«Через полчаса буду», — пишу в чат и тут же набираю номер такси.

Надо что-то менять в этой чёртовой жизни.

* * *

Входная дверь квартиры оказывается слегка приоткрыта, когда я почти через час вместо ожидаемых тридцати минут оказываюсь у себя дома; в коридоре под вешалкой — гора кроссовок, сваленных в кучу, на вешалке — три куртки и пальто; пока я залипаю на этот срач, из гостиной доносится шебуршение. Заворачиваю в комнату и натыкаюсь на четыре пары абсолютно серьёзных глаз.

И мне это нихрена не нравится.

— Это что за инфаркт для перфекциониста вы устроили в коридоре?

Нет, перфекционистом я не был, но любовь к порядку в моей крови иногда доходила до маниакальности, что тоже не единожды становилось предметом для споров, а пару раз даже доходило до драки.

— Хорошая попытка, бро, — фыркает Лёха. — Где ты был?

— Какая разница?

— Если твой друган в три часа ночи где-то колобродит, да ещё один — что-то не так, — встревает Макс.

Неопределённо хмыкаю.

— Хочешь сказать, у тебя никогда не было желания побыть одному?

— О котором я заранее не предупредил никого из вас? — хмурится друг. — Дай-ка подумать: не-а.

— Ну и чего вы от меня хотите? Сеанс психотерапии?

На плечо опускается тяжёлая ладонь Кира.

— Мы просто хотим быть уверены в том, что с одним из нас всё в порядке.

Устало потираю руками лицо.

— Я в порядке. Довольны?

Парни ещё раз внимательно сканируют меня, а после кивают.

Ну да, у меня же все эмоции обычно на лице написаны.

Ловлю взгляд Лёхи, в котором на мгновение мелькает предупреждение, а после появляется привычный огонёк балагурства.

— Так, раз мы всё выяснили, может, рванём в клуб? — потирает он в предвкушении руки.

— А может хватит? — спрашиваю.

Брови парней коллективно ползут вверх.

— Ты же сказал, что всё нормально! — Ёжик.

— Мне кажется, или он нас только что послал куда подальше? — Кир.

— А ещё друг называется… — Лёха.

— Или клуб, или сеанс психотерапии, — ухмыляется Макс.

И тут я сдаюсь, потому что если кто-то из них меня ещё и жалеть начнёт — точно взорвусь.

Сегодня мы впервые за последние полгода изменили своей привычке торчать по вечерам в Конусе и поехали в «Империю», который, если не считать «Золотую клетку», был единственным нормальным клубом на весь город. Здесь не было неона и бьющей по ушам херни, которую все называют музыкой; здешний ди-джей вообще был парень что надо и в музыке шарил, как никто.

Ну и, кроме всего прочего, был нарушен ещё один обычай — Кир припёрся с Ксюхой.

Ставим машины на парковке практически у самого входа, и ждём, пока Лёха, присев перед задним левым колесом, придирчиво его осматривал.

— Помощь нужна? — хмыкает Егор.

— Нет. Идите, я догоню.

Пожимаем плечами и скрываемся внутри.

За что люблю «Империю» — здесь есть второй этаж со стеклянным полом, через который ты можешь наблюдать за тем, что твориться внизу, в то время как люди на первом этаже тебя совершенно не видят. Верхний этаж разделён на небольшие зоны, в которых стоит по два кожаных диванчика, обтянутых тёмно-синим бархатом; мы с Егором и Максом плюхаемся на один, а Кир с Ксюхой — на другой, и я понятия не имею, как с ними рядом будет чувствовать себя Лёха, но заранее приготавливаюсь угарать.

Через полчаса в зоне видимости появляется Шастинский — двигатель он там разбирал, что ли? — и уверенно плюхается рядом с Киром, вытянув свои ноги под столик.

Шпала.

Ксюха пару секунд с хитрым прищуром смотрит на Лёху и толкает его в плечо.

— Вообще-то, тут сидит чета Романовых, — строго говорит она, хотя в глазах блестят озорные огоньки. — Это наш диван. А ты — третий лишний!

Лёха на пару секунд подвисает.

