Энтон Дисклофани - Наездницы

– С вашим днем! – всегда восклицала мама, когда мы приходили завтракать, после чего целовала в висок сначала Сэма, а затем меня. – С днем рождения тебя и тебя!

В прошлом году на наш день рождения Иделла испекла торт с корицей и апельсиновой глазурью. Она каждый год сама готовила апельсиновое масло по рецепту моей прабабушки. В прошлом году мне подарили новое платье и две книги (подарок отца), а мне хотелось французские духи, увиденные в журнале, и я была разочарована тем, что мне их не подарили. «Но для кого ты собиралась ими душиться? – спросила, улыбаясь, мама. – Для Саси?»

В прошлом году в это время все только начиналось. Сэму подарили охотничью винтовку. Точно такую же получил и Джорджи, хотя это был не его день рождения. Сэм хотел химический набор, который он тоже увидел в журнале, а не винтовку. Он был ужасно разочарован, когда ему вручили длинную коробку, совершенно определенно, с винтовкой.

Мои родители всегда так поступали – дарили Джорджи такой же подарок, что и Сэму. И мой кузен, а также тетя и дядя всегда были в этот день с нами, празднуя наш день рождения. Точно так же, как мы вместе с Джорджи праздновали его дни рождения. Но даже его дни рождения всегда отмечались у нас дома, и торт ему пекла Иделла, хотя тетя Кэрри отлично готовила. Нам это никогда не казалось странным. Разумеется, все всегда хотели быть именно в нашем доме. Вообще-то мы жили очень дружно, но замкнуто. Даже соседи дяди Джорджа и тети Кэрри воспринимались нами как чужаки, претендующие на нашу частную жизнь. К тому же за нашим домом расстилались бескрайние просторы, где можно было играть во что угодно.

В этом году я никому не сказала о своем дне рождения, даже Сисси, которая очень обрадовалась тому, что Бун признался мне, что она ему сильно нравится.

– Вот видишь! – воскликнула она. – Он меня любит.

И мне пришлось согласиться с тем, что все действительно на это указывает.

«Интересно, что подарили на день рождения Сэму?» – думала я. Я должна была отправить ему вместе с письмом книгу. Книгу, в которой кто-то совершает ошибку и расплачивается за последствия. Но об этом говорилось во всех любимых мною книгах: «Портрет леди»[10], «Обитель радости», «Эпоха невинности»[11]. Кроме того, Сэм не стал бы читать присланную мной книгу.

В Йонахлосси дни рождения праздновались после обеда, и каждая девочка получала кусок огромного торта. К счастью, мой день рождения прошел незамеченным. Наверное, поскольку шли приготовления ко Дню благодарения, он отошел на второй план. Или миссис Холмс не захотела, чтобы я праздновала день рождения. Так или иначе, но я вздохнула с облегчением.

В прошлый День благодарения я провела утро в комнате для гостей в доме дяди Джорджа и тети Кэрри. Я спала и время от времени бегала в туалет, чтобы вырвать, поскольку меня тошнило. Я слышала, как возятся в кухне тетя и мама. Сэм и Джорджи бегали вверх и вниз по лестнице. Я обожала суету приготовлений к празднику и проклинала как свое недомогание, так и отца, который, будучи врачом, тем не менее не сумел меня вылечить.

Я дремала, находясь где-то между сном и явью, когда, открыв глаза, увидела Джорджи, который сидел рядом со мной на краю кровати.

– Ты пришел меня навестить.

– Ага, – расплылся в улыбке Джорджи. – Пришел.

Возможно, потому, что я перед этим спала и мой мозг еще не успел включиться, возможно, потому, что я болела и мне наконец стало немного лучше, одним словом, я не могу этого объяснить, но при виде сидящего рядом со мной кузена меня охватила неописуемая радость. Я почти парила над кроватью, и кожу на моих руках даже покалывало от избытка чувств. Его улыбка казалась мне дорогой в иной мир.

– Я рада, – сказала я и не узнала собственного голоса. Я коснулась его руки, лежащей на одеяле. – Спасибо.

– Сэм тоже пришел, – добавил он, и я наконец осознала, что мой брат тоже здесь, сидит на стуле в углу комнаты.

Они оба пришли меня навестить и высвободить из болезненного полусна. Тут в дверь постучал дядя Джордж и сказал, что пора идти вниз. И хотя я уверена, что мы все так и сделали, я также уверена, что целый вечер грезила, продолжая испытывать слабость и пытаясь понять, почему я так обрадовалась появлению Джорджи. Я жаждала удержать это ощущение, испытывать его как можно дольше.

