Поезд из Эшвилла в Орландо был наполовину пуст. В вагоне первого класса ехала еще одна девушка моего возраста. Мы вместе обедали в вагоне-ресторане, сидя за разными столиками. Я ее разглядывала. Она не смотрела на официанта, когда заказывала еду, а когда ее заказ принесли, поела поспешно и с таким смущенным видом, как будто своим обедом опасалась кого-то оскорбить. В ушах у нее были прекрасные изумрудные серьги в форме капель, и она все время их касалась, точно так же, как Сисси касалась своего кулона в форме подковы. Теперь цепочка с этим кулоном висела на моей шее, и я обнаружила, что так же, как Сисси, беспрестанно ее трогаю, хотя и по другой причине. Я трогала ее, потому что это делала Сисси, а я по ней скучала.

Я не смогла съесть томатный суп, который принес мне официант. Он был не очень вкусным, но я уже должна была проголодаться. Я последние несколько дней почти ничего не ела, поэтому заставила себя съесть булочку. Я ехала в поезде, передо мной стояла эта невкусная еда, и я ощущала, что окружающий мир вновь обретает реальность. Я чувствовала, как моя решимость разлетается в прах, как пух одуванчика. За окнами вагона все было таким зеленым, таким зеленым и живым. Северная Каролина предстала передо мной во всей своей суровой красоте – горы казались холодными, далекими и неприступными. Но как только мы пересекли границу Флориды, окружающий мир ожил и приблизился. Я знала, что едва выйду из вагона, меня встретит жара, как старый друг, несмотря на то, что еще была весна.

Я завидовала девушке, имени которой даже не знала и которую видела в первый и последний раз. Еще никогда в жизни я так отчаянно не хотела быть кем-то другим. Я хотела все начать сначала, с самого рождения, без всякого близнеца и без кузена, с которым были такие близкие отношения, что он стал мне родным братом.

– Вы знаете, какая следующая остановка? – спросила у меня девушка.

Она стояла передо мной. Я даже не заметила, как она встала из-за своего столика. Несколько секунд я не могла вспомнить название станции. Но в конце концов оно всплыло в моей памяти.

– Черч-стрит, – произнесла я. – Орландо.

Деушка, похоже, волновалась, и мне захотелось взять ее за плечи и сказать: «Слушай, тебе не о чем волноваться, пожалуйста, успокойся». Но я этого не знала. Я не знала, что или кто встретит ее, когда она выйдет из вагона. Поезд уже начал замедлять ход. Я увидела станцию, на которой мне предстояло выйти, и мне трудно было поверить в то, что сейчас я сижу в этом вагоне, а через пять или десять минут меня уже здесь не будет. И произойдет это по моему собственному желанию. Почему, Теа, почему? Почему я захотела ко всему этому вернуться? К брату, который за долгие месяцы не написал мне ни единого слова, к матери и отцу, которые избавились от меня так быстро, как будто всегда знали, как они поведут себя в условиях кризиса или трагедии – в общем, в ситуации, которую не запланировала мама: девочку отослать прочь, мальчика оставить себе.

А потом я увидела их, своих родителей, ожидающих на платформе, отца в костюме, маму в широкополой шляпе. И я поняла, почему мне захотелось вернуться. И все же я не была готова к встрече с ними. Моя решимость поколебалась. Я уткнулась лицом в ладони.

Снова подняв глаза, я увидела, что девушка за мной наблюдает. Она не пользовалась бы популярностью в Йонахлосси – она была слишком неуверена в себе, слишком зависима от чужого мнения.

– Кто тебя встречает? – спросила девушка.

– Родители.

Я посмотрела в окно. Мать стояла перед отцом, который сцепил руки за спиной и наклонил голову вперед. Мать выглядела взволнованной. Моя легкомысленная мать, которая когда-то была красивой и бесстыдной. Она как будто похудела. Сэма с ними не было.

Я наблюдала за родителями, пока поезд замедлял ход и останавливался. Я продолжала сидеть на своем месте, пока другие пассажиры выходили на платформу и мама тревожно вглядывалась в их лица.

Встав, я почувствовала, как слабеют мои ноги. Из-за отсутствия нагрузки мышцы стали дряблыми. Я уже много дней не сидела верхом на лошади.

Когда я, наконец, самой последней вышла из вагона, на мамином лице отразилось облегчение.

– Теа! – высоким голосом произнесла она.

Она обежала взглядом мое тело и остановилась на цепочке. Потом ее взгляд стал жестким. Но это от нее не зависело – я видела, что она пытается быть доброй и снисходительной.

