Энтон Дисклофани - Наездницы

Джорджи едва не хлопнул входной дверью, и я подавила вспышку гнева. Я успела поймать дверь и осторожно ее притворила.

Сгустившийся туман отделял весь мир непроницаемой мутной завесой. Я замедлила шаг и стала ступать осторожнее. Джорджи шел впереди. Он в конце концов скрылся в тумане и появился в моем поле зрения только когда я его догнала.

Мы оба шли босиком, и, ступая по невидимой в тумане земле, я опасалась пораниться обо что-нибудь острое. Но эти опасения не могли заставить меня вернуться в дом за туфлями, как и задержаться для того, чтобы обуться, перед тем как выйти наружу. Опасений было недостаточно, чтобы заставить Джорджи ждать.

Он время от времени исчезал в тумане и снова появлялся. Я видела то его руку, то плечо, то вообще ничего не видела. Он был для меня незнакомцем, и только это позволило мне стать девочкой, которая с такой легкостью пошла на то, что стало позором для моей семьи.

Дойдя до конюшни, я сначала подошла к Саси. На мгновение земля ушла у меня из-под ног, потому что мне показалось, что он исчез. Но потом я увидела, что он лежит. Саси спал, аккуратно сложив под собой тонкие ноги.

– Теа!

Я обернулась и приложила палец к губам, но Саси уже поднимался. Я в который раз изумилась тому, какое невероятное у лошадей тело, какие у них изящные и совершенно неподходящие для такого тела ноги.

– Зачем ты это сделал? – спросила я.

– Что я сделал?

– Не прикидывайся дурачком.

Я положила ладонь ему на грудь и ощутила, как она вибрирует в такт биению его сердца.

– А, ты об этом. – Он коснулся моего пальца. Может, ему этого было достаточно, чтобы тоже ощутить, как бьется мое сердце? – Иногда он бывает таким ребенком! – Я хотела что-то сказать, но он коснулся моих губ, затем сунул палец мне в рот. У пальца был вкус пыли, и мне это понравилось. – Не переживай, я больше не буду его обижать.

А я и не переживала. Теперь моя голова была занята совсем другим. Саси насторожил уши, с любопытством глядя на нас. А потом Джорджи начал целовать меня в шею, потом лизать ее. В ушах у меня стоял оглушительный рев, а он мял мои груди своими толстыми пальцами. Рев постепенно стих, превратившись в отдаленное жужжание. Джорджи запустил пальцы мне в волосы, как бы нежно их расчесывая. Я подумала о маме, которая была единственным человеком, который это делал до него.

– Ты, несомненно… – произнес он и замолчал, расстегивая верхнюю пуговицу моей ночной сорочки и запуская руку за ее ворот, – …очень красивая, – закончил он.

Когда мы подошли к пустому стойлу, он отодвинул задвижку и втолкнул меня внутрь. На твердом земляном полу уже лежало одеяло, которое Джорджи взял в доме. Это было хорошее одеяло из маминых запасов.

Я указала на одеяло.

– Не забудь его забрать. Мама заметит.

Он покачал головой и задвинул задвижку, издавшую знакомый металлический скрежет. Он обернулся ко мне. Эрекция вздыбила его брюки, и это напоминало какой-то нарост или опухоль. Он затолкал меня в угол и прижался ко мне пахом. На нем были плотные шерстяные брюки – зимние брюки. Моя ночная сорочка была сшита из тонкого хлопка. Я чувствовала все очень остро, а его ощущения были притуплены. Закрыв глаза, я со второй попытки расстегнула брюки Джорджи. Сунув руку внутрь, я снова изумилась тому, какой мягкий и нежный на ощупь его пенис.

Там, где должен был находиться мой мозг, мелькали яркие вспышки. Мы лежали на одеяле. Джорджи лежал на мне, и моя сорочка была вздернута до пояса. Пенис Джорджи касался меня. Он был скользким, так как я была мокрой, а Джорджи раздвинул мои ноги и прижал пенис к скользким складкам. Затем он стал очень большим, и я ощутила, как у меня между ног зарождается боль. Я не хотела, чтобы это произошло. Не сейчас. Не так. Поэтому я одним ловким движением перевернула Джорджи на спину. Он удивился. Я и сама удивилась, но тут же обвила ногами его бедро и начала очень быстро двигаться, одновременно обхватив его пенис пальцами и быстро двигая рукой. Я стремилась двигать рукой и бедрами в одном ритме, но у меня это не совсем получалось. Я делала одновременно два дела, и ни одно из них не получалось так, как надо. Поэтому я задвигалась еще быстрее, и острое томление у меня между ног немного стихло, прежде чем внутри что-то взорвалось, и на секунду я выпустила пенис Джорджи. В глазах у меня немного прояснилось, и я увидела, что Джорджи смотрит на меня, закинув руки за голову, как будто любуясь небом в ясный солнечный день. Я улыбнулась ему. Я начала с того же места, на котором закончила.

