Большинство лошадей не удосужились свесить головы через дверцы стойл – было уже поздно, в это время их никогда не кормили. Но Наари встрепенулась. Она узнала мои шаги. Однако она их забудет и даже не осознает, что забыла.

Я прижалась лицом к ее морде, вдохнула ее резкий аромат и позволила ей вдохнуть мой запах. Кто знает, как я пахну? Думаю, я пахла, как девочка. Как Теа.

Я услышала скрежет металла по металлу и вздрогнула, решив, что попалась. Но что еще они могли со мной сделать? Мне нечего было терять. У меня ничего не осталось, и они ничего не могли отнять.

Это была Леона, выходившая из стойла Кинга. Она была в ночной сорочке, которая доходила ей только до колен, в то время как моя доставала до середины голеней. Впрочем, перед тем как сюда прийти, я сменила ночную сорочку на дневную одежду. Я обратила внимание на то, что Леона босая. Это было верхом беспечности – ходить босиком рядом с лошадью. Ее волосы были взлохмачены. В том смысле, что они не были так тщательно причесаны, как обычно. Кинг свесил свою огромную голову через дверцу и посмотрел на меня. Леона протянула руку и рассеянно потрепала его по морде. Я предполагала, что она способна на коварство, но я ошибалась – ее интересовали только лошади.

– Теа Атвелл, – заговорила она. – Ты меня победила. Меня еще никто никогда не побеждал.

– Прости. – В этот момент я действительно раскаивалась: следовало быть добрее, я должна была позволить ей одержать победу.

– Не надо. Я поступила бы точно так же, окажись я на твоем месте. В твоей шкуре.

Она улыбнулась, и я улыбнулась ей в ответ.

– Сочувствую насчет Кинга, – сказала я, кивком указывая на его большую красивую морду.

Леона повернулась и, обхватив руками его шею, уткнулась в нее лицом, а Кинг, как ребенок, расслабился в ее объятиях. В манеже он был неудержим, но вне его – кроток. Мне показалось, что она плачет. Я знала, что я плакала бы. Но когда она снова посмотрела на меня, ее глаза были сухи.

– Будут и другие лошади, – произнесла она, – но не такие, как он, и очень нескоро.

Я кивнула. Я ей поверила. Если кто-то и мог снова оказаться на коне, так это Леона.

– Тебе тоже придется оставить свою, – добавила она. В ее голосе не было злорадства.

– Да. – Я посмотрела на маленькую изящную морду Наари. – Но она никогда не была моей.


Сэм так и не вошел в мою дверь. Я много часов подряд не вставала с кровати. Я заснула. Когда я проснулась, в окно падал свет уличных фонарей. По тому, как темнота обволакивала окна, я поняла, что скоро рассвет. У меня во рту пересохло. Здесь не было Доуси, которая налила бы мне стакан воды, и не было других девочек, которые могли бы сказать мне, который час.

Я налила себе стакан воды из-под крана и быстро его выпила, потом, налив еще один, выпила и его. Мой взгляд упал на полоску белой бумаги, которую кто-то сунул мне под дверь. У меня упало сердце: Сэм! Но нет. Это мама сообщала, что они не захотели будить меня к обеду. Они. Сэм был с ними? Я вдруг осознала, как все это грустно: моя семья жила в отеле в разных комнатах. Из коридора донеслись какие-то звуки, но я не была знакома с этим местом и не могла определить, что именно я услышала.

Я медленно открыла дверь и увидела его, своего брата. Его спину, которую я тут же узнала, как узнала бы собственную руку, если бы мне ее кто-то принес.

Он повернулся, и в ярком свете, заливавшем коридор, я увидела, что он действительно стал гораздо более красивым парнем, чем я девушкой. Как я и предсказывала. Теперь он был мужчиной с широкими плечами и как минимум на голову выше меня. Какая странная штука эта жизнь: человека, которого я знала как саму себя, она превратила в незнакомца.

– Сэм.

– Теа.

Его голос стал низким. Я уже никогда не услышу его таким, каким он мне запомнился, – мелодичным и очень приятным. Теперь его голос самоутверждался и управлял другими людьми, он заставлял слышать себя даже в толпе. Это был голос мужчины.

Я прижала руку к горлу.

– Который час?

– Поздно, – сказал он.

– Ты не мог уснуть?

Он ничего не ответил. Я обратила внимание на то, что он не смотрит мне в глаза.

– Входи, – пригласила я и распахнула дверь. – Прошу тебя.

Он колебался.

– Прошу тебя, – повторила я, – не заставляй меня умолять.

