Энтон Дисклофани - Наездницы

– Разочаровать себя, – быстро ответил он. – Разочаровать себя, – повторил он и добавил: – А ведь это так легко сделать!

Я и так и сяк крутила эту фразу в уме. Подобная мысль никогда не приходила мне в голову. Какое отношение ко всему этому может иметь мое разочарование? Мои родители разочаровались во мне. А также мой брат и мои тетя с дядей. Это слово вдруг потеряло всякий смысл, как это случается со словами, если их повторяешь раз за разом. Разочарование. Что оно вообще означает? Как вообще можно разочаровать себя? Я в любом случае остаюсь сама собой. Я Теа, я девочка, дочь, кузина, сестра, а теперь еще и друг.

– Ты разочаровал себя? – спросила я.

Он рассмеялся.

– Столько раз, что уже и не сосчитать.

Я смотрела ему в затылок. Несколько секунд он молчал. «Какой он сильный!» – подумалось мне. Мы взбирались по крутой тропинке, но его дыхание не участилось, а ноги уверенно ступали по камням.

Мне казалось, что мы покончили с этой темой, но он продолжил:

– Если бы я смог все изменить и, как говорится, заново прожить свою юность, я бы поступал иначе. Но я думаю, что это касается всех без исключения. Самое сложное – это не вываляться в навозе. – Папа тоже так говорил. Мистер Холмс повернул голову, продолжая говорить. Я слушала его, глядя на его профиль. – Прошлое – это прошлое, Теа. Я надеюсь, тебе уже кто-нибудь это говорил. Но если нет, что ж… это стоит запомнить.

Мистер Холмс остановился, дойдя до группы деревьев, и шагнул на тропинку, которой я раньше не замечала. «Тайная тропинка для наших тайных отношений», – взволнованно подумала я. Деревья расступились, и над нами открылось небо. Я подумала, что половина проступков здесь совершается именно в такую погоду. А причина второй половины проступков – воспоминания о такой погоде. Я коснулась его рукава, мягкого под кончиками моих пальцев.

– Что думает Эмми? Куда мы, по ее мнению, ушли? – спросила я.

– Я не знаю, Теа. – Он покачал головой. – Тебе следовало бы находиться в Зале вместе с остальными девочками, а не здесь со мной.

– Но я хочу быть здесь.

Мы снова замолчали. Я знала, что если он заговорит, то может просто отправить меня к остальным, тем самым оборвав нашу связь.

Но вместо этого он наклонился и осторожно поднял полупрозрачную змеиную кожу.

– Уже и змеи выползают из нор.

Я потянулась к коже, длинному и грязному цилиндру.

– Это старая кожа.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Во Флориде полно змей, – пояснила я.

– Ты их не боишься?

– Не особенно. Не трогай их, и они тебя не тронут.

Я потянулась к нему и поцеловала его. Я целовала его страстно, направляла его язык, прижималась к нему все сильнее.

– Можем сделать вид, что мы тут совсем одни, – прошептала я.

– Но это так и есть.

Мистер Холмс поцеловал меня в шею, и внезапно мы оказались на земле. Он лежал на мне. Моя юбка была расстегнута, а пиджак сброшен. Я потянулась к его брюкам. Я смотрела на мистера Холмса на фоне самого синего неба, какое я только когда-нибудь видела, и чувствовала себя необыкновенно счастливой оттого, что он здесь, со мной, что я снова получила то, что (и я это знала) мне не предназначалось.

– Нет, – прошептал он, но вместо того, чтобы встать, лизнул мою грудь, потом живот и продолжил опускаться все ниже.

Его рот прижался к моим трусикам, и я попыталась сесть. Он поднял голову и, сильно нажав ладонью на мое плечо, снова заставил лечь и расслабиться. «Что ты делаешь?» – хотелось спросить мне. Но я чувствовала, что, если я заговорю, все тут же и закончится. Мои бедра дрожали, и мне казалось, что его язык проникает в меня. Это было невозможно, ведь правда? Но он представлялся мне таким большим, и он двигался, и я положила руки ему на голову, как будто благословляя его.

Сисси догнала меня, когда я возвращалась из конюшни. Обычно я ее поджидала, но в последнее время начала выскакивать из домика еще до колокола с тихого часа, а после урока верховой езды поспешно прогуливала Наари, давая ей возможность остыть, и убегала. Мне было нетрудно избегать Сисси, которая всегда и всюду опаздывала. Теперь я делала все, что вздумается. Иногда я даже не склоняла голову во время молитвы и наблюдала за мистером Холмсом. Он делал мелкие движения руками, несмотря на то что, пока он говорил, его глаза всегда были закрыты. Я однажды попыталась сделать это в лесу. Я закрыла глаза и начала разговаривать с деревьями. Но это было так же странно, как если бы я шла по лесу с завязанными глазами.

