Я потягивала чай со льдом, который не был таким вкусным, как в Йонахлосси. Мама и Сэм никогда не пробовали и уже не попробуют тот чай. Мама внимательно наблюдала за Сэмом, заглатывающим ее бутерброд, – за время моего отсутствия его аппетит, похоже, удвоился, – и ее глаза метались между официантом и сыном. Я не могла поверить своим глазам. В нашу нынешнюю жизнь вообще невозможно было поверить. Если бы год назад предсказатель открыл маме ее будущее, она бы громко расхохоталась, а потом снова плотно затворила бы дверь, изолировав нас от мира. Но мы сидели в ресторане, наш дом состоял из отдельных частей, а мама была очень обеспокоена мнением о ней официанта, имени которого она никогда не узнает.

– Еда была сытной, – произнесла она, – когда с нашего стола унесли грязную посуду. – Пожалуй, пойду, дам отдых глазам.

И я поняла: теперь она так тревожится по пустякам потому, что от мыслей о серьезных вещах ей становится плохо. Впрочем, мне это было только на руку, ведь никто ни слова не сказал о моем позорном изгнании из лагеря.

После ланча я тихонько постучала в дверь комнаты Сэма, но он не ответил. Я решила, что он спит. Я надеялась, что он спит. Что он не избегает меня. За ланчем он был вежлив, но держался отстраненно. Следующие несколько часов я посвятила письмам: я написала Сисси, Эве и даже несколько строк Мэри Эбботт. Я хотела быть с ней доброй, как были ко мне добры многие девочки из Йонахлосси.

Отец постучал в мою дверь ровно в шесть часов. В то же мгновение с улицы донесся звон колоколов, напомнив мне Йонахлосси. Там мы тоже ели в шесть часов, хотя отец этого, разумеется, не знал.

Сэм стоял за его спиной, как перед ланчем стоял за спиной мамы.

– Твоей маме нездоровится, – сказал отец и шагнул в сторону, чтобы пропустить меня вперед, как будто я была леди. Я встретилась взглядом с Сэмом и поняла, что моя догадка верна: они едят с нами по очереди.

После того как мы сделали заказ, отец спросил, чему я научилась в лагере.

– Научилась?

– Что ты читала? Что вы изучали?

Я рассмеялась, и отец удивленно на меня посмотрел.

– Я научилась жить с другими девочками, – ответила я.

Отец кивнул. В конце концов, это было именно то, чего они хотели. Он так и написал в своем первом письме: «В лагере ты научишься жить в окружении других детей, Теа. Надеюсь, я не прошу тебя о слишком многом». Я знала, что этого никогда не забуду. Но отец не помнил, что он мне написал. Он выглядел слегка обеспокоенным, как будто я над ним насмехалась. Полагаю, так это и было, но не в том смысле, в каком он думал.

– Тебе там понравилось? – спросил он. – После того, как ты обжилась?

Сэм тоже на меня смотрел. Они хотели знать. Они хотели, чтобы я рассказала им историю. Но я этого не хотела. Йонахлосси был только моим.

– Я полюбила это место, – ответила я.

На следующее утро у моей двери появились и мама, и отец. Сэм стоял позади них, на своем привычном месте.

– Мы решили немного прокатиться, – сообщил отец и улыбнулся на свой манер – так, что заметить его улыбку было непросто. – И взглянуть на наш дом.

Мама опиралась на руку отца, идя к выходу из отеля, а на улице рукой прикрыла глаза от солнца. Сэм смотрел в окно: на магазины, мимо которых мы проезжали, на вокзал Черч-стрит, где родители встречали меня лишь позавчера, на апельсиновые рощи, постепенно сменившие городские улицы. «За городом, – думала я, – мы снова будем жить за городом, потому что мама не выносит город». Всю дорогу мы молчали, никто не произносил ни слова, никто даже не пытался о чем-либо заговорить, включая и меня. Но я привыкла к болтовне, к постоянному гулу девичьих голосов. Мне казалось, я вот-вот лопну, взорвав эту тишину.

Спустя какое-то время отец свернул на узкую дорогу, потом, спустя минуту-другую, свернул еще раз, и я увидела, где теперь будет жить моя семья. Домик был хорошеньким, построенным в испанском стиле. Белые оштукатуренные стены венчала красная черепичная крыша. Толстые пальмы образовывали правильный квадрат двора. Я прикинула, что он вполовину меньше нашего дома, но тот дом был вообще-то чересчур велик для нас четверых.

– Здесь есть конюшня? – спросила я, хотя это не имело значения.

– Нет, – ответил отец, и мы вслед за ним поднялись на крыльцо.