Отец поднял голову, и я с удивлением отметила, что он сильно постарел. За время моего отсутствия он стал совсем седым. У него даже брови были теперь седыми. Мы ждали, пока носильщик привезет мой багаж, пока отец даст ему на чай, а мама обернет волосы шарфом, готовясь к поездке в автомобиле. Вокруг суетились пассажиры, ожидающие следующего поезда, и присутствие других людей меня радовало. Женщины были в розовых, фиолетовых и зеленых платьях, что было неожиданностью для моих глаз, привыкших к белому цвету. И никто за ними не присматривал. Никто не следил за тем, чтобы они вовремя являлись на уроки, выключали свет в девять часов и вставали в семь. Никому не было до этого дела.

Мама и отец развернулись, чтобы идти к машине. Они полагали, что я просто пойду за ними. Мама обернулась первой, затем отец. Я ожидала, что они хоть что-то скажут.

– Нам пора, – произнес отец. – Пойдем.

Он протянул мне руку. В глазах матери читалось отчаяние.

Я перевела взгляд на поезд, а потом снова на них.

– Да, – сказала я, – поехали домой.

Но я не сдвинулась с места. Я оговорилась. Мы не могли поехать домой. Я оглянулась и увидела, что мой поезд покидает станцию, а другой гигантский механизм готовится занять его место. Я поняла, что будут и другие поезда, улыбнулась отцу и позволила взять себя за руку. Много месяцев назад я не хотела выпускать его руку, а теперь с трудом заставила себя к ней прикоснуться. От нас всех потребовалось мужество, и мы демонстрировали его, пока шли к машине, пока молчали, проезжая через Орландо, который показался мне очень оживленным городом. Я так долго не видела ни машин, ни дорог, ни других высоких зданий, помимо Замка!

Отец открыл для меня дверцу и захлопнул ее только когда я устроилась на сиденье. Мы молчали, пока отец выруливал на дорогу. Затем мама поудобнее расположилась на переднем сиденье и повернулась так, что я видела ее хорошенький профиль. И я поняла, что мне не придется прилагать усилия для того, чтобы любить мать и отца. Я и не знала, что это будет так легко. Мое сердце принадлежало им, и я была уверена, что так будет всегда, пока они не умрут. И только тогда я буду по-настоящему свободна, если не считать Сэма. Но что такое одна ниточка по сравнению с тремя?

Я смотрела на мамин профиль. Он был мне так хорошо знаком! Только теперь он стал тоньше. И это произошло из-за меня. Я ждала, чтобы она заговорила.

– Теа, – начала она.

Даже с заднего сиденья я ощущала ее запах. Этот очень хорошо знакомый запах. Я наклонилась вперед.

– Да?

Она развернулась на сиденье и посмотрела на меня. Она закрыла глаза и легонько коснулась лба двумя пальцами. Новый жест.

– Эта головная боль… – прошептала мама. – Она меня не отпускает.

Я хотела что-то сказать, прежде чем она снова заговорит. Я хотела сказать ей, что все это странно, неправдоподобно. Так много всего произошло за этот год, самый насыщенный год моей юной жизни. Теперь я чувствовала себя старой. Я хотела сказать и ей, и отцу тоже, что все эти девочки поначалу казались мне такими странными и что потом они перестали казаться мне странными. И что странными мне теперь кажутся они, мои родители, несмотря на то, что я их люблю, несмотря на то, что я хочу их радовать. Я хотела им сказать: ты даже не можешь представить себе какой-то момент, тебе кажется, что он никогда не наступит, а потом он наступает, но ты, Теа Атвелл из Иматлы, Флорида, остаешься прежней.

– Теа, – произнесла мама. – Мы месяц жили в отеле, но на следующей неделе съедем оттуда. Мы купили дом. Здесь так много брошенных домов.

– Саси? – спросила я.

Я не могла говорить полными предложениями. Все, что мне удавалось произнести, – это отдельные слова.

– Теа, его продали. Ты все равно его уже переросла.

Ее голос звучал очень мягко. Она снова пыталась быть доброй.

– У кого он?

– У маленькой девочки, – ответил отец. – Она его любит. Дело в том, Теа… – Мама издала какой-то протестующий звук, но отец на нее шикнул, и это меня шокировало. Еще сильнее меня шокировало то, что мама послушалась и замолчала. – …Дело в том, что пока мы не можем позволить себе содержать твою лошадь.

– Он пони, – пробормотала я.

– Извини, Теа, я не расслышал.

– Ничего, – вздохнула я, – не обращай внимания.

