Энтон Дисклофани - Наездницы

– Теа, – произнес он. – Теа, Теа, Теа.

Он, как одержимый, твердил мое имя. Он был не в себе.

– Прекрати! – закричала я. – Прекрати сейчас же!

Я зажала уши руками. Когда мы были маленькими, он так делал, желая меня подразнить. Я терпеть не могла, когда он так делал, когда превращал мое имя в серию бессмысленных звуков, нанизанных друг на друга. Я почти забыла об этом. Он не поступал так уже много лет.

И тогда он замолчал и застыл с открытым ртом. Я отчаянно хотела сказать что-то еще, но знала, что все слова будут бессмысленными. Сэм указал куда-то за мою спину. Я обернулась и увидела Саси, который стоял у входа в конюшню. Его бока тяжело вздымались. Я совсем о нем забыла. Я подошла к нему, взяла за повод и погладила по шее. Я смотрела, как скрывается в доме изящная фигура моего брата. Я не могла отвести Саси в конюшню в таком состоянии. У него начались бы колики и он бы умер. Я водила его вокруг манежа, когда вдали показался дядя Джордж, за которым шли остальные взрослые. Он нес на руках своего сына, своего неподвижного, тяжело раненного сына.

– Он умер? – взвизгнула я. – Он умер?

Мама поспешно подошла ко мне. Она остановилась у ограды.

– Нет, – то ли прошептала, то ли прокричала она, – нет, он не умер. Но он ранен. Что случилось, Теа?

Я молчала.

– Теа, – повторила она, и в ее голосе я уловила сочувствие, которого не заслуживала.

Я знала, что могу на него рассчитывать в последний раз. Когда она снова заговорит со мной, ее голос будет уже совсем другим.

Она не могла стоять возле меня вечно, и когда остальные взрослые прошли мимо нас, она присоединилась к ним. Я уткнулась лицом в лоснящуюся шею Саси. Я ощущала лбом его пыльный пот и старалась не смотреть на своего кузена.

Я сидела на кровати с письмом в руке. Меня ожидал мистер Холмс. Я понимала, что, если я задержусь еще дольше, он начнет волноваться.

Я коснулась надписи на конверте. «Теодоре Атвелл, – гласила она. – Конный лагерь для девочек Йонахлосси». Письма, которые присылала мне мать, были написаны на скорую руку, и она никогда не называла меня Теодорой. Она сообщила мне, что собирает все наши вещи, что она, отец и Сэм какое-то время будут жить в отеле, пока не подыщут новый дом, что отец уедет раньше, чтобы заняться организацией своей практики. Полагаю, я радовалась этим письмам и тому, что она готовит меня к новой жизни. Это позволяло мне представить себе их жизнь, живя собственной жизнью здесь, в лагере. Она подразумевала, хотя ни разу не сказала об этом прямо, что я буду жить в этом новом доме в Орландо вместе с ними.

Но конверт, который я сейчас держала в руке, был надписан почерком Сэма. Иногда мне казалось, что Господь со мной играет. До турнира остался всего один день, и вот письмо от моего брата, который не написал мне ни строчки за все время моего пребывания здесь.

Дорогая Теа,

я знаю, что ты хочешь получить от меня письмо, но зачем? К тому времени, как ты это прочитаешь, все, что я напишу, уже устареет. Ты знаешь, что мы переезжаем. У нас все по-старому, только без тебя. Но скоро все не будет по-старому, потому что мы отсюда уедем. В семье, которая будет жить в нашем доме, пятеро детей. Пятеро. Можешь себе это представить? Кто-то из этих детей тебе нравился бы, кто-то – не очень. И это было бы нормально. Отец старается загружать меня работой. Он старается сделать так, чтобы я все время был занят. Теа, я не знаю, о чем писать. Ты сказала, что хочешь получить письмо, но что, по-твоему, следовало бы в нем написать? С Джорджи что-то не так. Мама и папа ничего мне не говорят, но я подслушиваю их разговоры. Это нетрудно. Они считают меня дурачком, который не умеет подслушивать, но дураки они. Папа уже много месяцев повторяет одну и ту же фразу: «С ним что-то не так». Как ты думаешь, что это означает? Ты знаешь, что меня допрашивала полиция? Мне не было страшно, но мама и папа боялись. После твоего отъезда мы ни разу не видели тетю Кэрри и дядю Джорджа. Я думаю, папа встречался с дядей Джорджем, но я не знаю этого наверняка. Мы все оплачиваем. Это мне известно. Дом в Орландо будет меньше. Так говорит мама. Но мы его еще не купили. Они все еще выбирают. Они мне ничего не говорят, но я думаю, что пока мы не можем позволить себе новый дом. Я думаю, им приходится ждать.