Сэм вошел и молча сел на кровать. Я села рядом с ним. Кровать была не застелена, и мне вдруг стало неловко из-за того, что в моей комнате находится мальчик. Незастеленная кровать казалась мне верхом неприличия. Но я тут же вспомнила, что Сэм – не просто мальчик, а мой брат.

Мы долго сидели молча. Но это было свидетельством близости. Я предпочитала молчание натянутому и неловкому общению. Сидя он не казался очень высоким. Он снова стал моим братом.

– Так много чего изменилось, – начала я, но Сэм меня перебил.

– Для тебя, – уточнил он. – Для тебя больше, чем для меня. Я никуда не уезжал.

– Я вернулась, – сказала я. – Ради тебя.

Тогда он на меня посмотрел, и мне стало ясно, что он потрясен. Когда я с ним рассталась, его лицо было покрыто синяками и царапинами. Сейчас оно было идеальным. Он засмеялся.

– Ради меня? – переспросил он. – Ради меня?

– Ради тебя, – подтвердила я, но мой голос дрогнул.

– Давай не будем делать вид, что что-то в этой истории делалось ради меня. Теа, давай не будем притворяться, – каким-то жалобным голосом попросил он.

Я покачала головой.

– Я думала, что ты хочешь, чтобы я вернулась. И я столько раз просила прощения!

Я коснулась цепочки, и взгляд Сэма опустился на нее. Я понимала, что он по мне изголодался. Так же, как и я по нему. Он, как и я, хотел понять, насколько время изменило его близнеца.

– Ты меня оставила.

И я поняла, что он говорит о том, что в первый раз я оставила его ради Джорджи, а потом, во второй раз, – ради Йонахлосси.

Он грустно мне улыбнулся, и мне так отчаянно захотелось к нему прикоснуться! Хотя бы к его руке или плечу.

– О Сэм! – Я знала, что запомню эти минуты на всю жизнь. Даже если я доживу до ста лет, воспоминания о них не померкнут. – Прости. Мне очень жаль.

Я хотела сказать, что мне жаль всего, жаль нас всех. Мы разделились, и уже не могли быть вместе, как раньше. Мой голос сорвался на рыдания, и этого оказалось довольно: Сэм повернулся и обнял меня. Он крепко прижимал меня к себе, а я думала: кто бы мог подумать, что наша жизнь потечет по этому руслу? Мы не говорили о Джорджи, не упоминали его имя. В этом не было необходимости. Он был между нами, и он, отсутствуя, был так же реален, как и тогда, когда был рядом.

Спустя какое-то время Сэм разомкнул объятия, встал и подошел к окну. Теперь, когда он на меня не смотрел, я осмелела.

– Где они?

Он продолжал смотреть в ночь.

– Они переехали в Миссури.

– А дом в Гейнсвилле?

– Он теперь принадлежит банку. Дядя Джордж позволил им его забрать. Они хотели уехать. – Он побарабанил пальцами по стеклу. – Я не видел их с тех пор, как… – Сэм запнулся. – Только отец общается с дядей Джорджем. Отец каждый месяц высылает им чек. «Это наш христианский долг», – протянул он низким голосом. Он так раньше копировал отца.

Но теперь это был его собственный голос, он стал таким же, как у отца.

– Родители так сказали?

Подобная откровенность была совсем не в их духе.

– Они должны были что-то сказать, Теа. Нам пришлось продать дом. Кроме того, похоже, они хотят внушить мне, что теперь наша жизнь будет совсем не такой, как раньше. Они хотят меня подготовить.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, увидеть выражение моего лица, а затем снова отвернулся к окну.

– Денег достаточно, не переживай.

– Я не переживаю.

– Просто не так много, как раньше. И никто не знает, сколько еще это продлится.

Он имел в виду Депрессию, о которой, когда я уезжала, он не знал ничего. Теперь мой брат знал очень много. Он уже не был ребенком.

– Сэм, ты помнишь, что тогда произошло?

Он смотрел в окно. Ночь в городе была такой яркой! Она так отличалась от ночей Йонахлосси. Он смотрел на улицу очень долго, и я подумала, что он не понимает, о чем я спрашиваю. Наконец он заговорил:

– Да. Я помню это так же, как помнил бы сон. Мама и папа винят камень. – Я смотрела на его спину. Он прижал ладонь к стеклу. – Ты помнишь, мама часто говорила, что нам необыкновенно повезло, что мы живем в нашем собственном уголке рая?

Я кивнула и встретилась взглядом с его отражением в стекле.