Дверь была заперта. Мы никогда, ни разу за всю мою жизнь не запирали дверь. Но с этого момента нам предстояло это делать. Мы вошли в пустой дом, в пустую комнату с белоснежными стенами. Но я знала, что под мамиными руками все может преобразиться. Потолки были высокими, на второй этаж вела лестница из кованого железа, гладкие деревянные полы радовали глаз насыщенным коричневым цветом.

– Красивый дом, – отметила я.

Обернувшись к отцу, я убедилась в том, что он все еще хочет меня радовать. Он всех нас хотел порадовать, надеясь, что дом станет своеобразным бальзамом для наших душ.

– Да. – согласился он. – Не правда ли, очень красивый?

Но мама, казалось, не поняла, что этот вопрос был обращен к ней.

– Да, – наконец сказала она. – Очень.

Сэм с отцом пошли взглянуть на гараж, а мама вышла во двор. Я решила, что она захотела отдохнуть в машине. Мне надо было собраться с духом. Я понимала, что это будет нелегко, что это всегда будет нелегко, сколько бы времени у меня на это не было. Подойдя к окну, я увидела, что мама не пошла к машине. Она сидела на крыльце, наклонив тесно сжатые ноги.

У нее был жалкий вид, и я рассердилась на нее, потому что не хотела ее жалеть, да и для моей мамы жалость всегда была совершенно неприемлемым чувством. Она была выше жалости. Отец был прежним – тихим и добрым. Сэм держался отстраненно, но его отношения с миром были все такими легкими, непринужденными. А вот мама была уничтожена. Ее вырвали из ее дома. Она принадлежала месту, а не людям.

Я вспомнила, как когда-то в Иматлу приехала знакомая дяди Джорджа и тети Кэрри. Она хотела увидеть наш дом. Они с мужем вскоре собирались начать строительство своего собственного дома, и им сказали, что они должны увидеть наш дом, потому что он просто изумителен. И это было правдой. Но его могло разрушить все, что угодно: пожар, ураган, старый дуб, упавший на крышу. Неподобающее поведение дочери.

Я вспоминала, как мама показывала им все комнаты, даже наши с Сэмом спальни. И женщина, которая была такой высокой и тонкой, что напоминала какую-то птицу, все время повторяла: «Изысканно». Я ее очень хорошо запомнила, потому что у нас нечасто бывали гости. Тетя Кэрри все время плелась за ними. Тогда я закрыла глаза, спасаясь от вида плетущейся тети Кэрри. Я опустила голову и обхватила ее руками. Все эти воспоминания о нашем доме, каким он был до несчастья, и о Йонахлосси как бы струились из моей головы подобно каким-то испарениям.

«Изысканно, – повторяла женщина, – изысканно». И я поняла, что наш дом действительно изысканный. Я никогда не пыталась придумать ему определение. Он просто был нашим домом. К концу визита мама явно заскучала, и неудивительно: та женщина и правда была скучной. В каждой комнате она повторяла одно и то же. Но маме стало скучно потому, что гостья провозглашала нечто совершенно очевидное, не нуждавшееся в озвучивании. Это было все равно что назвать маму красивой. Все равно что назвать нас баловнями судьбы.

Мы стояли на крыльце, пока их машина не скрылась в облачке пыли, и мама взяла меня за руку.

– Ну что ж, – произнесла она, – давай вернемся в нашу изысканность. Как ты на это смотришь?

Теперь я смотрела на то, как она сидит на ступеньках, делая вид, что осматривает двор, который она никогда не полюбит, перед домом, который никогда не станет ее домом. Я поняла, что наш дом был ее ребенком. Но нет, не то. Наш дом был ее матерью и ее отцом. В нем она находила утешение и надеялась, что он защитит ее от жизненных бурь и неурядиц.

Я тихонько выскользнула на крыльцо, и меня моментально обдало жаром. Двор был бесцветным – ничего, кроме пальм и кустарников. Я не сомневалась, что мама его расцветит.

– Симпатичный двор, – произнесла я, стоя у нее за спиной, и она кивнула, но промолчала.

Я села рядом с ней, и она легонько похлопала меня по колену.

– Мама, – начала я, – я хочу снова уехать.

Она повернулась, чтобы посмотреть на меня. Ее движения были такими вялыми, как будто она находилась под водой, и мне пришло в голову, что отец мог дать ей какое-то лекарство от головной боли.

– Почему бы и нет, – произнесла она, – почему бы и нет.

