– Конечно.

Я коснулась своих грудей и закрыла глаза. Он умело и очень бережно вел меня по этому пути. Он не двигал рукой ни слишком быстро, ни слишком медленно. Я застонала. Я могла себе это позволить, потому что в доме никого не было. Я выгнулась под его рукой, и он ласково прижал меня к полу. Мои глаза были закрыты, но я все равно видела. Передо мной стремительно мелькали, сменяя друг друга, мама, брат, Саси, а затем Джорджи, Джорджи, Джорджи. И его рука исчезла. Все исчезло. Остались только яркие вспышки и лицо моего кузена.

Я открыла глаза и остановила его руку. Он внимательно смотрел на меня. Я прижала его голову к своей груди, и мы какое-то время так лежали, пока я не услышала звон колокола. Я попыталась задержать лицо Джорджи в памяти. Впервые за долгое время мысли о нем не причинили мне боли.

* * *

Итак, я знала, что это закончится, я знала, что миссис Холмс вернется. Уже был конец февраля. Она должна была вернуться к середине марта. Но я всегда умела не думать о том, чего не могла изменить. Мне казалось, что на меня смотрит Господь. Его поле зрения настолько сузилось, что не охватывало ничего, кроме примостившегося среди гор Йонахлосси. Я очень сильно чего-то хотела, потом я это получила и поэтому чувствовала себя все лучше и лучше.

Зима уходила. Сползала с гор подобно второй коже. Доуси убрала пуховые одеяла, всю зиму лежавшие в ногах наших кроватей. Из шкафов исчезли наши желтые и синие шарфы и свитера. Мы тоже оттаивали. Весенний воздух всех делал красивее, свежее, добрее.

Каждый день после ланча я заходила в Мастерс. Наши дни начали казаться мне годами. А еще мне казалось, что мы знаем друг друга уже много лет. Мистер Холмс один за другим снимал с Йонахлосси слои, недоступные пониманию Сисси. Она была одной из девочек и не могла знать того, что знал мистер Холмс. Он сказал мне, что им с миссис Холмс хорошо известно о пьянстве Джетти. Миссис Холмс давно отправила бы ее домой, если бы не Хенни, убедившая ее в том, что оставить Джетти в лагере – ее христианский долг. Он рассказал мне, что Йонахлосси оставляет себе Кинга в качестве оплаты за обучение Леоны, за которую уже больше года ничего не платили. Он рассказал мне, что дела у отца Кэтрин Хейз идут далеко не так хорошо, как думает Кэтрин, что за ее обучение заплатил дедушка, а ее дядя застрелился, чтобы избежать неминуемого ареста. Ему нравились девочки из Кентукки, потому что они ломались и манерничали меньше других. «А еще девочки из Флориды», – с улыбкой добавил он.

– Они мне тоже нравятся.

* * *

Я ушла с урока французского раньше, потому что плохо себя чувствовала. Меня беспокоил живот – болезненные спазмы, неприятный период месяца.

Доуси, стоя ко мне спиной, мыла пол. Она напевала какую-то песню без мелодии, но я была уверена, что она слышала, как я вошла. Я ожидала, что она обернется, чтобы поздороваться со мной, но она терла тряпкой по одному и тому же месту. Со спины она выглядела почти как одна из нас.

– Доуси?

Только тут она обернулась, но ничего не сказала.

– Я хочу ненадолго прилечь.

Я едва не спросила у нее, можно ли мне это сделать.

Она кивнула и стояла, глядя на меня, пока я снимала ботинки и на цыпочках кралась по мокрому полу. Она не предложила мне свою помощь. Теперь мои чулки были мокрыми. Я легла на спину и стянула их с ног. Стеганое одеяло под подошвами босых ног показалось мне необычным. Закрыв глаза, я притворилась спящей.

Вчера мистер Холмс был грустен. Он сказал, что я быстро забуду это место. Но я и представить себе такое не могла.

От мистера Холмса пахло джином. «Можжевельник, – сообщил мне он. – Аромат вечнозеленых растений». Если бы мы поженились, на нашем свадебном портрете мы никому не показались бы необычной парой. Мистеру Холмсу был тридцать один год. Женщины часто выходят замуж за мужчин вдвое старше себя. Его волосы были густыми и блестящими. Эва говорила, что она готова жизнь отдать за такие волосы. Его спина была по-мальчишески прямой, а губы красными. Мой юный возраст выдавали походка, речь и неуверенные жесты. Но когда я стояла неподвижно, я выглядела старше.

Резкий звук. Я подскочила от неожиданности. У меня пересохло во рту.

– Ты что-то говорила, – сказала Доуси.

