Карина Рейн - Наглец

Боже…

Из-за слёз улица начинает расплываться, и ладони Матвеева я скорее чувствую на своих щеках, чем реально вижу.

— Останься со мной, — слышу его убеждающий шёпот, опаляющий моё ухо огнём. — Тебе не придётся ничем жертвовать ради меня — просто будь собой.

Смыкаю пальцы на его запястьях и… отрываю его руки от своего лица, уже не контролируя поток солёной влаги.

— Не могу — я уже пожертвовала многим.

Не даю ни себе, ни ему возможности сказать или сделать что-то ещё, потому что боюсь принять его безумное и такое манящее предложение выбросить все эти дурацкие клише из собственной жизни.

В квартиру поднимаюсь словно в тумане; очередной вечер проходит в слезах и желании повернуть время вспять и не идти на тот благотворительный вечер, на котором мы с Костей встретились впервые со дня той аварии. Господи, даже тот факт, что он чуть не убил моего отца, уже был не способен справляться с моими эмоциями в отношении Матвеева. Они больше не останавливали меня, включая в нужный момент голос разума, и это убивало меня ещё сильнее.

Оставалось лишь сцепить зубы и двигаться дальше.

Ещё никогда прежде в своей жизни я так не злился на это чёртово женское упрямство и грёбаный страх что-то в своей жизни кардинально поменять. Нахер тебе нужна такая жизнь, если ты даже в душ без расписания сходить не можешь?! Или это у баб такая новая форма мазохизма — делать всю жизнь то, что тебе не нравится? Я ведь вижу, что Полина совершенно не похожа на охотницу за деньгами — ей просто не хватает чего-то, что она пытается ими заменить.

Человеческих эмоций, например.

Вначале после того, как она выставила меня вон, высказав всю эту херню про то, что я ей не нужен, мне хотелось просто выломать эту чёртову дверь, взвалить упрямую идиотку на плечо и забрать с собой, чтобы сломать её титановый панцирь, которым она окружила себя, вращаясь в кругу этих уевшихся жизнью снобов. Даже приковать её наручниками к батарее, если будет нужно — а, скорее всего, так и будет — и запереть в своей квартире, пока из её головы не выйдет вся эта дурь про «жертвенность».

Запрокидываю голову к ночному небу и выдыхаю облако табачного дыма. Чёртовы сигареты. Вот что бывает, когда твои друзья пользуются этой хернёй, чтобы избавиться от стресса, а ты просто пробуешь за компанию и действительно находишь в этом отдушину. Глупо, но работает. Я уже полтора часа стою во дворе собственного дома, смотря на тёмные окна квартиры, в которой живу последние два года, и пытаюсь представить, что чувствовал бы, если бы там меня кто-то ждал: Полина, возящаяся с продуктами на кухне или сидящая у телевизора за каким-нибудь дурацким сериалом, который я всё равно смотрел бы, потому что он интересен ей; пара-тройка ребятишек, носящихся по дому друг за другом или тискающие домашнего питомца, который обязательно был бы заведён исключительно ради них… Картина выходила до того соблазнительная, что я железобетонно решил, что с Авериным Полина не останется, даже если после Богдан найдёт меня и сделает из моего лица светофор. Если я что и усвоил в этой жизни, так это то, что за всё приходится бороться, если хочешь что-то иметь. Абсолютно за всё.

И если мне нужна Молчанова — придётся попотеть, но сдаваться я не собираюсь.

Швыряю окурок в урну и поднимаюсь на восьмой этаж пешком — последний раз я в спортзале был два дня назад, хотя форму надо поддерживать ежедневно, и это было своеобразное восполнение.

Нехорошее предчувствие посетило меня ещё на пятом этаже, когда кроссовки звучно чвякнули по воде, которая, не прекращаясь, текла вниз по ступенькам с верхних этажей. Учитывая, что такая херь происходит уже третий раз, даже не приходится сомневаться в том, из чьей именно квартиры извергается этот водопад.

Сука.

На шестом и седьмом этажах уже царит беспредельный кавардак, так как воде не хватило стен моей квартиры, и она отправилась наносить ущерб всем соседям, которые жили подо мной. Но на меня никто орать или жаловаться и не думал, потому что и мою квартиру затопило из той, что находится на этаж выше — она пустует и периодически напоминает о себе таким вот дебильным способом, потому что её хозяин — жадное чмо, спускающее деньги на что угодно, но точно не на качественную сантехнику.