Мне здесь скучно. Мне хотелось бы иметь друга.

Твой брат Сэм

Я сложила письмо раз сто, пока оно не перестало складываться. А потом я снова развернула его и просмотрела. Я читала и перечитывала его, пока не запомнила наизусть. Но я этого не хотела. Я бы предпочла, чтобы голос моего брата не засел у меня в голове, как пластинка, бесконечно повторяющая одну и ту же песню. Снова и снова, пока я уже едва не кричала. Но я не хотела кричать. Я хотела плакать. Всхлипывать, как героини романов. Мама солгала. Джорджи не в порядке. Но я хотела ей поверить, и я поверила.

Я не понимала, что означает это его письмо, не считая того, что он одинок и злится. Он не был злым человеком. Именно эта история сделала его злым, изменила его, превратила в совершенно другого мальчика. Я чувствовала себя эгоистичной, мелкой и подлой. Меня отправили туда, где невозможно было чувствовать себя одинокой. А Сэм… Его заставили остаться единственным ребенком в их мире. А Джорджи… Как давно Сэм знает о нем? Как давно он в одиночестве тащит эту ношу?

Я решила, что в своем письме он просит меня вернуться. Сначала я хотела вернуться, но сейчас мне это уже было не нужно. Дома у меня не было будущего.

Я поднялась и достала подаренные мамой серьги из красной бархатной коробочки. Мне было больно их вдевать, но я этого ожидала. Я несколько месяцев не надевала сережек, с тех пор как примерила рубины Сисси. А потом я поспешила через Площадь в Мастерс, где меня ждал мистер Холмс.

– Я хочу подняться на гору, – заявила я. – Как в прошлый раз.

– Хорошо, – согласился он. – Все, что ты захочешь.

Я провела его через дом, и мы вышли на заднюю веранду. Светило солнце, как и в прошлый раз, и я надеялась, что солнечный свет еще будет радовать меня. Я надеялась, что когда-нибудь перестану вспоминать тот день до мельчайших деталей.

Мы поднимались по крутому склону, и мистер Холмс сзади коснулся моего бедра. Я обернулась и улыбнулась ему, но не остановилась. Я понимала, что он хочет знать, почему я молчу. Но ему не о чем было беспокоиться. Я знала, куда хочу прийти. Я знала, что хочу сделать.

С Джорджи это ощущалось как насилие, как что-то, чего нельзя было делать. Над чем мы совершили насилие, я не знала. Но я знала, что Джорджи уже никогда не станет прежним. Я знала это с самого начала. Письмо Сэма только подтвердило то, что я все время подозревала. Стечение обстоятельств. Сначала я думала, что могла бы все изменить, предотвратить трагедию Атвеллов. Существовало множество способов это остановить. Если бы я в тот день не отправилась на верховую прогулку. Если бы я просто возвращалась другой дорогой. Если бы Сэм не пошел на охоту с Джорджи. Если бы я не плакала, как маленькая девочка.

Но теперь я понимала, что все началось еще до моего рождения. С двух братьев и их сыновей. Дочь в этом уравнении была лишней. А потом мы все испытали на себе давление обстоятельств, которые поначалу не имели к нам никакого отношения. Мы реагировали на эти обстоятельства как могли, но не мы их создавали. Выгодная земельная сделка в Майами, на которую рассчитывал мой дядя. Депрессия, во время которой в моей семье усилилось ощущение превосходства над остальным миром.

Так что уверенности в том, что трагедии можно было избежать, не было. Это мог знать один Господь. Может, мне вообще не следовало рождаться? Мне было ясно, что только в таком случае эти события наверняка не произошли бы. Один из нас должен был уйти – я, Джорджи или Сэм.

Я остановилась на поляне и обернулась к мистеру Холмсу.

– Теа, – произнес он. – Теа.

Он коснулся моих сережек, маминого подарка. То, что мама и мистер Холмс, сами того не подозревая, прикасались к одному и тому же предмету, казалось возмутительным, но в то же время и каким-то образом утешало меня.

