Карина Рейн - Наглец

— Полина, за тобой приехали! — верещит Вика на весь бассейн, и мы с Софией морщимся от уровня громкости.

Девчонка родилась с сиреной вместо глотки, не иначе.

Слегка привстаю с шезлонга, чтобы убедиться в том, что на парковке, которая видна из окна, действительно стоит белый «Porsche Panamera 4S Executive» Богдана. Да и сам парень, в модном костюме от «Armani» и накинутом на плечи пальто от «Burberry», стоял рядом, прислонившись бедром к левому крылу; небрежно поправив свои «Ray-Ban» и бросив безэмоциональный взгляд на «Rolex», мой жених лениво обводит взглядом спорткомплекс, где я раз в неделю посещаю бассейн. В этом весь Аверин: известные бренды, будто вышедшие с обложек журналов, кричащие о статусе и положении в обществе — только высший сорт, без «примесей» и подделок; причём такому жёсткому отбору подвергались не только вещи, но и люди.

Богдан по привычке прячет руки в карманах пальто и замирает, уставившись в сторону выхода.

Это значит, что у меня есть самое большее пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок, потому что у него было много достоинств, но терпение не входило в их число.

Но и я была бы не я, если бы сломя голову бросилась приводить себя в порядок, словно собачка, которую хозяин поманил пальцем. Долгие годы упорных тренировок — и я успешно могу прятать за маской гордости свои внутренние страхи, за безразличием — гнев, за презрением — растерянность. Десятки эмоций, свойственных любому нормальному человеку, в моём случае всегда скрывались за своими полными противоположностями. Быть может, поэтому помолвочное кольцо с инициалами «А.Б.Н.» красовалось именно на моём безымянном пальце.

А раньше я умело включала ещё и режим стервы — до тех пор, пока он не стал моей второй натурой.

Я могу быть любой — такой, какая нужна Богдану в эту самую секунду; сдержанной, женственной, дерзкой — всё, что угодно по одному щелчку его пальцев, потому что именно этого он от меня ждёт. Полного и беспрекословного подчинения, изредка позволяя «показать характер» — как, например, сейчас, когда я плавно поднялась на ноги и неспешно двинулась в сторону душевой, приковывая к себе взгляды противоположного пола. Бо наверняка бы одобрил. Не то, что я «соблазняю» мужчин: ему невероятно поднимало и так заоблачную самооценку мысль о том, что у него всё только самое лучшее. Это льстило и мне, но я научилась относиться к этому спокойно и принимала как должное. Я и сама предпочитала брендовые вещи, золото и бриллианты, но это было не то же самое, как у Богдана: ему всё это было нужно для подтверждения статуса и собственной значимости в своих глазах, а я всего лишь хотела окружить себя красотой, которой мне всю жизнь не хватало.

Я всё ещё помню коммуналки, по которым мне пришлось помотаться вместе с родителями, и дефицит одежды и продуктов из-за банального отсутствия средств; всё это в сумме заставляло меня чувствовать себя какой-то ущербной. Но вместе с тем именно такая жизнь стала для меня катализатором для первого шага и мотиватором к тому, чтобы что-то в своей жизни поменять. Всё началось с окончания школы с золотой медалью и красным дипломом университета; параллельно с этим я работала над собственной фигурой и внешностью, и сейчас мало кто из моих прежних знакомых смог бы узнать во мне ту неказистую девочку из малоимущей семьи, которая все одиннадцать школьных лет просидела за последней партой. Но это не было пределом моих мечтаний; всё продолжилось приёмом на должность секретаря-референта в престижную строительную фирму, потому что на практике, которую я по счастливой случайности проходила здесь же, меня заметили и оценили. Правда, вместе с этим убили во мне ту сердобольную святую простоту, которая сидела во мне с самого рождения, потому что в таких местах, как «Невада», где я работаю уже три года, по-другому попросту не выжить — либо съешь ты, либо съедят тебя. Вот и приходилось подстраиваться и перекраивать собственные представления о жизни на ходу, постепенно теряя собственное «я» и обрастая несвойственным мне поведением готовящегося к прыжку гепарда.

Пока в душевой я привожу себя в порядок, всё же укладываясь в те пятнадцать минут, которые сама себе и отсчитала, девочки болтают в раздевалке; к тому моменту, как я присоединяюсь к ним и надеваю спортивный костюм и кроссовки, они обе уже умолкают, и я замечаю придирчивый взгляд Софии.

