Он сказал:

— Не имею представления, мистер Чики, но это придает картине особенную прелесть.

Мистер Чики повернулся к Роберту и одарил его холодной улыбкой.

— Вы не слишком хорошо разбираетесь в таких вещах, не то что мистер Бернстайн.

— Нет, — согласился Роберт. — Боюсь, что нет.

Мистер Чики снова погрузился в раздумье. Воцарилось молчание. Роберт отвлекся. Теперь он слышал, как тикают у него на руке часы, слышал голоса за дверью. Тяжелый гул, словно отдаленный прибой, — это поток транспорта на Пикадилли.

Американец порывисто вздохнул. Он начал шарить по карманам, в одном, в другом. Что-то искал, быть может, носовой платок. Или мелочь, чтобы на обратном пути заплатить за такси до «Хилтона». Как видно, раздумья закончились. Роберт не сумел убедить его, что Литтона стоит купить. Сейчас он извинится и уйдет.

Оказалось, мистер Чики искал ручку. Когда он повернулся, Роберт в другой его руке увидел чековую книжку.

Завершив формальности, мистер Чики преобразился: стал приветливым и даже снял очки и сунул их в свой кейс. Он охотно согласился выпить бокал хереса, и они с Робертом немного посидели и поговорили о Маркусе Бернстайне, о Бене Литтоне и о трех картинах, которые мистер Чики приобрел в свой последний визит в Лондон; вместе с сегодняшней покупкой они станут ядром его небольшого частного собрания. Роберт рассказал ему о ретроспективной выставке работ Бена Литтона, которая состоится в апреле в Куинстауне, в штате Виргиния, и мистер Чики сделал пометку в своем блокнотике. Роберт помог мистеру Чики облачиться в плащ, подал ему шляпу, и они пожали друг другу руки.

— Приятно было познакомиться с вами, мистер Морроу. Вы мне очень помогли.

— Надеюсь, вы посетите нас и в следующий ваш приезд в Лондон.

— Почти наверняка.

Роберт пропустил мистера Чики в дверь, и они вышли в галерею. В эти дни у них было выставлено собрание картин безвестного южноамериканского художника с совершенно непроизносимым именем — простого бедного парня, который каким-то невероятным образом научился рисовать. Птицы и анималистская живопись. Маркус в прошлом году встретил этого художника в Нью-Йорке, сразу же заинтересовался его работами и предложил ему устроить выставку в Лондоне. И вот теперь его восхитительные картины были развешаны на бледно-желтых стенах Галереи Бернстайна и в это хмурое утро озарили ее сияющим солнцем и яркой зеленью страны с более целительным климатом. Критики его полюбили. Выставка открылась десять дней назад, с первого же дня в ней толпился народ, и за два дня все до единой картины были проданы.

Но в данный момент в галерее присутствовало всего три человека. Одним из них была скромная Пеги — в строгом костюме она сидела за своим овальным столиком, выправляя гранки нового каталога. Вторым — посетитель в черной шляпе, который, чуть ссутулившись, похожий на большую черную ворону, медленно обходил зал. А третьей была девушка — она сидела на круглой банкетке в середине комнаты и смотрела на дверь директорского кабинета. Одета она была в ярко-зеленый брючный костюм, а вокруг стояли и лежали довольно странные вещи. Казалось, она забрела в Галерею Бернстайна по ошибке, приняв ее за зал ожидания на железнодорожном вокзале.

Роберт хладнокровно, будто никакой девушки тут вовсе не было, прошел — весь внимание — вместе с продолжавшим что-то говорить мистером Чики по ворсистому ковру к выходу. Стеклянная дверь отворилась и захлопнулась за ними, и их поглотил сумрак унылого утра.


— Это мистер Морроу? — спросила Эмма Литтон.

Пеги подняла голову.

— Да.

Эмма не привыкла чтобы ее игнорировали, ей стало не по себе. Жаль, что Маркус в Эдинбурге. Она скрестила ноги, потом снова поставила их прямо. Снаружи донесся шум отъезжающего такси, затем стеклянная дверь снова отворилась и Роберт Морроу вернулся в галерею. Он не произнес ни слова и, сунув руки в карманы, спокойно глядел на Эмму и на нагромождение вещей.