* * *

Тетя Кэрри изумительно готовила, и папа не упускал случая ее за это похвалить. Мама готовить не умела. Она вообще мало интересовалась едой – ковыряла то, что лежало у нее на тарелке, съедала только половину порции – и не считала нужным тратить время на ее приготовление. Ее худоба была частью ее красоты. Благодаря изящной фигуре она привлекала к себе внимание везде, где бы ни появлялась. На такую женщину, как моя мама, невозможно было не смотреть. Мамина красота была хрупкой и очень нежной: лебединая шея, выступающие скулы, глаза, в которых постоянно шла борьба между желтым и зеленым цветами.

Тетя Кэрри была некрасивой. В юности она, наверное, выглядела как типичная девушка со Среднего Запада: пшеничного цвета волосы, синие глаза, складная фигура. Сколько я ее помнила, она была коренастой (так называла это мама) и постоянно боролась с лишним весом. Мне хотелось знать, что стало с ее фигурой после обрушившейся на них беды: лишилась ли тетя Кэрри аппетита или, напротив, еда стала для нее утешением? Поэтому когда я в Йонахлосси думала о ней, представляла ее себе то стройной женщиной с впалыми щеками вместо некогда круглых, то толстой и расплывшейся, с утонувшей в складках кожи шеей и пухлыми запястьями. Я не верила в то, что она не изменилась и выглядит так же, как и тогда, когда я видела ее в последний раз.

На следующее после Дня благодарения утро я проснулась рано. Как бывает, когда болеешь, чувство времени сбилось. Мне стало лучше. Я спала на кровати, а Сэм и Джорджи – на полу. Сев в постели, я увидела, что Джорджи уже нет в комнате. Мой брат был похож на холмик, накрытый старым синим стеганым одеялом. Во всем, что касалось оформления дома, тетя Кэрри особыми талантами не отличалась. Комната для гостей с ее соперничающими друг с другом цветочными узорами гораздо лучше смотрелась бы с однотонными стенами и гладкими портьерами. Я пощупала пуховое одеяло – винного цвета хлопок, расшитый золотыми медальонами. Все в этой уродливой и неуютной комнате было бордового цвета – шторы, стулья, восточный ковер на полу, а ко всему еще и мрачноватая мебель красного дерева. Мама все чаще покупала мебель в стиле арт-деко, для которого характерны чистые линии и простой дизайн. Дом тети Кэрри был как будто из прошлого века.

Все же в этом доме присутствовал некий шарм, но главное в нем жили мои родственники.

Дверь отворилась, и пробившийся сквозь шторы луч света упал на лицо моего кузена. Я хотела, чтобы он пришел, – и вот он здесь. Я вдруг занервничала, глядя, как он входит в комнату и как-то слишком плотно закрывает за собой дверь, которая глухо стукнула. Я была уверена, что мама сразу придет узнать, как я себя чувствую. Но она не пришла.

Джорджи уже почти сбросил свой детский жирок, и теперь у него была атлетическая фигура. Из нескладного подростка он вдруг превратился в широкоплечего юношу. Моя фигура все еще представляла собой кожу да кости.

– Ты проснулась? – спросил он.

– Почти.

Я приподняла одеяло, и он забрался под него и лег рядом со мной.

– Я съел кусок пирога на завтрак.

– Не мог подождать всех остальных?

– Я и с вами поем, – усмехнуся Джорджи. – Не волнуйся.

Он повернулся на бок, лицом ко мне, и я почувствовала на себе его взгляд. Я закрыла глаза. Одеяло зашуршало. Джорджи коснулся пальцем моей переносицы и провел им до кончика носа.

– Какой хорошенький носик, – шутливо произнес он.

Я хихикнула и натянула одеяло на лицо. Рука Джорджи оказалась в ловушке. Он опустил ее на мое горло, и мое дыхание участилось. Впрочем, в подобной интимной ситуации, в которой очутились мы с Джорджи, не было ничего необычного. Мы росли вместе и были очень привязаны друг к другу. Но это было что-то другое, и я уже тогда это понимала. Я не видела лица Джорджи, а его рука продолжала согревать мое горло. Его пальцы шевельнулись, и я задрожала. Повернувшись на бок, я укрыла одеялом нас обоих с головой и посмотрела на него. Теперь его рука лежала у меня под щекой, а глаза были закрыты. Мы лежали так близко, что я ощущала на своем лице его влажное дыхание с легким запахом перца. Я отчетливо слышала каждый его вдох и выдох. Когда я положила руку на плечо Джорджи, он не шелохнулся. Я повернулась и почувствовала, что мои соски затвердели под ночной сорочкой. Чтобы быть ближе к нему, я выгнула спину, и в эту секунду раздался стук в дверь. Вошла мама.