— Не понял, это почему именно третий лишний? Может, лишний второй… — он копирует недавний прищур Ксюхи и закидывает руку Киру на плечо. — А вообще, может, это ты тут лишняя? Пересаживайся к парням, нам с Романовым и без тебя неплохо будет!

И всё это было сказано на бабский манер, так что я даже не пытался сдержать рвущийся наружу ржач.

Впрочем, как и все.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌В общем-то, атмосфера напряжённости так и не рискнула переступить порог клуба; мы потягивали «Мохито» до шести утра, а после разъехались по домам, собираясь через полтора часа встретиться на университетской парковке как ни в чём не бывало. Родители как обычно отсутствуют — за последние десять лет, что существует наше турагентство «Люкс-Тур», я привык к тому, что в это время они уже впахивают на работе; особенно теперь, когда мы расширяемся и открываем филиал в соседнем городе.

Душ, чистая одежда, завтрак — всё на автопилоте и высоких скоростях, потому что терпеть не могу опаздывать, а на дорогах, скорее всего, будут пробки — в утро понедельника-то…

Правда, до универа доезжаю не сразу: поддавшись импульсу, торможу на обочине и включаю «аварийку» — схлопотать штраф на ровном месте мне не улыбается, потому что я всегда вожу очень аккуратно и ни разу в жизни ни одного штрафа не платил. Не знаю, что именно заставило меня нажать на тормоз — может, мысль о том, что до Шастинского мне далеко, и притворяться весельчаком, когда внутри полный раздрай, я не умею.

Ну и хотя бы трёхчасовой сон мне бы всё-таки не помешал…

От внезапного стука в окно я вздрогнул и повернулся к источнику шума; на меня чистыми голубыми глазами приветливо смотрела блондинка; довольно милая и вроде даже с естественной красотой.

Но внутри ни черта не ёкнуло.

Опускаю стекло.

— Помощь нужна?

У неё даже голос — целая симфония.

Ну давай, Костян, влюбись уже!

Внутри снова немая тишина.

— Всё в норме, спасибо, — выдавливаю наконец.

Девушка лучезарно улыбается, кивает и уходит; в зеркало заднего вида лениво наблюдаю, как она садится в «Элантру» и скрывается из глаз.

Какого чёрта тебе ещё надо, Матвеев?

* * *

Трясу головой, потому что если продолжу культивировать в голове всю эту пиздострадальческую херню — точно поедет крыша.

За весь день со мной не случилось ни одного форс-мажора — даже как-то обидно стало; по всем семинарам, коих сегодня было целых три, умудрился получить «отлично», хотя не помню даже, когда последний раз учебники или конспекты открывал; парни не напрашивались на мордобой — даже Шастинский, хотя для него промолчать и не подлить масла в огонь сродни подвигу.

А меня, как в том фильме, так и тянуло нарваться на неприятности и выпустить пар. Может на бокс записаться? Или где там ещё дурь из башки выбивают?

После учёбы парни опять строят привычные планы — посидеть в Конусе и завалиться к кому-нибудь на квартиру, а я готовлюсь к тому, чтобы придумать годную отмазку, потому что сыт психотерапией (а я уверен, что она будет) по самые гланды, когда мой задний карман вибрирует, оповещая о входящем звонке.

На экране высвечивается улыбающееся лицо матери.

— Внимательно, — хмурясь, обозначаю свою готовность слушать.

— Домой, — как в детстве, выдаёт она.

Лаконично, исчерпывающе и таким тоном, что у меня и в мыслях нет возмущаться или сделать наоборот.

Ну и молча радуюсь, что не нужно искать причину, чтобы пропустить посиделки с парнями. Хотя тот факт, что на часах ещё половина третьего, а родители уже дома, меня слегка нервирует — обычно до девяти от них ни слуху, ни духу. Должно произойти что-то из ряда вон, чтобы в такое время они были не на работе.

Даже не успеваю переступить порог их загородного дома, а моя задница уже чувствует, что мне не понравится исход нашей предстоящей беседы. В конце концов, за все двадцать два года своей жизни такого тона от матери я удостаивался лишь дважды — когда мы с парнями воровали яблоки в чужих садах, и после того, как попробовали стянутые Максом у его отца сигареты.