Я смотрела на свои руки, на руки, которые держал в своих мистер Холмс. Мама отвернулась и прислонилась головой к окну.

– Эта головная боль меня просто убивает, – произнесла она.

Мне стоило больших усилий не расплакаться. Все-таки моя мать была лгуньей, лгуньей, которую я любила, но которая от этого не переставала быть лгуньей. Она уверяла меня в письме, что Джорджи поправится, что она сообщит мне, если этого не произойдет. Только полная дура могла ей поверить, но мне так хотелось ей верить! Я посмотрела в окно и увидела маленькую грязную девочку. Возможно, она была бедной, а ее родителям пришлось покинуть свой дом. Возможно, она была обычной маленькой девочкой, вывозившейся во время игры в саду. Ее платье показалось мне вполне приличным. Я вздохнула: мне никогда не узнать ее историю.

Отель, в котором жила наша семья, с его пушистым красным ковром и лифтом, показался мне роскошным. Коридорный проводил нас с мамой до моей комнаты. Как только он открыл дверь, я поняла, что буду в ней одна – здесь не было никаких признаков присутствия моего брата. В комнате пахло плесенью, но комнаты во Флориде часто так пахнут.

Коридорный был молодым и красивым мужчиной. У него были густые каштановые волосы и длинные мускулистые руки и ноги. «Ну конечно, – подумала я, – конечно, мне должен был достаться молодой и красивый коридорный, а не старый и сморщенный». Я показала ему, куда поставить вещи. Он выполнил мою просьбу и стоял, как будто чего-то ожидая.

– Нам больше ничего не надо, – сказала мама.

– Мама, – я указала взглядом на ее сумочку.

– Ах да, – спохватилась она, – простите, простите, пожалуйста.

Она явно нервничала, и я знала почему. Ей предстояло остаться со мной наедине. И то, что я только что поговорила с мужчиной, а потом сообщила ей, как поступить с этим мужчиной, не способствовало ее спокойствию. Она предпочла бы, чтобы я забилась в угол и оставалась бы там, пока он не уйдет, и даже после его ухода. Но я не собиралась этого делать.

Коридорный закрыл за собой дверь, и я обернулась к маме и посмотрела ей в глаза. Я хотела, чтобы она заговорила первой.

– Ну что ж, Теа, – произнесла она, – лагерь пошел тебе на пользу. Ты чудесно выглядишь.

– Мама, это был не лагерь. – Она напряглась, но я не собиралась ничего уточнять. – Да нет, все нормально. Я рада, что пробыла там столько времени.

Она долго молча смотрела на меня, и тишину в комнате нарушал только гул электрического вентилятора. На ней было платье, в котором я ее видела сотни раз. Она была по-прежнему красивой; коридорный больше смотрел на нее, чем на меня. Я почувствовала, что решимость меня покидает. Она была моей матерью, а я ее ребенком. Ничто не могло изменить этот факт. Я ожидала, что она станет меня упрекать, выражать свое недовольство, скажет, что ей отлично известно, что я снова вела себя очень плохо.

– Итак, – произнесла она и взяла меня за руку, – что же нам теперь с тобой делать, Теа?

Я хотела было что-то сказать, но она меня остановила.

– Пожалуйста, не надо. Мы обо всем этом поговорим позже. Я устала.

– Сэм?

– Сэм в соседнем номере. Я думаю, тебе лучше дождаться, чтобы он сам к тебе пришел. Но я уверена, что ты поступишь, как сама сочтешь нужным.

Я кивнула. В этом она была права.


Я должна была провести свою последнюю ночь в лагере в лазарете. Но я не смогла. После ухода Мэри Эбботт я еще долго ворочалась и в конце концов встала. Я хотела заснуть, чтобы мое тело и мозг хоть немного отдохнули. Но сон не приходил, и я запаниковала. Мне было жарко, макушка горела огнем. Во всяком случае, мне казалось, что мой мозг загорелся от избытка тревожных мыслей. Я надеялась, что, уехав отсюда, не пожалею об этом. Я надеялась, что Сэм будет рад меня видеть. Я надеялась, что жизнь Сисси сложится именно так, как она мечтает.

Площадь была пустынна. На небе сияла полная луна, и это было очень красиво. В Мастерсе не светился ни единый огонек. В доме Августы было тихо, все мои подруги спали. После того как Сисси чуть было не попалась, Бун больше не придет. Я вынудила Сисси пообещать мне, что она напишет ему письмо и будет более осмотрительной.

Подходя к конюшне, я думала о Кэйт, ведьме Беллов[16]. По обе стороны от дорожки высился черный густой лес, в котором так легко было исчезнуть.