Я помню, что впервые в жизни почувствовала себя взрослой.

Все утро я играла в гольф с Джорджи и Сэмом, а когда перед ланчем вошла в дом, то сразу увидела маму, которая все утро провела наверху. Дядя Джордж и отец куда-то уехали, а тетю Кэрри в этот приезд почти не было видно.

Мама улыбнулась мне и вернулась к газете. Очки, с помощью которых она читала напечатанное мелким шрифтом, сползли на самый кончик носа. Я взяла с блюда, которое оставила на столе Иделла, три бутерброда.

– Ты не собираешься сегодня ездить верхом?

– Мы играем в гольф. – Я не хотела говорить ей, что у меня началась менструация. Это было мое личное дело. – Мы еще только учимся играть, – добавила я.

Она сунула руку под стол. Я не понимала, что она делает, пока не заметила, что через ее руку теперь переброшено одеяло.

– Это было на улице, – произнесла она, пальцем поднимая очки на переносицу.

Она ненавидела очки, но отец сказал, что если она не будет ими пользоваться, то окончательно испортит себе зрение.

– Да?

– В конюшне. Может, Сэм и Джорджи брали его, когда ходили на свою охоту? Это не ты его туда положила? Сэм должен знать, что хорошие одеяла брать нельзя. Этим одеялом когда-то застилали сиденье в экипаже. Оно старше вас с Сэмом, вместе взятых.

Я кивнула и отнесла Сэму и Джорджи бутерброды. Потом я подошла к крыльцу и, пробормотав что-то насчет почты, уселась на ступеньки. Я смотрела на дорогу, по которой ездили только два раза в день (папа уезжал на работу, а потом возвращался домой), и думала о том, какая я дура. Я вела себя как дура. «Дура, дура, – твердила я себе в отчаянии. Меня томили грусть и безысходность. – Вот что такое безысходность, – прошептала я себе. – Прекрати немедленно».

Если Сэм что-то заподозрит, если он не сможет больше держать это в себе и раскроет нашу тайну маме… Если даже Сэм ничего не скажет, а мама что-то заметит сама… Если она выглянет в одно из сотен или даже тысяч окон, которыми мог похвастать наш дом… Мы не экономили на этом, папа говорил, что мама любит свет… Если бы она заглянула в наш с Джорджи мир и в этот момент в этом мире он коснулся бы моей щеки, поцеловал бы меня или прикусил мой большой палец… Если, если, если…

Когда я его увидела в следующий раз, все повторилось: он отправил Декку наверх и взял из рук Эмми бокал с напитком. Прежде чем заговорить, он несколько секунд сидел молча.

– Девочки начинают подавать заявления на следующий год.

– У вас безжалостный и суровый отбор?

Он улыбнулся.

– Бывает и так.

– Нас отобрали из тысяч кандидаток?

– Тебя это не касается, но да, нам приходится выбирать.

Сверху послышался строгий окрик Эмми, истерический смех Декки. Девочка часто так вела себя днем. Как лошадь, которую много дней не выпускали из стойла. Несколько мгновений спустя я услышала, как открылась и снова закрылась входная дверь. В окно было видно Эмми, ведущую Декку через Площадь.

Мистер Холмс сидел в своем кожаном кресле. Я сидела на диване, в двух или трех футах от него.

– И как же вы выбираете?

Я положила ладонь на диванный валик, как будто стремясь сократить разделяющее нас расстояние.

– Учитываем семейные связи. Берем тех девочек, у кого здесь училась сестра или кузина. Смотрим на семью. Стараемся предоставлять равные шансы жителям всех штатов. Хотя у нас никогда не было никого, кто жил бы севернее Сент-Луиса. Ну и, наконец, мы, разумеется, смотрим на саму девочку. Стараемся выяснить, чего ожидают родители от ее пребывания здесь и чему хочет научиться за это время она сама.

– Чего ожидают ее родители, – эхом повторила я.

– Да. Они пишут письмо, а потом отвечают на вопросы на бланке заявления. Обычно это делает отец. Ты ожидала, что это происходит как-то иначе?

Я молчала.

– Это невыносимо, когда всё решают за тебя. Но я полагаю, что тебе к этому не привыкать.

Он прекрасно понял, что я имела в виду. Он сформулировал это точнее, чем это удалось бы мне. Но сегодня он держался очень отстраненно.