Интересно, родители в курсе, что это будет уже третий ремонт за последние восемь месяцев? И, думаю, не последний, потому что заставить этого оленя поставить нормальные вентили не сможет даже спецназ.

Отмыкаю дверь квартиры и попадаю в океанариум; хорошо, что я, наученный горьким опытом, прячу документы на верхней полке шкафа… Устало закатываю глаза и набираю телефон единственного холостого друга.

— Внимательно, — орёт Шастинский, пытаясь перекрыть музыку.

— Где тебя носит?

— А ты уже соскучился? — веселится Лёха.

— Мне щас не до шуток, — хмурюсь. — Мне надо где-то перекантоваться пару недель, так что тащи свою задницу к себе домой, я подъеду.

В трубке слышится какой-то грохот и лязг, и наконец-то музыка стихает.

— Твою берлогу взорвали террористы?

— Хорош петросянить. Едешь — нет?

— Да чё ты как баба на пятом месяце беременности, щас буду.

Приезжаю на целых полчаса раньше друга и снова сканирую взглядом тёмные окна теперь уже его квартиры, надеясь, что он убрал свои «игрушки», которые обычно имеют привычку беспорядочно валяться по всему дому.

Машина Шастинского тормозит в паре сантиметров от моей ноги — выпендрёжник — и ослепляет светом фар.

— Так что случилось? — едва выйдя из салона, спрашивает он.

— Вселенский потоп, — невесело хмыкаю.

— Опять? — округляет Лёха глаза. — Чувак, на твоём месте я бы уже давно показал этому придурку, как прекрасны больничные койки.

— Расслабься, парней тут всё равно нет, — фыркаю.

Лёха смотри на меня с благодарностью, и вот передо мной уже не клоун, а парень, которому всё осточертело. Наверно, меня никогда не перестанет удивлять эта его способность переключатся между эмоциями — будто по щелчку пальцев. Не знаю, сколько надо жить и чего повидать за свой век, чтобы овладеть такой техникой, но Лёха умудрился освоить её всего за год — пока мы снимали его с наркоты и ныкали по реабилитационным центрам. То ли его бесили эти сочувствующие взгляды от нас с парнями, то ли он просто не хотел грузить всех своими проблемами, предпочитая вариться в них в одиночку, но с той самой ночи, как его выписали, никто из парней ни разу не видел его серьёзным — ну, кроме меня. Его манера поведения немного напоминала Полинину — с той лишь разницей, что они использовали разные техники: если Лёха включал функцию идиота, то Молчанова — функцию стервы. И в какой-то степени они оба поступали неправильно, потому один держал всё в себе, заставляя меня гадать, когда же он рванёт, а вторая просто пряталась за своей холодностью, и это тоже не приведёт ни к чему хорошему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Я без неё сдохну, — внезапно произносит Шастинский, отвлекая моё внимание на себя.

Хлопаю его рукой по плечу: мы оба в одинаковой заднице.

Вот только мне достаточно просто закинуть Полину на плечо; Лёхе же с Кристиной приходится просчитывать каждый шаг, а он к такому не привык. Да и характер у него не тот, чтобы с хорошими девочками нормально общаться — это всё равно как если бы демон влюбился в ангела, заранее зная, что ему в это всё лучше не соваться.

— Послушай, я пытался разговаривать с Полиной мягко, но иногда это не тот способ достучаться до кого-либо; с некоторыми приходится забыть про благородство ради их же блага.

— Предлагаешь мне взвалить Кристину на плечо? — вскидывает брови Лёха. — Чтобы напомнить ей, через что она прошла, и оттолкнуть от себя?

Качаю головой.

— Клин клином вышибают, как бы дико это ни звучало. Иногда нужен сильный стресс, чтобы заставить человека действовать; может, Кристине будет проще справляться со всей этой хернёй, если она вытащит голову из песка?

— А если я сделаю только хуже?

— Думаешь, есть куда?

Пару минут Шастинский задумчиво изучает грязный снег под ногами, который потихоньку превращался в мерзко чвякающую слякоть.

— Если после такого она мне просто втащит — это будет приемлемая цена за отношения, — кивает он. А после поднимает голову, смотря мне прямо в глаза, и я почувствовал холодок у основания черепа — сейчас я будто в ад заглянул. — Но если она замкнётся в себе окончательно — ты покойник.

Вскидываю бровь.

