Он улыбнулся. Мы с Сэмом встали. Я подошла к отцу и, прежде чем выйти из комнаты, поцеловала его в лоб. Наклоняясь к нему, я ладонью прижала платье к груди. Наполовину девочка, наполовину женщина.

* * *

Позже я помогала маме оборачивать рождественской зеленью перила веранды, а затем украшать окна. Солнце стояло в зените. В тот день оно палило нещадно как никогда. Мне было очень жарко, собственная кожа казалась мне чересчур тонкой, подмышки и лоб были мокрыми от пота. Мама все делала быстро и старательно. Папа говорил, что она умеет работать лучше любого мужчины. Мама все чаще привлекала меня к работе по дому. Она говорила, что я должна всему научиться, что ведение домашнего хозяйства – это искусство. И, конечно же, я не возмущалась вслух: мы никогда не оспаривали распоряжений родителей, особенно если они исходили от мамы.

Закончив, мы вышли на лужайку перед домом и залюбовались делом своих рук. Мама всегда любила этот момент – накрыв праздничный стол, она пару минут его разглядывала, восхищаясь его красотой, любуясь изящными блюдами и накрахмаленными салфетками.

– Это похоже на брови, – заметила я, кивая на гирлянды над окнами. – Густые брови. Как будто дом за нами наблюдает.

Меня не устраивало то, что мне приходится выполнять всю эту утомительную работу, пока Сэм гуляет и делает все, что ему вздумается.

Я ожидала, пока мама закончит разглядывать дом. Она явно хотела что-то сказать, но не решалась, что было совершенно ей несвойственно: мама никогда не колебалась.

– Джорджи поживет у нас какое-то время, – наконец произнесла она.

Я ничего на это не сказала. Джорджи часто у нас жил. И все же я чувствовала ее беспокойство. Я думала, что она собирается затронуть тему денег. Но мне не было дела до денег.

– Это чертовски глупо, – сказал отец маме, когда они думали, что мы не слышим.

Но мы, я и Сэм, все слышали. Подслушивать было очень легко – они до сих пор не знали, что дверь в их спальню не служит препятствием для звуков. Впрочем, обычно нас не интересовали их вечерние беседы.

– Заболела мама тети Кэрри. Ей придется пожить у нее.

«У нее» означало в Миссури, крохотном городке на Среднем Западе, о котором мы слышали, что он просто ужасен: маленький, некрасивый, без зелени и очень пыльный.

– Это означает, что Джорджи пробудет у нас несколько недель, – продолжала мама, – и на этот раз он будет спать в комнате Сэма. С Сэмом.

– Почему он не может жить у себя дома, с дядей Джорджем?

На самом деле я хотела видеть Джорджи, но разозлилась на маму. Я не понимала, почему Джорджи и Сэм должны спать отдельно. Мы всегда спали в одной комнате. Но я знала, что таким поведением могу только навредить себе.

Мама не стала ругать меня за недовольный тон. Она просто стояла и задумчиво смотрела на меня. Но затем она посерьезнела, и я опустила взгляд на свои туфли.

– Дяде Джорджу необходимо быть в Майами.

Этого было достаточно, я все поняла. Она могла не продолжать. Но она продолжила:

– У него там дела с его банком. А Джорджи приедет сюда, потому что шестнадцатилетний мальчик не может остаться один на целую неделю. Он возьмет с собой школьные учебники.

Я подняла голову. Мама смотрела на меня очень строго, как всегда, когда от нас требовалась покорность. Если бы здесь был Сэм, он бы ковырнул носком ботинка землю или пожал плечами, замаскировав этот жест засовыванием рук в карманы. Но я просто смотрела маме в глаза.

Я отвела взгляд и посмотрела вдаль, на изумительный вид, открывавшийся с лужайки перед нашим домом. Дубовый лес, в который время от времени вклинивались ровные ряды апельсиновых деревьев. Многие мили густой зелени. Плоская равнина, лишающая ощущения перспективы. Но мне всегда нравилось это отсутствие дали. Все казалось таким близким, хотя на самом деле это было не так.

– Почему мне нельзя спать в одной комнате с ними? – спросила я, пытаясь не расплакаться.

Она внезапно привлекла меня к себе, и я не смогла отстраниться.

– Не плачь, – сказала она и пригладила мне волосы.

Она знала, как сильно мне это нравится. Я смягчилась.

– Теа, – пробормотала она, – ты взрослеешь.

– Нет.

– Это естественно. Это жизнь. Ты понимаешь?

Она взяла меня за подбородок и приподняла мое лицо так, чтобы мы смотрели друг другу в глаза.

– Я такая же, как и раньше.