Она подумала, что никогда в жизни не встречала человека, который бы так мало походил на дилера, занимающегося продажей картин. Такое лицо больше подошло бы спортсмену, который только что возвратился из одиночного кругосветного плавания на парусной шлюпке, и ему помогли из нее выбраться, но он еще не совсем твердо стоит на ногах, да к тому же небрит; или альпинисту, смотрящему сквозь темные очки вниз с вершины впервые покоренного — им покоренного! — пика. Но в изысканный интерьер Галереи Бернстайна он совершенно не вписывался. Он был очень высокий, широкоплечий, длинноногий. И неожиданно — казалось, ему должна была бы подходить совсем другая одежда — в элегантном темно-сером костюме, подчеркивающем и ширину плеч, и длину его ног. В юности он, должно быть, был рыжим, но с годами волосы потемнели, стали рыжевато-коричневыми, а серые глаза на их фоне казались совсем светлыми. Широкие скулы и упрямая челюсть. И все же — Эмму это открытие позабавило — он был необычайно привлекателен.

Впрочем, Бен всегда говорил, что характер человека можно определить не по глазам, которые отражают его чувства, но их всегда можно скрыть, — а по рисунку рта. У этого мужчины рот был широкий, с выступающей нижней губой; сейчас его губы чуть подергивались — как видно, он изо всех сил старался не рассмеяться. Молчание становилось неловким. Эмма изобразила улыбку. Она сказала: «Привет!»

Роберт повернулся к Пеги за разъяснениями. Пеги с трудом прятала улыбку.

— Эта молодая леди хочет видеть мистера Бернстайна.

— Сожалею, но он в Эдинбурге, — сказал Роберт Морроу.

— Да, я знаю, мне уже сказали. Дело в том, что я хотела обналичить чек. — На лице Роберта отразилось еще большее недоумение, и Эмма решила, что пришло время все объяснить: — Я — Эмма Литтон, — сказала она. — Бен Литтон — мой отец.

Все разъяснилось.

— Но почему же вы сразу не сказали? Прошу прощения, мне и в голову не пришло. — Роберт шагнул вперед. — Здравствуйте…

Эмма поднялась с банкетки. Соломенная шляпа, лежавшая у нее на колене, спланировала на ковер и теперь распласталась там вдобавок ко всему беспорядку, что Эмма учинила в элегантно декорированном зале.

Они обменялись рукопожатием.

— Я… почему я должна была об этом объявлять? И мне ужасно неловко — эти чемоданы и сумки, но я шесть лет не была дома, вот столько всего и набралось.

— Да, вижу.

Эмма была смущена.

— Если можно, обналичьте мне чек, и я все это увезу. Мне нужно немного, только чтобы доехать до Порткерриса. Понимаете, я совсем забыла, что понадобятся английские фунты, когда уезжала из Парижа, а дорожные чеки у меня кончились.

Роберт нахмурился.

— Но как же вы добрались до нас? Я имею в виду, из аэропорта?

— Ах… — Она и забыла. — Повезло с попутчиком, добрый оказался человек — в Париже помог мне донести багаж до самолета и в Лондоне тоже помог, да еще дал мне взаймы фунт. Я должна буду ему отослать. Где-то тут у меня его адрес. — Она рассеянно пошарила в карманах и не нашла визитки. — Ладно, я ее куда-то сунула. — Эмма улыбнулась, надеясь смягчить мистера Морроу.

— И когда же вы отправляетесь в Порткеррис?

— Кажется, есть поезд в двенадцать тридцать.

Он взглянул на часы.

— Этот вы пропустили. Когда следующий?

Судя по озадаченному выражению лица Эммы, она не знала. В разговор мягко вмешалась Пеги.

— По-моему, в два тридцать, мистер Морроу, но я могу проверить.

— Да, пожалуйста, Пеги, проверьте. В два тридцать вам подходит?

— Да, конечно. Это неважно, в какое время я приеду.

— А отец ждет вас?

— Ну, я послала ему письмо, в котором сообщаю о своем приезде. Но это не означает, что он ждет меня…

Роберт улыбнулся.

— Понимаю. Ну хорошо… — Он снова взглянул на часы: было четверть первого. Пеги уже звонила, проверяя время отхода следующего поезда. Роберт перевел взгляд на багаж. Эмма наклонилась и подобрала с ковра шляпу, как будто это могло исправить положение. — Думаю, лучше всего будет убрать все эти вещи отсюда… давайте-ка сложим их в кабинете, и… Вы завтракали?

— Выпила кофе в Ле-Бурже.

— Если вы поедете в два тридцать, у меня есть время, чтобы угостить вас ланчем.

— О, не беспокойтесь!

— Нет никакого беспокойства. В любом случае я должен перекусить, и вы можете ко мне присоединиться. Пойдемте.

Он подхватил два чемодана и направился к кабинету. Эмма собрала все, что могла унести, и последовала за ним. Пейзаж с оленями все еще стоял на мольберте, она тут же его узнала.