– Ты всегда спешишь, – произнесла Сисси. – Мне никогда не удается тебя поймать.

Она не скрывала своего раздражения.

Я пожала плечами. Со всех сторон нас окружали девочки. Я открыла рот, чтобы ответить, но снова его закрыла. На самом деле мне нечего было ей сказать.

Сисси пожала плечами, и я в изумлении уставилась на нее. Я поняла, что она меня передразнивает.

– Что? – Она снова пожала плечами. – Мы почти не видимся, и тебя это совершенно не заботит. Я забыла, когда ты в последний раз спрашивала меня о Буне.

Вот она о чем! Я испытала облегчение, как ни странно, смешанное с разочарованием.

– Я знаю, что он продолжает приходить, – напомнила я ей. – Разве не я тебе помогаю? Сплю в твоей кровати, пока тебя нет?

Она схватила меня за руку и потащила в лес.

– Теа, перестань. – Ее голос сорвался. – В последнее время ты витаешь в облаках. Ты вообще перестала приходить в Зал.

– Все равно никто там не занимается.

– Я не об этом. – Я начала было оправдываться, но Сисси продолжала: – Ты слишком много времени проводишь в Мастерсе. По лагерю ходят слухи.

Я ожидала, что она скажет еще что-то. Но она молчала.

– Что же говорят? – спросила я.

– Говорят, что ты помешалась на мистере Холмсе, что ты без памяти в него влюбилась.

Я засмеялась, но это был неестественный смех.

– Сисси, – произнесла я, пытаясь изобразить изумление. – Я хожу туда ради Декки. Она меня зазывает.

Я говорила с такой интонацией, будто это что-то доказывало. Но я вздохнула с облегчением. То, что сказала мне на Площади Леона, было сплетнями, не более того.

– Теа, не надо! – повысила голос Сисси. – Я твоя лучшая подруга. Не делай этого.

Несмотря на все свои переживания, я была тронута тем, что она считает себя моей лучшей подругой. Сисси стояла прямо и казалась такой маленькой и хрупкой. Я взяла ее за руку.

– Мне просто нравится там бывать. С Деккой. С мистером Холмсом тоже. Мы разговариваем. Он меня понимает.

– И что он о тебе понимает? – Теперь она стискивала мои пальцы и жалобно на меня смотрела. – Тебя ведь прислали сюда из-за мальчика?

Я кивнула. Я сама ей это говорила. Казалось, это было так давно, как будто в другой жизни. Я тогда только привыкала к Йонахлосси и отчаянно нуждалась в подруге.

– Мистер Холмс не мальчик, – сказала Сисси.

Я отняла руку.

– Я знаю.

Мы помолчали. Если бы я решилась довериться Сисси, я бы спросила у нее, что именно она имеет в виду, о чем она догадывается.

– А как же Дэвид? – спросила Сисси.

– Дэвид? – растерянно повторила я.

Я почти забыла о нем.

Сисси смотрела на меня. Мимо прошли Эва и Гейтс. Я улыбнулась им поверх плеча Сисси.

– Он не… Мне очень жаль.

– О, не извиняйся. Думаю, все было бы намного проще, если бы он тебе нравился. Гораздо веселее. Ты только бывай с нами чаще. – Голос Сисси звучал уже совершенно нормально. – Пожалуйста.

Я уже видела раньше, как Сисси это делает. Она решала, что стычка окончена, и завершала разговор именно таким образом, как будто задувая свечку. У нее был особый дар – она никого не удостаивала ссоры с собой. Но со мной она никогда себя так не вела. В этом не возникало необходимости.

Я до конца дня думала о Дэвиде. Я переходила с места на место, кивала то одной, то другой девочке, осознавая, что я не такая, как они, что у нас с ними разные желания и что я невероятно усложнила свою жизнь без всякой на то необходимости. И я собиралась усложнить ее еще больше. «Но почему? Почему, Теа, почему?» – беспрестанно звенел у меня в ушах мамин голос.

Я знала почему. Я была умной девочкой. Дэвид был мальчиком, и он, как и любой другой мальчик на его месте, напоминал бы мне о Джорджи. С мальчиками было покончено.