— Если что, вся ответственность будет целиком на тебе, потому что это будет твой выбор — поступить так, как поступил я.

Друг тяжело вздыхает.

— Хуёво, когда нет одного-единственного правильного решения — тогда не нужно было бы ломать голову над альтернативными путями. Да ещё боясь при этом причинить вред вместо того, чтобы помочь.

— Это чёртова жизнь, Шастинский, — хмыкаю. — Тут никогда не было легко.

Лёха кивает и вытаскивает ключи из кармана.

— Иди, я ещё не закончил… дела.

Внимательно всматриваюсь в лицо друга и досадливо морщусь.

— Ты ведь не делаешь того, о чём я только что подумал?

В глазах Лёхи мелькают черти.

— Понятия не имею, о чём ты.

— Ни одна шалава с первоклассным телом не поможет тебе выкинуть Кристину из головы.

Лёха улыбается уголком губ, но его глаза при этом окончательно потухают.

— Я ещё не всё перепробовал.

— Самому-то не противно?

Шастинский морщится, и я понимаю, что попал прямо в цель: он может прыгать по койкам и трахаться по туалетам клубов сколько ему влезет, но итог будет один — либо он всё же работает над собой и остаётся с Кристиной, либо всю оставшуюся жизнь бухает в компании проституток. Но я отчасти его понимал — он не хотел портить жизнь девочки, которой и так досталось; Лёха был скорее наказанием, нежели благословением, и чтобы терпеть все его закидоны, его нужно любить… запредельно сильно.

Мы с парнями — другое дело; мы впятером будем друг за друга горой несмотря ни на что, даже если кто-то из нас будет вести себя по отношению к остальным как кусок дерьма — просто потому, что так и поступают друзья. Нам нередко приходилось выбивать друг из друга дурь, прежде чем мы достигли того уровня доверия и понимания, который есть сейчас.

И если иногда у кого-то «развинчиваются гайки» — задача остальных затянуть их по новой.

Сейчас с Лёхой — именно такая ситуация.

— Как ты потом будешь смотреть на неё, зная, что вместо того, чтобы бороться за неё со своими демонами, ты пил с ними на брудершафт?

Друг снова хмурится; и пока он думает, я вижу в его глазах отголоски нешуточной битвы с самим собой, потому что ломать себя непросто.

По себе знаю.

* * *

Но Шастинский далеко не идиот, каким вечно прикидывается, так что уже через десять минут мы вместе поднимаемся в его квартиру.

— Так, только давай договоримся: парням ни слова о том, что ты живёшь у меня, — тыкает он в мою сторону ключами от дома. — Я итак уже получил ярлык гея; не нужно усугублять ситуацию.

— Меньше обращай внимания на то, что говорят парни и те придурки, которые всё это насочиняли, — со смехом вешаю пальто. — Просто когда люди разочаровываются в собственной жизни, они делают всё, чтобы отвлечься от своего дерьма. Ну и иногда втягивают в это других.

— Это самая тупая причина, которую я слышал.

Шастинский топает на кухню и достаёт из холодильника бутылку настоящего чешского пива и колбасную нарезку.

— Короче, план такой: мы бухаем, смотрим «Техасскую резню бензопилой» и не заикаемся о бабах даже вскользь и случайно, идёт? — спрашивает он, набивая рот колбасой.

Бля, ну вылитый хомяк.

Киваю, беру свою запотевшую бутылку и прихватываю из холодильника ещё и банку маслин — не знаю, почему, но люблю эту херь с самого детства.

Мы действительно смотрим ужастик, угарая над «страшными» моментами, и стараемся не пускать в головы всё то дерьмо, что дружно оставили за дверью. Для него ещё будет вся жизнь впереди, а если периодически не разгружать мозги, можно поехать крышей, захватив при этом и фундамент.

После третьей бутылки Лёха сам же нарушает своё правило и начинает трепаться о том, что вообще не собирался западать на кого-то вроде Кристины, потому что с «оторвами» проще договориться. Я честно пытался культурно его заткнуть — и некультурно тоже — но по итогу в его руках материализуется телефон, и уже через пару секунд мой собственный гаджет отзывается виброй в заднем кармане джинсов.

Шастинский отписался в общем чате.

«Предлагаю создать клуб под названием «Без баб» и дать обет безбрачия», — читаю бред (у Лёхи под градусом функция клоуна активируется автоматически) — а ведь он выпил всего две бутылки.