– Подъем! – пропела она, и я резко села, покраснев и сбросив одеяло с Джорджи, который свернулся клубочком и притворился спящим.

Мама замерла в ногах кровати, окинув взглядом меня, а затем Джорджи. Я скрестила руки на груди, хотя понимала, что ей ничего не видно.

– Теа, тебе уже лучше?

Выражение ее лица осталось спокойным и непроницаемым.

Еще в прошлом месяце мы с Джорджи спали в одной постели. Мы не сделали ничего дурного.

– Да, спасибо. Я хочу кушать.

– Отлично, – сказала она. – Джорджи, почему бы тебе не проснуться и не спуститься со мной на кухню? Тебя зовет твоя мама.

Мама никогда не умела лгать. Она произнесла это неестественно высоким голосом, а каждое слово прозвучало как вопрос.

После того как они ушли, я еще какое-то время сидела в постели, приходя в себя после такого потрясения.

– Доброе утро, солнышко, – протянул Сэм, и я вздрогнула.

Я забыла, что он тоже здесь. Он лежал на тюфяке, подперев голову рукой.

– Ты проснулся?

– Похоже, да.

Его голос звучал странно, и он не смотрел мне в глаза, а уставился на какую-то точку возле двери. Ему была отлично видна вся кровать, и я спросила себя, как давно он не спит. Угрюмость в его голосе заставила меня почувствовать себя так, как будто меня поймали с поличным второй раз подряд.

Мы позавтракали, и я с облегчением отметила, что угрюмость Сэма развеялась. Они с Джорджи весело соревновались, кто съест больше блинчиков.

– Сэм, – улыбнулась тетя Кэрри, – тебе тоже пора расти.

Услышав это, мама покосилась на тетю Кэрри, но других признаков напряжения я не отметила. Никто не произнес слово Майами, и это радовало. Я слышала об этом месте в связи с принадлежащими нашей семье апельсиновыми рощами, но никогда там не бывала. Теперь Майами стал символом неосмотрительности дяди Джорджа.

Чтобы закрепить мой желудок, папа заставил меня сделать глоток шампанского. Я махала Джорджи в заднее окно автомобиля, пока Сэм не потянул меня за рукав и не усадил рядом с собой. Я охотно повиновалась. Я чувствовала себя виноватой, хотя и не понимала почему. У меня было чувство, что я сделала что-то нехорошее, но не знала, что именно.

Сразу после Дня благодарения мама с Иделлой спустились в подвал и вернулись оттуда с украшениями: стеклянными игрушками, такими хрупкими, что нам не позволялось к ним прикасаться; четырьмя вручную вырезанными из дерева северными оленями, приобретенными через каталог; высоким стройным Сантой, выточенным из цельного куска дерева; серебряным рождественским набором, передающимся из поколения в поколение в роду моего отца, с выгравированными на основании каждой фигурки испанскими именами – Хосе, Мария, Хесус.

На следующий день, когда мы с отцом сидели за уроками в лоджии, мы услышали топот и грохот – мама вместе с Иделлой украшали дом.

– Может, им нужна помощь? – поинтересовался Сэм, держа палец на странице, чтобы не потерять место, где он остановился.

Отец оставил его вопрос без ответа, а я продолжила читать: мы занимались моей обожаемой мифологией. Эти веселые боги на своих небесах приводили меня в восторг. Читать мы должны были про себя и не переговариваться. Отец строго следил за соблюдением этого правила, настолько строго, насколько он вообще способен быть строгим.

Я подняла глаза и встретилась взглядом с Сэмом. Он бесстрастно смотрел на меня. Я опустила глаза и вернулась к мифу о Нарциссе.

На мне было старое мамино платье – хлопчатобумажное, с квадратным вырезом. Оно было мне свободно и болталось на моей фигуре. Для своего возраста я была среднего роста, но очень худой. Поскольку я редко видела других девочек моего возраста и могла по-настоящему сравнивать себя только с мамой, я не осознавала, что по достижении определенного возраста девочки не превращаются сразу в женщин, а проходят через промежуточный период неуклюжести. Возможно, я даже не замечала этого. Я носила старые мамины домашние платья, потому что чувствовала себя в них более взрослой.

Отец закрыл книгу, давая понять, что урок окончен.

– Хорошо, – произнес он, – вы можете заняться другими, более важными делами. Например, помочь маме.