Для меня ее ответ был, как удар кулаком в лицо. Мощный удар. Я ожидала сопротивления. Нет, я хотела встретить сопротивление, заметить хоть какой-то признак того, что я ей нужна. Но я все равно уехала бы, так что эти ожидания были полной глупостью. Я получила то, что хотела, только далось мне это гораздо легче, чем я ожидала.

У меня к глазам подступили слезы. Когда мама снова заговорила, ее голос звучал тверже. Он стал таким, каким я его помнила.

– Я так и думала, что ты снова захочешь уехать. Как только попробуешь другой жизни.

– Ты была права, – кивнула я и заплакала.

Я ненавидела себя за эти слезы.

– О Теа! – прошептала мама и привлекла меня к себе.

Если бы в тот момент я могла остановить время, заставить замереть все часы в мире, я бы это сделала. Но это было не в моих силах. Я была всего лишь девочкой, а моя мама – всего лишь женщиной.

– Бет что-то говорила насчет мальчика, с которым ты встречалась, – сказала она и засмеялась. – Я думала, что там нет мальчиков, но, конечно же, они есть везде. Рано или поздно ты уедешь, и я хотела бы тебе кое-что посоветовать, и только от тебя зависит, воспользуешься ли ты моим советом. Найди доброго мальчика. – Она гладила меня по волосам. Она стала прежней. – Найди доброго мальчика, – повторила она. – Такого, как твой отец. Когда-то у меня из-за мальчика были проблемы. – Я попыталась поднять голову и посмотреть на нее, но она прижала ее к своей груди. – Задолго до твоего отца. Это такие дивные проблемы! Если только из них удается выпутаться. Тебе это не совсем удалось. – Она помолчала. – Я хочу сказать, не совсем удалось выпутаться. Я угадала?

Она отпустила мою голову, и я выпрямилась, глядя сквозь слезы на расплывчатый мир.

– Я уехала не из-за мальчика. Ты можешь мне не верить, но я хотела вернуться. Я хотела вернуться и увидеть своего брата.

– А потом снова уехать?

– Что мне здесь делать? – спросила я. – Здесь даже лошади нет.

Мама пару секунд смотрела на меня.

– Да, действительно, – произнесла она, – действительно. Тебе здесь нечего делать. Больше нечего делать. Я хотела для тебя и для Сэма другой жизни. – Ее голос снова зазвучал мягко. – Но в этом и была моя ошибка, верно? Я думала, что смогу обмануть вашу природу.


Та неделя накануне Четвертого июля была нашей последней с Сэмом неделей перед тем, как с того, что я сделала, были сорваны все покровы. Теперь между нами что-то стояло, и мы оба это знали, хотя на самом деле ни один из нас не имел понятия, что именно.

На улице лило как из ведра. Я бродила от кресла к креслу, не находя себе места от скуки. Подойдя к двери комнаты брата, я без стука ее открыла и вошла. Он вздрогнул и испуганно оглянулся, но, увидев, что это не мама, а я, вернулся к своему занятию.

– Выводок, – пояснил он, когда я подошла ближе. – Бельчата.

– Только двое?

Сэму уже случалось выхаживать бельчат, но обычно их было больше. Они были такие уродливые – размером с мышь, розовые и голенькие, с плотно закрытыми глазами. Сэм устроил им гнездо из старого одеяла. Было трудно поверить в то, что когда-то они вырастут и станут белками.

– Остальные достались еноту.

Один из бельчат пошевелился, и я потянулась к нему, чтобы потрогать…

– Теа!

– Прости! – спохватилась я. – Я забыла. Мама тебя убьет, – добавила я, помолчав.

Она запрещала Сэму заносить в дом животных.

Сэм улыбнулся.

– Не-а. – Он покачал головой. – Даже если мама их увидит, она не поверит своим глазам.

Но то, что мама зайдет в комнату Сэма, было маловероятно – она уже застелила постели и навела порядок на втором этаже.

Я смотрела, как Сэм пытается кормить одного из бельчат с помощью отцовского шприца без иглы.

– Это молоко? – спросила я.

Сэм покачал головой.

– Коровье молоко их убило бы. Это подслащенная и подогретая вода. Мне кажется, им уже лучше. – Бельчонок открыл рот и начал сосать. Это зрелище взволновало даже меня. – Вот так, вот так, – приговаривал Сэм.

Я наблюдала за ним.

– Вот так, вот так, – снова и снова повторял он этот рефрен для бельчонка.

– Почему ты так любишь белок? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Почему ты так любишь лошадей?

Причин тому было очень много, но, когда я попыталась назвать хоть одну, у меня ничего не вышло.

– Вот видишь! – сказал Сэм. – Вообще-то я не белок люблю. Я просто… я люблю быть на природе. Я люблю природу.