— Я надеюсь, ты помнишь про наше завтра? — безапелляционным тоном спрашивает она. — Учти, это твоя последняя возможность встретиться с Николаем.

С Николаем де Нуаром, известным французским фотографом, мы познакомились в прошлом году на благотворительном вечере, который устраивала фирма отца Богдана; эксцентричный француз сразу заметил в толпе моё лицо и сделал пару пробных снимков. Полагаю, он остался доволен увиденным, если уже через пару дней я принимала участие в фотосессии рекламы нижнего белья для модного французского журнала, которую он курировал лично.

И София не в курсе, что в этот раз Николай приехал в Россию специально ради меня — ему снова была нужна «красивая русская модель с проникновенным взглядом, сражающим мужчин наповал».

— Ты же знаешь, я ничего не могу обещать, — со снисходительной улыбкой отвечаю, и София презрительно щурится. — Мой рабочий график не позволяет мне строить какие-либо планы даже на сегодняшний вечер. Так что, если у меня вдруг не выйдет — а, скорее всего, у меня не выйдет — извинись перед Николаем за меня и пожелай ему удачи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌О том, что с моим любимым фотографом мы встретимся уже сегодня, Софии знать не обязательно; просто меня до безумия бесило её неуёмное желание всегда оставаться в курсе всего, что бы ни происходило вокруг — даже если непосредственно её это совершенно не касается. Даже моя личная жизнь всегда была для неё как на ладони просто потому, что её бойфренд — лучший друг Бо ещё со школьной скамьи; и тот факт, что они обсуждают меня между собой, тоже злил, но на мои истерики по этому поводу жених только отмахивался — мол, не только вам, девушкам, можно перемывать кости своим вторым половинкам.

Хотя про половинки — тоже вопрос спорный. Если бы меня кто-то спросил, люблю ли я Богдана, я бы ответила лаконичное и до нельзя искреннее «нет»; даже более того — он тоже меня не любил. Наш союз напоминает, скорее, взаимовыгодное сотрудничество, чем соединение двух любящих сердец. Рядом с ним мне было комфортно, удобно и не нужно было переживать по поводу того, что его чувства ко мне когда-либо остынут.

Всё, что нас связывало — это труд на благо общему делу, полный симбиоз и… шикарный секс.

Ну а если вместе с этим в комплекте идут привилегии вроде дорогих шмоток и драгоценностей — это только плюс.

Единственное, за что я действительно была ему благодарна — это дом, который он подарил моим родителям в качестве выкупа за меня, и персональную медсестру, которая готова была явиться к ним по первому зову — всё-таки, им уже давно не двадцать и даже не пятьдесят.

Но по поводу своего графика я действительно не шутила; Николай Александрович — отец Богдана и по совместительству один из директоров «Невады», у которого я и работаю секретарём-референтом — мог позвонить даже ночью с просьбой вписать какое-либо событие в его ежедневник или приехать в офис и дать заключения по докладам, которые готовятся ему на подпись. Поначалу такой график меня изрядно напрягал — вплоть до того, что я раз десять порывалась уволиться. Лишь упрямство и нежелание показаться слабачкой в собственных глазах остановили меня от позорного бегства.

И вопреки всеобщему убеждению я не была секретаршей в том негласном виде, к которому все привыкли: я ни разу не приносила начальнику кофе, не наводила марафет на рабочем месте и не трепалась часами по телефону, компенсируя свою некомпетентность безотказностью в плане интима. Вместо этого я была молчаливой тенью Николая Александровича — присутствовала на всех важных мероприятиях и совещаниях, была в курсе всех мало-мальски важных дел компании, устраивала приёмы и благотворительные вечера, на которых нередко исполняла роль хозяйки — мать Богдана бросила их, когда жениху было три. При мне заключались сделки, с моим мнением считались и иногда даже спрашивали совета, хотя вряд ли мои познания в интересующих начальство вопросах были глубже.

Собственно, так мы и познакомились с Бо — когда пришло время, Николай Александрович ввёл его в штат, сделав одним из членов совета директоров, и на одном из совещаний он меня заметил. С тех пор прошло полтора года, и несколько месяцев назад на моём пальце появилось кольцо; правда, мало кто знал, что на самом деле таким образом я спасала Бо от нежеланного брака с дочерью компаньона его отца, а он в свою очередь дарил мне жизнь, которая стала моим идеалом.