Она мыла пол под кроватью Мэри Эбботт.

– Правда? – Я встала и налила себе в стакан воды. – Что я говорила?

– Ерунду. Бессмысленные слова.

На мгновение я испугалась, что проболталась. Прошла неделя с тех пор, как я встретила на Площади Леону. Теперь мы избегали друг друга, как будто придя к какому-то соглашению. Я вспоминала все свои посещения Мастерса. Она не могла ничего знать. Я подумала об Эмми. Но Леона была не из тех, кто стал бы разговаривать со служанкой. Мне хотелось бы, чтобы между нами существовало взаимопонимание, чтобы она знала, что мне известно о Кинге и что мне ее жаль. Но Леона не нуждалась в моей жалости.

– Доуси, ты знакома с Эмми? Из Мастерса?

Она улыбнулась, вернее, усмехнулась. Я хотела повторить свой вопрос, но она меня опередила:

– Она моя сестра.

Доуси обернулась ко мне и впервые посмотрела мне в глаза. Ее «ленивый» глаз метался из стороны в сторону.

– Я не знала.

Она снова принялась за работу.

– Я не знала, – повторила я.

Мне следовало догадаться. Я наблюдала за тем, как Доуси проводит тряпкой по письменному столу, осторожно обходя резные украшения (она все делала тщательно и быстро), и внезапно поняла, что они о нас говорят.

– Но у тебя русые волосы. – Я помолчала. – Вы с ней не похожи.

И это действительно было так: Эмми была хорошенькой, а Доуси – нет.

– Ты похожа на свою сестру? – поинтересовалась она.

– У меня нет сестры.

– Ни одной? – удивленно спросила Доуси.

Я покачала головой.

– У меня есть брат. И мы с ним похожи. Мы близнецы.

– Брат-близнец? – Я впервые слышала, чтобы она что-то произносила таким довольным тоном. – Как это?

Я улыбнулась.

– Мы вместе с рождения, – ответила я. – Это как будто в мире есть еще одна ты.

– Я не уверена, что мне этого хотелось бы.

– Это не зависит от того, хочешь ты этого или нет. Это просто… так есть.

Доуси молчала. Я наблюдала за ее «ленивым» глазом. «Интересно, можно ли это исправить? – думала я. – Может, есть какие-нибудь корректирующие методы? Или это на всю жизнь? Интересно, что она видит? Кажется ли ей мое лицо неподвижным или оно мечется так же, как и ее глаз?» Но, конечно, Доуси никогда не вылечит свой глаз, даже если это в принципе возможно.

Я вдруг осознала, что откровенно разглядываю ее.

– Сколько у тебя братьев и сестер? – спросила я.

– Двенадцать, – ответила она и повторила: – Двенадцать.

Я была потрясена. Я не смогла бы назвать даже двенадцать родственников. Включая семью Джорджи и моих близких, у меня их было только семь.

Доуси улыбнулась моему изумлению.

– Чем же они занимаются? – спросила я.

– Чем они занимаются? – эхом отозвалась она.

Доуси пожала плечами, и я поняла, каким порочным кажется Эмми и Доуси конный лагерь Йонахлосси. Отец Мэри Эбботт, проповедник, написал дочери о двух маленьких мальчиках, которые жили недалеко отсюда, в горах. Они умерли оттого, что поели ядовитых ягод. Все остальные девочки подумали, что мальчики просто не знали о том, что ягоды ядовитые, но, разумеется, им это было известно. Живя во Флориде, я абсолютно точно знала, какие ягоды можно есть, а какие отправят меня прямиком на тот свет. И, конечно же, эти мальчики проводили в лесу столько же времени, сколько и я, если не больше. Они съели их, потому что умирали от голода. Мне хотелось попросить у Доуси прощения, но за что? За ее невезение, злую судьбу?

Тем временем она наклонилась и засунула туго скатанную тряпку под стол. Мне показалось, что она медлит. Я помогала маме делать уборку, и мне была знакома безысходность, порожденная тщетностью этого занятия. Это была энтропия замкнутой системы, как объяснил мне однажды отец, подбросив монетку.

– Тебе нравится заниматься уборкой?

Доуси засмеялась. Это был дурацкий вопрос. Мама любила убирать, приводить в порядок окружающий ее мир. Но мир, окружающий Доуси, ей не принадлежал. Он принадлежал нам. Я отвернулась, чтобы обуть ботинки и выйти, но тут она заговорила:

– Я отношусь к этому нормально.

Но она лгала, и мы обе это знали.