– Нет, ты другая. Вы по-прежнему будете близки, ты, твой брат и Джорджи. Но есть вещи, которые тебе больше делать нельзя. Ты понимаешь?

Я кивнула.

– Пожалуйста, скажи это вслух.

Это прозвучало ласково, но твердо.

– Да.

– Теа, дорогая! – Она потрепала меня по щеке. – Все будет хорошо. Это всего лишь на ночь.

Я выскользнула из ее объятий и побрела прочь.

– Веди себя хорошо, – крикнула мне вслед она.

Эта фраза произносилась так часто, что давно утратила всякое значение.


В тот день я вымещала злость на Саси. Он вяло прыгнул через крестовину, видимо, не успев разогреться, и я, развернув носки наружу, ткнула его в бока шпорами. Эта проблема возникала на протяжении последних двух недель. Через крестовину он прыгал неуклюже и неохотно. Впрочем, трудности существуют всегда. В их преодолении и заключается смысл постоянных усилий наездника. И достижения зависят как от него самого, так и от его коня, а если точнее, от их характеров. Отец называл меня одержимой. В исполнении каждого элемента я стремилась достичь совершенства. А мой пони был всего лишь животным и, конечно же, не мог хотеть того же, что и я. Зато он мог хотеть угодить мне, но сегодня он такого желания не проявлял.

А потом это закончилось, как всегда, очень быстро, как все мои ссоры с ним – мы ссорились серьезно, но почти сразу мирились.

Обернувшись в седле, я разглядывала следы от хлыста на боках Саси, как вдруг заметила, что на ограде манежа сидит Сэм. Он поставил ногу на верхнюю перекладину и оперся о колено подбородком. Я не знала, когда он появился и видел ли он, как я перехватила хлыст в руке, чтобы удары были более мощными. Знал ли он, что этого делать нельзя? Мама знала. Она бы тут же меня остановила. «Нет, нет, нет!» – резко понижая голос, произнесла бы она.

Я дернула за повод, и Саси пошел вперед, понурив голову. Я его вымотала. Но он об этом забудет. Возможно, уже забыл. Но он не забудет своего страха. Воспоминание о боли сменится недоверием. С лошадьми всегда так: они не способны запоминать события, зато запоминают ощущения, и эти воспоминания уже ничем не вытеснить.

– Завтра приезжает Джорджи.

– Я знаю, – ответила я.

Я попыталась улыбнуться, но у меня ничего не вышло – это было выше моих сил. Я смотрела на Сэма, на его опиравшуюся о верхнюю перекладину ногу. Мне нельзя было так задирать ноги, даже в бриджах. Подобная поза считалась недопустимой для девочки. Из книг я знала, что существуют другие близнецы, идентичные. Интересно, как бы это было, если бы Сэм тоже был девочкой? Подобная мысль пришла мне в голову впервые. Тогда нам обеим пришлось бы спать отдельно от Джорджи. У нас обеих началась бы менструация.

Сэм, склонив голову, пристально смотрел на меня – он явно пытался прочесть мои мысли. Я улыбнулась. Представить Сэма девочкой было невозможно. Я была единственной девочкой в семье.

– Я буду спать отдельно от тебя и Джорджи, – сказала я, натягивая поводья и останавливая Саси, который охотно повиновался.

Сэм кивнул.

– Я знаю. Мама мне сказала. – Он помолчал. – Теа, мы будем только спать отдельно.

Я снова тронулась с места, чтобы Сэм не увидел, что я покраснела. То, что мама сказала об этом Сэму, привело меня в ярость. В конце концов, мы не один и тот же человек!

– Теа, – позвал Сэм, но я не обернулась.

Саси смирно и устало стоял на развязках, пока я обмывала его, все еще напряженного, теплой водой. Я провела пальцами по вздувшимся полоскам от хлыста на его задних ногах. Мне было стыдно. Я обняла Саси за мокрую шею, и он опустил голову. Он меня любил. Я слышала, как в крепкой груди моего пони бьется его большое сердце. Все мои тетрадки были изрисованы набросками его красивой морды. «Прости, – хотелось сказать мне, – прости меня». Но я знала, что извиняться бесполезно.

Мне было стыдно и перед Сэмом.

Обычно, садясь в седло, я вела себя спокойно и была справедливой, даже если меня что-то расстраивало. Я пообещала себе, что это больше не повторится. Что я буду держать себя в руках. Я сказала себе, что в следующий раз буду вести себя иначе, но что толку от обещаний, данных уже после того, как все улеглось?

* * *

– Прячьтесь! – сказал Джорджи и закрыл глаза руками, переплетя пальцы.