София фыркнула и, гордо вздёрнув подбородок, направилась к своему шкафчику за полотенцем. Иногда я задавалась вопросом, общалась бы она со мной, если бы я не была вхожа в элитный круг правящих города сего? И дело было не только во влиянии или деньгах; мы с ней были совершенно не похожи, несмотря на высокомерные замашки и любовь к дорогой одежде. Раз или два в месяц мы втроём встречались — я, София и Вика — чтобы устроить шопинг, поплавать в бассейне или устроить девичник (если так можно назвать скучные посиделки в доме Сони, который больше напоминал музей, и разговаривать о новинках модной одежды), но это не объясняло того, почему мы вообще общаемся.

Вика отличалась от нас обеих своей «зажигательностью», непосредственностью и совершенной неуместностью в этом элитном колорите пресыщенных жизнью снобов; таких, как она, одни называют исключением из правил, а другие — ошибкой системы. Я же видела в ней себя — точнее, ту прежнюю версию себя, которая уже давным-давно была похоронена под толстым слоем гордости и самолюбия. С одной стороны, мне не хватало тех эмоций и чувства свободы от тех рамок, в которые я сама же себя и загнала с лёгкой руки жестокого мира крупного бизнеса; а с другой была этому несказанно рада, потому что только к ногам сильных ложится мир.

* * *

Правда, четыре года назад мой идеальный мир и хвалёная выдержка чуть не рухнули в одночасье, когда отца сбил на машине какой-то пьяный малолетний придурок. Слава Богу, всё обошлось, хотя процесс выздоровления дался папе нелегко, но я всё же была бы счастлива, если бы он написал в полицию заявление, и этого сукина сына пожизненно лишили бы прав. Судя по тому, на какой тачке он тогда приехал, денег в его семье с лихвой хватило бы на то, чтобы построить этому недоделанному мажору отдельную шестиполосную трассу, где ему бы некого было гробить, кроме себя самого. Прошло столько лет, а воспоминания в памяти всё ещё были живее всех живых, и каждый раз чувство ненависти неприятно жгло нутро.

На улице царит зимний холод, пробирающий до самых костей, но я всё равно выхожу, в чём есть — без куртки и головного убора, потому что Бо довезёт меня до самого дома в центре города и высадит на подземной парковке. Подхожу к нему вплотную и легко прижимаюсь к его губам, но он не даёт мне отстраниться, обхватывая меня за талию и углубляя поцелуй — показывает, что он хозяин положения, и всё идёт именно так, как ОН хочет. Мысленно закатываю глаза, но на поцелуй отвечаю, потому что удовольствие от процесса было обоюдным.

Несмотря на холод меня бросает в жар, хотя никакого отклика в душе я не чувствую — всё проходит исключительно на уровне физиологии, но так даже проще: если спустя несколько лет после свадьбы у Бо появиться безумная идея завести себе любовницу, моё сердце точно не будет разбито.

Вот наконец Аверин меня отпускает, и на его лице расцветает высокомерная усмешка — жених доволен произведённым впечатлением. А мне совершенно наплевать, потому что я к нему ничего не чувствую — только уважение за полную самоотдачу в работе и недовольство за эмоциональную нестабильность; особенно в те моменты, когда всё идёт не по его плану.

Дорога от спорткомплекса до центра занимает от силы десять минут, но из-за гололёда автомобили напоминали копошащихся улиток, и мы без конца застревали в пробках на каждом повороте. Где-то на третьем светофоре Богдан не выдерживает и закуривает сигарету, и я отворачиваюсь к окну, напоминая себе о том, что уже больше года не курю, потому что ему это не нравится. Бо приоткрывает окно, впуская в тёплый салон ледяной январский воздух, заставляя меня вздрогнуть от холода. Пока он курит, выдыхая сизые облачка дыма в воздух, рядом с нами останавливается чья-то «Приора»; и хотя все её окна закрыты наглухо, я всё равно имею честь «наслаждаться» песней Шуфутинского про третье сентября, которую всем сердцем ненавижу — должно быть, потому, что именно в этот день родилась, и на протяжении всей своей жизни вынуждена получать её в качестве сопровождения к чьему-либо поздравлению. Всем кажется, что это весело и оригинально, а меня уже тошнит даже от исполнителя, хотя Михаил Захарович не виноват в том, что у людей начисто отсутствует фантазия.