– Ну, больше она так не говорит. – Он хмыкнул. – Я думал, Бог за нами присматривает. – Он умолк, и я с трудом удержалась от восклицания. Я никогда ничего подобного не слышала и не верила своим ушам. – Я понимаю, что это глупо. Но я думал, что Богу известно о том, что мы особенные. – Он улыбнулся. – Теа, я не хотел его ранить. Лучше бы он умер.

– Не говори так, – попросила я. – Никто не знает, как все было.

– Я это знаю! – воскликнул, почти прокричал он. – Я знаю! – Он затряс головой. – Я знаю, – уже спокойнее повторил он. – Потому что я был там и все видел. Я все видел, Теа.

– Все видел, – повторила я, удивляясь тому, что слышу собственный голос как бы со стороны. – Сэм, оставь это. Ты ни в чем не виноват.

– Тогда кто виноват?

– Никто. Это просто стечение обстоятельств. Стечение обстоятельств, – повторила я.

– Нет, Теа. Мы виноваты.

– Я не виновата. – Я встала и, подойдя к окну, посмотрела на улицу через его плечо. Вставало солнце, и подметальщики приводили тротуары в порядок. – В мире столько людей, и мы только двое из них. Мама и папа считали, что они меня наказывают, отсылая из дому. Ты остался, и это было вознаграждением. Но они ошиблись. Для меня это не было наказанием.

– Ты так много узнала в лагере.

Я ощутила его дыхание, этот особенный резкий запах изо рта, который появлялся каждый раз, когда он недосыпал.

– Я узнала достаточно, – произнесла я. Я взяла его за руку и сжала ее. – Ты тоже должен уехать. Нам следует жить в другом месте.

Он засмеялся.

– Где?

Я пожала плечами.

– Кто знает? Но Бог дарует счастье только тем, кто к нему стремится.


В полдень кто-то постучал в мою дверь. Я не спала, хотя и уснула, когда уже всходило солнце, но не успела одеться. Я открыла дверь и увидела маму, а за ее спиной Сэма. Он выглядел свежим и бодрым. Спал ли он после того, как вышел из моей комнаты? Он встретился со мной взглядом и тут же отвел глаза. То же самое сделала мама, и я поняла, что ни она, ни мой брат не желают видеть меня в ночной сорочке. Еще бы!

– Может, пойдем поедим? – не глядя на меня, спросила мама.

Я сказала им, что буду готова через пятнадцать минут, хотя на то, чтобы одеться, у меня ушло всего пять. Я ожидала, сидя на краю кровати, в платье, которое теперь было мне мало. Оно едва прикрывало мои колени и жало под мышками. Оно было красивым: белый горошек на коричневом фоне, но я из него выросла. Мне была нужна новая одежда. Я выбрала это платье из каталога прошлой весной. Оно прибыло уже после моего отъезда. Я забыла о его существовании, но увидела его в шкафу в своей комнате, куда его повесила мама. Оно приветствовало меня спустя почти год, и это кое-что означало. Оно было очень дорогим, и я так сильно хотела показаться в нем Джорджи! И тут передо мной всплыло его лицо. «Это все было в другой жизни, – сказала я себе, сидя на краю кровати, так как чувствовала, что мама хочет, чтобы я ее дождалась, а не искала ее. – Все, что произошло, было в другой жизни».

– Твои волосы, – произнесла она в лифте. Она повернула кисть горизонтально и провела ее тыльной стороной по ровному краю моих волос, которые по моей просьбе подстригла Эва. – Теа, это красиво. Это очень красиво.

Я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, но ничего не могла с этим поделать. Я отвернулась, но мама уже заметила, что я покраснела.

Мы с мамой и Сэмом почти в полном молчании поели в ресторане отеля, который казался просто огромным, потому что был практически пуст. Сэм был рассеян и наблюдал за немолодым мужчиной в костюме, который читал и перечитывал меню и был единственным, не считая нас, посетителем ресторана. Мама выглядела подавленной. Когда я читала ее письма, она не казалась мне подавленной.

Она едва прикоснулась к еде, но, очевидно опасаясь, что персонал ресторана сочтет ее расточительной, заставила Сэма съесть все, что не съела она. Я впервые видела, чтобы она так отчаянно старалась произвести хорошее впечатление на посторонних людей. Я поняла, что одним из преимуществ изоляции от мира является то, что можно позволить себе не думать о производимом впечатлении. А ее стремление нравиться очень утомляло. В Йонахлосси я к этому привыкла, но все эти мысли о том, что думают о тебе другие люди, угнетали. Но иногда эти мысли были приятными. Когда кто-то тобой восхищался или тебя хотел. В этом смысле мама держала нас на голодном пайке.