Внезапно Йонахлосси превратился в цветочный ковер. Иберийка[13] раскрасила поля за манежами во все оттенки розового, Площадь окаймлял гадючий лук, а сами манежи были окружены моими любимыми, высаженными в аккуратные клумбы нарциссами. Посадкой луковиц еще до отъезда руководила миссис Холмс. Однажды вечером Хенни отметила, что миссис Холмс – гениальный цветовод, и я не могла с этим не согласиться.

У нас нет будущего. Я ожидала, что мистер Холмс может в любую минуту произнести эти слова, но он молчал. Я знала, что скоро все закончится. И я знала точную дату, знала, как это произойдет. Миссис Холмс вернется, и мы просто перестанем встречаться.

У нас не было будущего. Мистер Холмс мог бы это сказать. Мог бы подготовить меня к неизбежному. Но я не была наивна. Меня можно было назвать подлой, трусливой, коварной, но только не наивной. Почему я так вела себя сначала дома, а теперь в Йонахлосси? Я рисковала всем, будучи достаточно взрослой и далеко не глупой. Но я ничего не могла поделать с желанием, подкатывающим к самому горлу. Я не могла и не хотела от него избавляться.

Мама была бы разочарована. Если бы она узнала, чем я занимаюсь, она бы меня возненавидела. Но если мои родные смогли с такой легкостью от меня отречься – вышвырнуть меня из своего дома, из своих сердец, – разве не имела я права действовать точно так же? Я не была слабой. Внутри меня скопилось столько желания, столько потребности в любви! Я чувствовала, как это желание взрывается и множится во мне при каждом прикосновении мистера Холмса.

Да, с Джорджи я тоже испытывала нечто подобное, но то была малая часть чувства, которое я испытывала к мистеру Холмсу. Он научил меня тому, что это желание способно делиться, что оно меняется в зависимости от объекта. «Известно ли это маме? – спрашивала я себя. – Знает ли об этом отец?» Потому что человек, который желал только одного человека, который был отстранен от всех остальных, знать об этом не мог.

Я подумала о том, что мне сказал мистер Холмс. Он считал, что мои родители от меня отказались. Он их не знал. Он не знал, как нежен мой отец, каким прелестным сделала наш дом моя мама. Он не знал, как мы любили друг друга.

Джорджи был в Миссури с родителями. Мама сказала, что мы, возможно, увидимся с ним на следующей неделе, но я не могла уточнить дату, не вызвав у мамы подозрения.

Я проснулась, хватая ртом густой горячий воздух. Часы на тумбочке показывали половину четвертого, и это означало, что через час рассветет и я смогу отправиться на верховую прогулку.

Летом каждый из нас обзаводился второй кожей, слоем влаги и пота, окутывавшем нас постоянно. А лето только началось.

Мир за окном выглядел мертвым и равнодушным. Ветер не шелестел травой, сверчки не терли лапкой о лапку и не нарушали неподвижность своим скрипом. Я села на ступеньку и расстегнула верхнюю пуговицу ночной сорочки, что нисколько не помогло. Я закрыла глаза и подумала о кузене, о том, как он трогал меня в прошлый раз, как я трогала его, как мы оба чему-то учились.

– Теа, – раздался сзади голос Сэма.

Мне незачем было оглядываться, чтобы узнать, что он сидит в кресле-качалке.

– Сэм?

– Ты не испугалась? – спросил он.

Судя по всему, он проснулся уже давно. Он всегда любил пугать людей. Иногда он выпрыгивал на них из-за дверей, иногда сидел, притаившись, в кустах и неожиданно вскакивал, когда кто-то проходил мимо.

– Кто еще тут мог быть? – На несколько секунд этот вопрос повис в воздухе между нами. – Тебе не спится?

– А кому спится? Эта жара, наверное, побила все рекорды. Во всяком случае, мне так кажется.

– Она никогда их не бьет. Рекорды.

– Ну да, – согласился он, – не бьет.

Мы помолчали. Сэм вздохнул.

– Ты завтра будешь уставшим, – произнесла я.

– Я просто буду спать. Так что я ничего не потеряю.

– Пожалуй.

– Теа, я хочу уехать. Я хочу путешествовать.

Его голос показался мне странным. Я обернулась и посмотрела на него. Он был в своей обычной одежде и развалился в кресле-качалке, разбросав в стороны босые ноги. Он смотрел куда-то вбок, и, глядя на его профиль, я вдруг отметила, что мой брат становится красивым. Наши черты больше подходили для мужского лица, и как мужчина он обещал стать красивее, чем я как женщина. Я поспешила отогнать эту мысль. Мне было пятнадцать лет. Я хотела быть красивой. Я не хотела, чтобы кто-то был красивее меня. Даже мой близнец. Или в особенности мой близнец.