Сегодня он был грустным и сидел, чуть ли не трагически глядя в бокал с джином. Его рубашка была застегнута криво, и, хотя мистер Холмс был трезв, такая деталь придавала ему игривый вид.

– Пойдем в лес.

Я встала, и мистер Холмс пошел за мной. Я знала, что так и будет, потому что он находился в пассивном состоянии.

Я немного волновалась, проходя через комнаты, которые видела впервые, – через столовую в гостиную с выходящими на крыльцо застекленными дверями. Возле окна стоял стол, уставленный бутылками с узкими горлышками. Я подошла к нему. Это было удивительное зрелище – в бутылках, подобно моделям кораблей, росли различные экзотические растения, которых я никогда в жизни не видела.

– Это все Бет. – Мистер Холмс остановился у меня за спиной. Я вспомнила, что миссис Холмс любит возиться в саду. Он взял одну из бутылок в руки. – Она заказывает семена по почте.

Я знала, сколько внимания требуют эти растения: особые инструменты, тщательный уход. Я не думала, что миссис Холмс способна на такое волшебство.

Задняя веранда явно предназначалась для приема гостей – в углу имелся бар, а перед ним сгрудились несколько столиков, окруженных стульями. Я представила себе, как отцы учениц выходят сюда вместе с мистером Холмсом, чтобы полюбоваться видом и поговорить. О чем? О предназначении этой школы. О цели и содержании образовательных программ для женщин. О том, о чем никогда не говорим мы, девочки.

Я больше не хотела находиться там, куда приходили отцы, чтобы поговорить с мистером Холмсом о своих дочерях.

– Пойдем в лес, – повторила я.

– У меня ужасно болит голова.

– Свежий воздух поможет, – сказала я.

Он открыл сетчатую дверь, выходящую в раскинувшийся сразу за верандой лес. Земля была каменистой, но это было даже хорошо, потому что мистеру Холмсу пришлось бы предложить мне руку, а сегодня он, похоже, избегал ко мне прикасаться.

– Иногда я приезжаю сюда на Наари, – сказала я. Мистер Холмс промолчал. Я все еще избегала говорить при нем о лошадях. – Гораздо приятнее взбираться на ней.

Он засмеялся.

– Тебе лучше? – с надеждой в голосе поинтересовалась я.

– Уже терпимо. Когда я был ребенком, мне приходилось лежать на полу в полной темноте и ждать, пока пройдет головная боль. Всегда на полу. По неизвестной причине мне так было легче. В этом не было никакой логики. Иногда она проходила моментально, иногда длилась несколько дней.

– И ты по нескольку дней лежал на полу?

– Так обычно и бывало. – Он остановился и прислонился к дереву. – Моя гувернантка сидела за дверью и никого не впускала в комнату. Я не выносил ни малейшего шума.

Я закрыла глаза и представила себе маленького мистера Холмса. Он лежал на полу, терзаясь жестокой головной болью, а его английская гувернантка охраняла дверь.

– У тебя была гувернантка?

– Да. Ты удивлена? Моя семья была очень богатой. Она до сих пор очень богата. Ну, чуть менее богата, чем раньше, наверное. Но я уверен, что они по-прежнему на плаву.

Он жестко усмехнулся.

Я не была удивлена, потому что знала, что он из богатеев.

– Мои родители были очень состоятельными людьми. Большую часть года они жили в Европе. У меня была гувернантка. Меня дважды исключали из Гарварда. А потом я встретил Бет. – Я открыла глаза. – Все остальное, как говорят, обычная история. – Его голос изменился. Теперь он звучал холодно и отчужденно.

– Все остальное, как говорят… – я замолчала.

– Все остальное – обычная история, – повторил мистер Холмс. – Я разочаровал своих родителей.

– Я тоже, – прошептала я.

– Но в жизни бывают вещи и похуже.

Я молчала.

– Теа, в юности мы больше всего на свете боимся разочаровать родителей. Нам кажется, что ничего хуже этого просто быть не может. Но это не так. Поверь мне, это совершенно не так.

Я кивнула. Некоторое время мы шли молча. Было тепло, в воздухе пахло весной. Иногда меня возмущала необходимость всегда носить юбку – я никогда не могла играть так же беспечно и безудержно, как Джорджи и Сэм. Но сейчас юбка оказалась очень удобным предметом одежды – она позволяла мне делать гигантские шаги и не отставать от мистера Холмса. Я подумала, что мне было бы жарко в брюках, особенно шерстяных брюках вроде тех, которые были на мистере Холмсе. Они душили бы меня и сковывали бы мои движения.

– Что в таком случае хуже разочарования родителей? – осторожно поинтересовалась я. – Чего надо бояться больше всего на свете?