Энтон Дисклофани - Наездницы

Сэм нашел меня в амуничнике. Его распирало от волнения, хотя он не вполне понимал смысл услышанного. Я сразу все поняла. Меня мало что могло напугать, но тут мне стало страшно. Я не знала, что человек может проявить такую жестокость по отношению к самому себе.

Я слышала и другие рассказы о людях, решившихся покончить с собой. Некоторые из этих попыток удались, другие – нет. Сейчас в моем распоряжении был целый шкафчик с больничными принадлежностями. Тут были острые ножницы, пузырьки с таблетками, спиртом и дезинфицирующими растворами. Миссис Холмс проявила беспечность, оставив шкафчик открытым, что было на нее не похоже.

Та женщина была молодой. Она недавно вышла замуж. Ей было лет двадцать, а значит, она была лишь немногим старше меня. Я смотрела на себя в зеркало, следя взглядом за своей рукой, все приглаживавшей и приглаживавшей волосы. Я заставила себя остановиться. Я сказала себе, что сейчас остановлюсь, закрою дверцу шкафа и вернусь в постель. Возможно, я даже снова возьмусь за книжку и буду читать с того места, на котором прервала чтение.

Я хотела быть живой. Я хотела жить. Я не была слабой. А значит, я была обязана сделать так, чтобы Йонахлосси стал для меня домом. Только теперь в моем доме не будет моих родителей и брата.

Полоска света упала на одеяло, и я почувствовала, что кто-то стоит у моей кровати. «Сэм! – спросонья подумала я. – Пришел, чтобы по своему обыкновению стащить меня с постели».

– Теа?

– Сисси! – воскликнула я и села на кровати.

– У тебя такой вид, как будто ты увидела привидение!

– Это от неожиданности, – пояснила я, плотнее укутываясь в одеяло.

Бледная фигура Сисси в темноте действительно напоминала привидение.

– Миссис Холмс позволила мне к тебе прийти. Я ее любимица, – пояснила она и кокетливо обхватила себя за щеки ладонями.

Она ожидала, что я засмеюсь, но я не могла смеяться.

Несколько секунд мы обе молчали. Потом я включила лампу, и в комнате стало светло.

– Наверное, она считает, что ты оказываешь на меня благотворное влияние, – наконец произнесла я, отводя глаза.

– Теа, что случилось?

Я мельком взглянула на нее. Похоже, мое состояние ее действительно обеспокоило.

– Родители за мной не приедут. – Ее это явно не удивило. – Ты знала, – добавила я.

– Я догадывалась. И надеялась.

– Я хочу домой.

Меня смутил звук собственного голоса – низкий и напряженный. Я закрыла лицо руками.

– Но почему? – Она осторожно отняла мои руки. – Что там такого хорошего?

Я смотрела на нее, не веря своим ушам.

– Я скучаю по дому, – сказала я. – Я скучаю по брату.

– По брату, который не написал тебе ни одного письма?

– Но он не виноват! – пробормотала я. – Сисси, ты не знаешь, что я сделала.

Сисси не могла меня понять. Мне было жаль ее: она никогда не любила свою сестру так, как я люблю Сэма.

– Так расскажи мне.

Она пристально смотрела на меня. Я не знала, что она может быть такой решительной.

– Но я ничего не хочу рассказывать. – Я в отчаянии прижала ладонь к горлу. – Я хочу вернуться домой.

Она склонила голову.

– Ходили слухи, что тебя прислали сюда из-за мальчика.

– Слухи? – повторила я.

Она усмехнулась.

– Слухи ходят всегда. Кто-то знает кого-то, кто знает кого-то, кто знает твоих родителей. Что-то в этом роде. – Она склонила голову. – Так это правда?

– Да, – ответила я, и с моего языка сами собой сорвались слова, которые были одновременно правдой и ложью: – Меня привезли сюда из-за мальчика.

– Поверь мне, ты здесь не одна такая. – Она нащупала мою лежащую под одеялом руку. Ее пожатие было на удивление крепким. – Мне очень жаль, что ты не можешь вернуться домой. Но подумай о том, что у тебя есть я! – Я не удержалась от улыбки. – А также человек, который передал тебе конфеты. – Она взяла с тумбочки коробку конфет. – Что такого особенного есть у тебя дома? Так или иначе, но через несколько лет ты все равно уехала бы оттуда вместе с мужем.

Она начала развязывать ленту на коробке, но вдруг замерла в нерешительности.

– Сисси?

Она подняла голову.

– Мне нужна твоя помощь.

У некоторых людей душа всегда нараспашку. Сисси была из их числа. «Интересно, каково это? – думала я. – Может, сейчас моя жизнь была бы намного лучше, если бы я не закрывала так старательно душу от окружающего мира?»