— Это картина Бена.

— Да, и я только что ее продал…

— Низенькому человеку в плаще? Чудный пейзаж, не правда ли? — Она обрадовалась, что можно перевести разговор на что-то другое, и продолжала, когда Роберт принес остатки ее багажа: — Почему он написал его на джутовой ткани?

— Об этом вам лучше спросить у него самого сегодня вечером.

Она повернулась к Роберту.

— Вам не кажется, что здесь есть влияние японской школы?

— Как жаль, что мне не пришло в голову сказать это мистеру Чики. Вы готовы?

Он взял с подставки огромный черный зонт, пропустил Эмму впереди себя в дверь, и, оставив Пеги на ее посту в галерее, где был восстановлен обычный покой и порядок, они вышли под дождь и под черным зонтом стали прокладывать себе дорогу в обычном в этот час потоке лондонцев на Кент-стрит.

Он привел ее к Марчелло, где всегда завтракал, если не требовалось повести в более солидный ресторан какого-то важного клиента и расходы шли за счет галереи. Ресторанчик итальянца Марчелло помещался в двух кварталах от галереи, и для Маркуса или Роберта, или для них обоих, когда они, случалось, могли позавтракать вместе, всегда был зарезервирован здесь столик. Скромный столик в спокойном уголке, однако сегодня, когда Роберт и Эмма поднялись по лестнице, Марчелло, бросив взгляд на Эмму в зеленом брючном костюме, с роскошной гривой волос, предложил им столик у окна.

Роберт улыбнулся.

— Хотите сесть у окна? — спросил он Эмму.

— А где вы сидите обычно? — Он указал на маленький угловой столик. — Так почему нам не сесть там?

Марчелло она очаровала. Он проводил их к столику, выдвинул для Эммы стул, вручил обоим по огромному меню, написанному какими-то необычными пурпурными чернилами, и, пока они выбирали, что им съесть, отошел и вернулся с двумя рюмками аперитива.

— Кажется, мои акции у Марчелло сразу поднялись. Не помню, чтобы я когда-нибудь приводил сюда на ланч девушку.

— С кем же вы обычно приходите?

— Один. Или с Маркусом.

— Как поживает Маркус? — голос ее потеплел.

— Хорошо. Уверен, он будет огорчен, что не увиделся с вами.

— Это моя вина. Мне следовало написать и предупредить о моем приезде. Но, как вы уже, очевидно, поняли, у нас, Литтонов, с этим не все в порядке — мы не любим писать письма.

— Но вы же знали, что Бен вернулся в Порткеррис.

— Ну да, Маркус написал мне. И я все знаю о ретроспективной выставке — прочла статью в «Реалите». — Эмма усмехнулась. — Быть дочерью знаменитого отца иногда не так уж и плохо, это чем-то компенсируется. Даже когда сам он ничего другого, кроме телеграмм, не присылает, обычно можешь прочесть, что с ним происходит, в той или другой газете.

— Когда вы в последний раз видели его?

— О… — Она пожала плечами. — Два года тому назад. Я была во Флоренции, и он остановился там на пути в Японию.

— Не знал, что в Японию надо ехать через Флоренцию.

— Можно и через Флоренцию, если там в это время живет ваша дочь. — Эмма поставила локти на стол и подперла ладонями подбородок. — Полагаю, вы даже не знали, что у Бена есть дочь.

— Конечно, знал.

— А я вот о вас не знала. Я имею в виду — не знала, что у Маркуса есть партнер. Он работал один, когда Бен уехал в Техас, а меня отправили в Швейцарию.

— Как раз в это время я и присоединился к Бернстайну.

— Я… не встречала человека, который был бы меньше похож на торговца картинами… чем вы.

— Наверное, потому что я не торговец картинами.

— Но… вы только что продали тому человеку картину Бена.

— Не совсем так, — поправил ее Роберт. — Я всего лишь принял от него чек. Маркус уже продал ему эту картину неделю назад, хотя этого не понял даже сам мистер Чики.

— Но вы же должны как-то разбираться в живописи.

— Теперь разбираюсь. Работать бок о бок с Маркусом столько лет и не позаимствовать от него хотя бы какую-то часть его поистине глубочайших знаний просто невозможно. Вообще-то, я бизнесмен, и именно поэтому Маркус пригласил меня.

— Но ведь Маркус и сам преуспевающий бизнесмен. Мне так казалось.

— Совершенно верно, настолько преуспевающий и его затея с галереей настолько удалась, что в одиночку ему стало трудно управляться со всеми делами.