Что он видел тогда, почти год назад, подходя к нашей машине? Он ожидал нас, меня. Он смотрел на моего отца, который выглядел очень нерешительным. Папа нерешительно обошел свой грязный после долгой поездки автомобиль, а потом из него вышла я. Я выпрыгнула наружу, не дожидаясь, пока отец откроет дверцу с моей стороны. Нашел ли он меня дерзкой? Бесцеремонной? Теодора Атвелл из Флориды, которая проявила неразборчивость, хуже того, поступила очень дурно, и ее отослали прочь. Вначале из машины показались мои ноги, девичьи ноги, а потом и вся я. Я оказалась меньше, чем он ожидал, зато была очень хорошенькой и с идеальной осанкой. Может, он и не счел меня хорошенькой, но наверняка решил, что я интересная. И все это он разглядел в сгущающихся сумерках. Потом он осознал, что смотрит на меня слишком долго, и поспешил выйти наружу, чтобы поприветствовать нас.

– Теа, – снова произнес он.

Больше он ничего не говорил. Я все делала как бы по наитию, чего от себя не ожидала. Разумеется, я уже многое с ним делала, но никогда так раскованно и уверенно. Мы вели себя непринужденно, и это казалась правильным. Мне трудно было поверить в то, что кто-то, кроме нас с ним, когда-либо испытывал нечто подобное. Я никогда не хотела Джорджи так сильно.

Я поцеловала его, сжимая его щеки ладонями.

Потом я указала на землю, и он понял, он понял совершенно точно, чего я хочу, и он лег на землю, а я расстегнула ремень его брюк и помогла ему высвободиться из них.

Я опустилась на него, и он был таким большим и твердым внутри меня, и мне хотелось, чтобы это ощущение никогда не прекращалось. Это ощущение как будто оправдывало все, что я сделала, начиная с Джорджи. Это было ощущение того, что я не одинока. Но хотя осознание этого буквально пронзало меня, мне было грустно, потому что я знала, что мы это делаем в первый и последний раз. И в тот момент мне было трудно в это поверить. Просто невозможно. Я стискивала его плечи, а он вздернул мою блузку и сосал мои груди, и прижимал меня к себе. Я не верила в то, что еще когда-то смогу испытать такое ощущение. Я на мгновение замерла, потом наклонилась и поцеловала его. Наши тела были мокрыми и скользкими от пота.

– Не останавливайся, – прошептал он, и я пообещала, что не остановлюсь.

Я смотрела на его лицо, его полуприкрытые глаза. Что он любил, когда был ребенком? Держался ли он за руку матери, семеня за ней по обледенелой улице? Утешало ли его ее прикосновение? Обожал ли он слышать голос своего отца, читающего молитву? Должно быть, ему очень не хватало этого прикосновения и этого голоса, которые так быстро ускользали из памяти.

Я двигалась все быстрее, а он надавливал руками на мои бедра, опуская меня ниже, ниже, ниже на себя, а потом я изменила свое положение на нем и от наслаждения закрыла глаза, пытаясь запомнить это ощущение заполнившей меня надежды.

Я не хотела изгонять Джорджи из своих воспоминаний. Я хотела изгнать ту ночь и следующий день. Но оказалось, что это невозможно. Боль была частью удовольствия, и память о кузене включала и то и другое.

Утро в день турнира было невероятно прекрасным. Такое утро неизменно предвещает чудесный день. Если я часто называю дни, проведенные в Йонахлосси, чудесными, то только потому, что они такими были. Поскольку я не знаю, как описать их точнее, называю их чудесными. Как открытку, как картину, как нечто нереальное.

Я шла по дороге через лес вместе с Сисси с одной стороны и Мэри Эбботт в пузырящихся на коленях бриджах – с другой. Сисси собрала свои мягкие волосы в узел. Мой редингот туго натягивался на спине, когда я поднимала руки. Еще пара месяцев, и я бы из него выросла. Но я об этом не думала. Я не думала о том, что будет через год или даже через день. Я думала о том, что буду делать в течение следующего часа, преодолевая препятствия на глазах у всех этих девочек, на глазах у мистера Альбрехта и мистера Холмса.

Мистер Холмс стоял у ворот с Деккой. Мое тело отреагировало на него, как будто у меня под кожей находился магнит, притягивающий меня к нему. Но, конечно же, я не подошла к нему. Я не могла себе это позволить. Подняв руку в приветствии, я тут же отвернулась. Я видела белокурые волосы Леоны, заплетенные в тугую косу. Она считала шаги между препятствиями двойной системы.

Я зашагала за Леоной, которая обходила маршрут уже во второй раз. Это меня раздражало: согласно этикету, теперь была очередь другого наездника, и она должна была освободить мне место. Я считала шаги между препятствиями и пыталась увидеть маршрут глазами Наари. Я пыталась предугадать, что может ее испугать. Возможно, растения в горшках по краям каждого препятствия? Навесы в дальнем конце манежа, затенявшие от солнца столы для ланча? Или само присутствие всех этих людей? Испугать ее могло многое.