Мы с Сэмом бросились в разные стороны, стараясь делать это как можно тише. Воздух был свежим и прохладным, хотя солнце светило ярко. Во Флориде стоял великолепный зимний день.

Я на цыпочках, чтобы не стучать каблуками о цементный пол, вошла в конюшню. Мы играли уже несколько часов. Я устала и хотела есть, но ни за что не предложила бы прекратить игру первой.

– Привет, – шепнула я Саси, который стоял у кормушки, бесстрастно жуя сено.

Я уже пряталась здесь раньше, но надеялась, что Джорджи об этом забыл, потому что мне было лень искать другое место. Я проигрывала. У нас была сложная система подсчета очков. Чем опаснее было место, тем выше оно ценилось. Правила никогда не менялись, но мы постоянно придумывали новые. В итоге с годами смысл игры негласно свелся к беспрерывному риску.

Мы были уже слишком взрослыми, чтобы этим заниматься. Джорджи было почти семнадцать, нам с Сэмом только что исполнилось по пятнадцать. Но Джорджи предложил поиграть, и Сэм загорелся.

Я присела на корточки в ближнем углу стойла, под кормушкой. Такое место стоило мало. Сэм, скорее всего, уже сидел на верхушке дуба. Я смотрела на тонкие ноги Саси. Каждый раз, когда он глотал, мышцы его горла двигались волнообразно.

В окошке дверцы стойла показалось лицо Джорджи. Он подкрался так бесшумно, что я ничего не услышала. Я вжалась спиной в холодный угол, мысленно умоляя Саси не двигаться.

– Эй, – произнес Джорджи и неуверенно почмокал губами.

Саси мотнул головой.

Джорджи выждал пару секунд и исчез. Я выбралась из стойла и на цыпочках двинулась к выходу. Дойдя до конца конюшни, я выглянула из-за двери, вместо того чтобы броситься бежать. Это была моя тактическая ошибка.

Джорджи, кравшийся вдоль внешней стены конюшни, увидел меня и улыбнулся.

– Я знал, что ты спрячешься здесь, – заявил он.

Я сделала шаг назад, скрывшись из виду.

– Даже не пытайся! – крикнул он мне. – Я не хочу бегать.

Я все равно побежала, чтобы выскочить из конюшни на противоположном ее конце. Но, несмотря на то что я могла потягаться с Джорджи в скорости (для девочки я была очень быстрой), у него было преимущество – он находился снаружи.

– Я же сказал тебе, что не хочу бегать, – сказал он, встречая меня у выхода.

Я развернулась, надеясь убежать, но было слишком поздно. Он схватил меня за платье, и мне пришлось остановиться. Я ожидала, что он меня отпустит и начнет искать Сэма, но он потянул меня к себе.

– Что я тебе говорил?

Я подняла глаза. Это было не по правилам.

– Иди за Сэмом, – буркнула я.

– Я сказал тебе, чтобы ты не пыталась убежать.

Джорджи положил обе руки мне на плечи и прижал меня к стене. Я слышала, как Саси ритмично жует сено.

Я расслабилась. Джорджи стоял так близко, что я видела редкую светлую щетину над его верхней губой. Я не знала, что он уже бреется.

– Ты плохо поступила, Теа, – произнес он и улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, а Джорджи тут же исчез – отправился искать Сэма.


Я не находила себе места. Улегшись спать одновременно с Сэмом и Джорджи, я долго слушала, как они разговаривают за стеной. Потом наступила тишина, но я все еще не спала. Я ощущала прикосновения к своей груди ночной сорочки, свои набухшие соски и гладкую, гладкую кожу.

Обычно я лежала в постели, пока меня не смаривал сон. Но сегодня мне хотелось на воздух. Я постояла у двери комнаты мальчиков, прислушиваясь к их похрапыванию. Они спали.

Застекленные двери, отделявшие гостиную от лестничной площадки, были очень хрупкими – сплошное стекло и тонкие медные переплеты, но я умела отворять их бесшумно. Рождественская ель вздымалась к потолку. Нам даже пришлось срезать верхушку, чтобы поместить туда ангела – безликого и безволосого, окутанного золотой сияющей накидкой. Кузен Иделлы каждый год привозил нам ель. Я плотнее укуталась в одеяло, пытаясь унять дрожь.

Каждый раз, когда мне случается увидеть рождественскую ель, украшенную плохо сочетающимися друг с другом игрушками, меня охватывает ощущение неловкости. Мамина ель всегда была прекрасна. Ее украшали лиловые и красные стеклянные шары. Они были выдуты вручную и поэтому имели слегка неправильную форму. На каждом из них было видно место, где стеклодув запечатал шар из горячего стекла. Эти шары были такими тонкими, что казались жидкими, когда ель была освещена.