– Это касается тебя и Буна? – спросила я.

В нашем домике все знали, что он пишет ей письма и что она ему отвечает. Она показывала мне некоторые из этих писем. И у меня стоял перед глазами его уверенный, мужской почерк.

– Я влюбилась, – произнесла она так серьезно, что я чуть не расхохоталась.

– Как ты могла в него влюбиться? – спросила я. – Ты провела с ним всего один вечер. – Тут мне пришло в голову, что это, возможно, не совсем так. – Или я ошибаюсь?

Сисси отвернулась, и я заметила у нее возле уха небольшой шрам. Наверное, после ветрянки. Я подумала о письме, которое написал мне Дэвид. Оно было коротким и исполненным здравого смысла. Я должна была порадоваться такому письму. Но мальчики означали опасность. Они не умеют себя вести. Я пошла с письмом в Замок и, улучив момент, когда никто на меня не смотрел, бросила его в пылающий камин. От других девочек я знала, что, если я не отвечу, Дэвид не станет мне больше писать. Считалось верхом невоспитанности писать даме, которая не ответила на первое письмо.

Я коснулась запястья подруги.

– Сисси?

– Только один раз, – наконец ответила она.

– Сисси…

Разочарование, прозвучавшее в моем голосе, удивило даже меня.

– Не ругай меня. – Она взяла меня за руку. – Я ничего не могу с этим поделать.

– Но если ты попадешься, тебя отправят домой.

– О, это будет не наименьшей из моих бед. Конечно, дедушка меня убьет. Он тут же выдаст меня замуж за какого-нибудь скучного монровиллского парня. – Она щелкнула пальцами и помолчала. Когда она заговорила снова, ее голос смягчился. – Он это сделает не задумываясь. – Она содрогнулась. – Если я разыграю свою карту правильно, я сама решу, за кого мне выходить замуж. И я не попадусь. Конечно, если ты мне поможешь.

Она стиснула мои пальцы, как будто умоляя меня, как будто быть Сисси и Буну вместе или нет зависело исключительно от меня. И я поняла, что Сисси очень добрая. Она научилась жить в этом мире, любя людей и позволяя им любить себя. И ее любовь не была такой сильной, как моя, или такой отстраненной, как любовь Леоны.

– Конечно, – кивнула я. – Конечно, я тебе помогу.

Она нуждалась в моей помощи, чтобы встречаться с ним в лесу ночью, когда весь лагерь спит. Моя кровать стояла возле окна, в которое мог постучать Бун, извещая Сисси о своем прибытии. А после ухода Сисси мне предстояло перебраться на ее кровать, потому что напротив нее спала Мэри Эбботт, которая просыпалась часто и от любого шороха. Это все придумала я. Сисси восхитилась моей изобретательностью. Я тем более хотела помочь ей, что она, похоже, не осознавала, на какой серьезный риск идет. Один неверный шаг – и Сисси моментально исчезла бы из лагеря, как будто ее и не было здесь никогда.

Неужели во мне было что-то такое, что указывало на склонность к таким вещам? Какое-то качество, о существовании которого я и не догадывалась, но которое делало меня скверным человеком? Для Сисси все это было игрой. И я хотела, чтобы это так и оставалось, потому что она была не такой, как я.

Я думала о женщине из Иматлы, задушившей своего ребенка любовью. Я думала о маме и о том, как она сначала полностью изолировала нас от мира, а потом вычеркнула меня из своей жизни, можно сказать, бросив на съедение волкам. Она знала, что я больна, но даже не позвонила. Отец… Он уступал маме во всем, что касалось нас с Сэмом. Но то, что теперь я все это знала, как и то, что отец не смог даже рассказать мне об этом, а также понимала, что дороги назад нет, облегчало мою задачу. «Разве я могу после этого вернуться домой? – спрашивала я себя. – Каким станет для меня дом? И смогу ли я относиться к нему, как к своему дому?» Вчера миссис Холмс сказала мне, что я могу воспользоваться телефоном. Она меня пожалела. Я стала обдумывать ее предложение, представила себе голоса близких, которые еще ни разу не слышала по телефону. И отрицательно покачала головой.

Они оставили себе Сэма, потому что он не сделал ничего плохого. Но мой бедный брат-близнец понятия не имел о том, в каком мире я теперь живу, о моей жизни среди других людей.

