёв по весне, и главное — обилие накрывающихся к нашему приходу столов. Всё лето мы с мамой ходили в гости к многочисленным родственникам, а папа взял немыслимо большой кредит, и к осени мы въехали в прекрасный дом, построенный с помощью всё той же родни. В сарае завелась коза, во дворе ходили куры во главе с гордым ярко-пёстрым петухом, весь подпол был забит овощами, банками с соленьями, и мы с мамой смирились и расслабились. А зря.

Пришла зима и одним махом освободила нас от эйфории. Ближайшая школа была только в пяти километрах от деревни, и туда по заснеженным дорогам приходилось ходить пешком, так как автобус вечно застревал в сугробах. Только через два года строители сдали асфальтированный тракт, возвышающийся над полями, который прозвали БАМ. К этому времени я была уже в Москве в пединституте.

Эти два года я с трудом адаптировалась к незнакомой мне обстановке. Мама нервничала из-за низкого уровня преподавания, и, хотя я теперь с лёгкостью стала отличницей, мы обе понимали, что в приличный вуз мне не поступить. Зато отец чувствовал себя как рыба в воде и на все наши стенания находил положительный аргумент:

— Трудно пешком? Это хорошая закалка. Плакал приличный вуз? Сойдёт и наш областной педагогический. Приедешь потом в свою школу и усилишь в ней преподавание, родишь внука, мы с ним будем рыбачить, — это было вершиной его мечты.

— Учись преодолевать трудности, крепи броню, выковывай характер! — не переставал твердить он нам с мамой, нежно любя обоих.

Спасла от одичания школьная библиотека. На её полках, никем не тронутые, жили классики всех времён и народов. Мир раздвинулся для меня во всей своей пространственной и духовной безграничности. Обучение музыке осталось несбыточной мечтой, зато я нашла свою музыку, музыку души от общения с великими людьми всех эпох. Начала я с «Человеческой комедии» Бальзака, а заканчивала уже ЖЗЛ.