– Раньше у меня все было иначе. – Я улыбнулась, услышав собственные слова. Почему я выгораживаю отца? Но мистер Холмс выжидательно смотрел на меня, и я продолжила: – Я никогда с этим не сталкивалась. Мне никогда не казалось, что за меня всё решают. Пока меня не отправили сюда.

– Сюда, – повторил он и погрузился в свои мысли.

– Вам тут нравится? – спросила я, чувствуя, что он отдаляется от меня.

– Да, – наконец ответил он. – Нравится. Я говорю себе, что в этом быстро меняющемся мире образование женщин становится делом жизненно важным. Но, если честно, я получил эту должность случайно, и мне живется здесь неплохо. Девочкам здесь тоже хорошо. Хотя, будь моя воля, я, наверное, не расставался бы с книжкой. – Он закрыл глаза и потер виски. – В юности люди не думают о том, что у них не будет выбора и что им придется смириться с той жизнью, которая ожидает их впереди. Но, – тут он поднял голову и посмотрел на меня, – со мной именно так и произошло.

Я встала и подошла к нему. Я сделала это быстро, чтобы мой разум не успел меня остановить. А потом я села рядом с ним, втиснувшись в узкое пространство, остававшееся между ним и подлокотником кресла. Но что заставило меня сделать то, что я сделала вслед за этим? Если бы я встала и отошла или просто продолжала бы сидеть, ничего не делая, я уверена, что мистер Холмс ко мне даже не прикоснулся бы. Да, он в прошлый раз ко мне прикоснулся. Но сегодня он держался так, как будто не собирался больше этого делать. Сегодня мне казалось, что он хочет изгладить из своей памяти вчерашнее. А я не хотела этого. Если бы он изгладил из памяти свое прикосновение ко мне, что ж, он изгладил бы и меня, и то крохотное место в его жизни, которое я с таким трудом заняла. И поэтому я положила руку ему на колено и уткнулась лицом в его пиджак.

Он не отстранился. Удовольствие, которое я ощутила, было необычайным, и мне показалось, что я этого не вынесу. Сначала он напрягся, но постепенно расслабился. Если бы какая-нибудь девочка вошла в комнату и увидела нас, она была бы потрясена, но потом решила бы, что мистер Холмс меня утешает, что я чем-то расстроена, а он пытается меня успокоить.

Хотя, возможно, я себя обманывала. Возможно, она сразу поняла бы, что здесь происходит.

– Это чудесное место.

– Да, Теа. – Он коснулся ладонью моей щеки. Его голос дрожал. – Нам нельзя, – прошептал он.

– Все хорошо, – пробормотала я в его рубашку.

Я не ошиблась в его чувствах.

Он встал и посмотрел на меня сверху вниз.

– Ты принесла мне успокоение. Я не знаю почему. Так не должно быть. Ты знаешь, как все сейчас плохо? – Его лицо исказила страдальческая гримаса. – Теа, школа может закрыться. Будем надеяться, что миссис Холмс сотворит чудо, но мы просим людей поделиться деньгами, которых у них нет, или деньгами, которые они хотят придержать на черный день. – Он покачал головой. – Будем надеяться, что у нее это получится. Будем надеяться, что это просто самый трудный год в жизни каждого из нас. Тебе повезло. Твой самый трудный год наступил так рано. Тебя ждут годы надежд и радужных ожиданий.

Я рассмеялась и встала, и теперь мы стояли лицом друг к другу. Мистер Холмс и я. Он поднял руку, и я подумала, что он хочет ко мне прикоснуться. Но он лишь смахнул волосы со своего лба, и я увидела, что его рука дрожит. Меня охватил безумный восторг. Я была счастлива. Его рука дрожала из-за меня.

– Теа, почему ты смеешься? – тихо спросил он. – У многих людей рушатся жизни. Чего ты хочешь? Я знаю, чего хочу я. Хочу именно сейчас. Если бы все не было так плохо, может, я хотел бы этого меньше. Но безысходность толкает людей на отчаянные поступки. Разве не так? Скажи мне, что это правильно.

Вместо ответа я его поцеловала. Но, даже целуя его, я изумлялась собственной дерзости, одновременно радуясь ей же. Он был настолько лучше Джорджи! Он был твердым и мягким одновременно. Джорджи бывал грубым. Мистер Холмс стоял и смотрел на меня. Потом он сделал шаг назад, и я не могла понять, он пятится или приглашает меня последовать за ним.

– Отведи меня куда-нибудь, – прошептала я.

Он пару секунд смотрел на меня, а потом повернул голову и посмотрел в окно. Я понимала, что он принимает решение.

– Куда бы ты хотела пойти? – очень серьезно спросил он.