Когда через три недели я покинула лишенный окон лазарет, первым, на что я обратила внимание, были деревья, кроны которых являли собой сверкающие палитры красок. Красные и оранжевые листья были яркими и неописуемо прекрасными. «Вот это цвета!» – думала я. Во Флориде листья никогда не меняли цвет. Многие растения там никогда не засыхали – они были вечнозелеными. Я читала об осени в других местах, и Эва как-то рассказывала мне об осенних листьях, но все это произошло так быстро! Пока меня не было, мир превратился в живописное полотно, столь яркое, что на него было больно смотреть.

Я закрыла глаза, защищаясь от буйства красок. Почему меня удивляет то, что эта красота предвещает смерть? Эва рассказывала мне индейскую легенду: четверо охотников загнали на небо медведя и убили его; когда он умирал, его алая кровь пролилась на землю и покрыла листья всех деревьев.

Прежде чем я начала выздоравливать, мне становилось все хуже и хуже. Когда я вышла из лазарета, меня повсюду сопровождал хор девичьих голосов, громко или шепотом благодаривших Бога за мое выздоровление и желавших мне счастья. Всю дорогу от дома Августы до столовой я то ли из-за слабости, то ли от смущения льнула к Сисси. За время моего отсутствия все девочки превратились в незнакомок. Хенни обручилась с юношей из своего родного города. Дядя Кэтрин Хейз убил свою жену и выстрелил себе в висок после того, как узнал, что все его средства, вложенные в железную дорогу, испарились. Одну из учительниц едва не укусил бешеный енот. Мистер Холмс услышал ее крики и подоспел как раз вовремя, чтобы застрелить животное. Миссис Холмс уже во второй раз поймала Джетти со спиртным. Поговаривали, что она пила в одиночестве. Как мужчина. Ей целую неделю не разрешали ездить верхом, что мне казалось еще более ужасным наказанием, чем вышивание платков. Лагерь полнился слухами. А в доме Августы стало на одну девочку меньше: Виктория уехала, вернулась в Джексон в Миссисипи. Магазины одежды, принадлежавшие ее семье, в одночасье разорились. Бизнес ее отца рухнул как карточный домик. Кровать над Сисси теперь пустовала, но Сисси отказалась на нее перебираться. Она заявила, что боится упасть.

Нас стало намного меньше: третья часть девочек разъехалась по домам.

Каждую зиму миссис Холмс покидала Йонахлосси на три недели, чтобы посетить как можно больше женщин, которые, окончив школу, рассеялись по всему Югу. Очевидно, мистер Холмс этого сделать не мог, потому что не был южанином. Как пояснила Сисси, южане любят обмениваться деньгами только с другими южанами. От своего дедушки, который был членом совета школы, Сисси узнала, что в этом году миссис Холмс намеревается потратить на свое турне по сбору средств вдвое больше времени. Но этого никому нельзя было говорить, чтобы люди не подумали, что положение Йонахлосси становится шатким.

– Но ведь, если ее долго не будет, это заметят, – возразила я.

– Если бы ты знала, как мало замечают все эти девчонки! – был ответ Сисси. – Кроме того, все будут радоваться ее отсутствию. Мистер Холмс не наказывает так строго, как она, он гораздо мягче.

Я знала, что я уж точно буду рада ее отъезду. Она знала обо мне все.

Мне было запрещено ездить верхом. За время болезни мышцы моих голеней уменьшились, руки стали дряблыми, а плечи – костлявыми. Если я как следует втягивала живот, мне удавалось руками обхватить себя за талию. Впервые в жизни я стала слабой. Во всяком случае, я такого состояния не припоминала. Наверное, в последний раз я была такой в самом раннем детстве.

Однажды днем, когда все девочки занимались в Зале, я незаметно ускользнула и направилась в конюшню. Теперь вместо того, чтобы наблюдать за птицами, рисовать пейзажи и собирать гербарии, мы изучали историю, литературу и домоводство. И математику, и физику в этом горном анклаве, похоже, просто игнорировали. У нас также практически не было домашних заданий, а то, что нам все же приходилось делать, занимало совсем мало времени. Литературу, которую преподавала кроткая мисс Брукс, я, конечно, любила. Впрочем, рассказывая о тех книгах, которые ей нравились, она воодушевлялась. Наблюдая за ней, я иногда думала, что так, наверное, обычно и происходит – некрасивых девушек часто очаровывают книжные истории.

Собираясь в Зале, девчонки обычно сплетничали или листали журналы. Наари не обрадовалась моему появлению так, как обрадовался бы Саси. Она знала меня недостаточно хорошо. Но мне все равно было приятно ее видеть, вдыхать ее запах, разглаживать челку на ее широком лбу, гладить ее непостижимо мягкую морду. «Как шелк», – подумала я, но нет, она была гораздо приятнее на ощупь.