Сегодня был третий раз, когда от подобного тона голоса родительницы мне захотелось послать всё нахрен и свалить, пока меня не заметили. Хотя это так и осталось лишь в пределах моей головы — я ведь хороший сын.

Родители обнаруживаются в кабинете: отец проверяет электронную почту, а мать мечется из угла в угол — точно тигрица в клетке; правда, стоило ей увидеть меня, как маршрут её резко поменялся.

— Ну наконец-то! — всплескивает руками — чересчур эмоциональная. — У тебя ведь есть официальный костюм? Хотя о чём это я, само собой есть… Тебе нужно подобрать что-то бордовое, чтобы соблюдалась цветовая гамма, это ведь тоже немаловажно…

— Остановись, женщина, — закатывает глаза отец. — Он ведь понятия не имеет, о чём ты говоришь.

С этим у родительницы всегда были проблемы — рассказывать о чём-то опустив самое главное, потому что все должны быть в теме по умолчанию…

— Ох, и действительно, — хмурится мама. — Сегодня устраивается благотворительный приём по сбору средств для одного из детских домов, которые мы курируем уже пару лет. Вообще-то, обычно мы ведём его сами — как основатели — но сегодня к нам присоединяться и наши, так сказать, партнёры из «Невады», которые поддержали акцию в прошлом году.

Что-то такое я действительно откапываю на задворках памяти — отец вскользь упоминал об этом осенью прошлого года, но я благополучно пропустил это мимо ушей, потому что конкретно здесь от меня ничего не зависело, а потому не интересовало.

— Опусти эти малозначимые подробности и скажи, каким боком в эту формулу вписываюсь я, — озадаченно хмурюсь.

Мать только закатывает глаза.

— На сегодняшнем вечере будет присутствовать вся семья Авериных, поэтому нам следует поступить так же.

Воображение тут же подкинуло мне общие очертания светского раута, на котором каждый попытается доказать, что он «круче».

— Я пас, — фыркаю в ответ. — До сегодняшнего дня моё присутствие на подобных вечерах ни разу не требовалось — думаю, вы и без меня прекрасно справитесь.

— Мы выступаем спонсорами вечера наравне с «Невадой», поэтому должны явиться в полном составе, — убеждает отец. — Я никогда не просил тебя ни о чём подобном за всё время существования нашей турфирмы, а сейчас прошу, сын.

Это заставляет меня чувствовать себя последней сволочью.

В конце концов, что плохого случится, если я пару часов потусуюсь среди таких же снобов, каким все считали и меня?

— Хорошо, — киваю, заранее приготовившись весь вечер строить из себя невозмутимость.

Главное, не утухнуть от скуки.

— Вот и ладненько, — сияет мать. — Осталось только подобрать тебе что-то в одной цветовой гамме с нами.

— Это ещё зачем?

Неужели нельзя просто прийти, сделать доброе дело и свалить? Зачем нужны все эти детские причуды с «общим цветом»? Это ведь обычный приём, где соберутся люди, привыкшие к наигранным улыбкам и показушному добродушию, которым эти «сливки общества» прикрывают своё лицемерие и меркантильность, словно ширмой…

Мать цокает.

— Что бы ты в этом понимал… Каждая семья будет в своей палитре — у нас это будет бордовый.

У меня вырывается смешок, потому что в моём гардеробе вещей такого цвета даже близко не было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Хотя…

— Будет тебе бордовый, — криво ухмыляюсь родителям, отчего мать подозрительно щурится.

Вообще я по жизни терпеть не могу яркие цвета и всякие новомодные принты в одежде; если открыть мой шкаф, то глаза ожидаемо разбегутся от обилия чёрных, тёмно-синих и серых цветов с перемежающимися оттенками. И в этом мрачном царстве было всего два светлых пятна: мой белый костюм, купленный на венчание родителей два года назад, и в который я при желании мог бы втиснуться и сегодня, если б не дурацкое условие; и бордовая рубашка, которую на прошлый день рождения подарил Лёха — со словами «Твоя одежда навевает такую тоску, что энергетические вампиры подохли бы от голода». Фыркаю, потому что понятия не имею, как Шастинский умудрился подарить мне именно ту вещь, которая понадобилась мне через год.

Официальный приём запланирован на семь часов вечера, так что я надеялся, что моего двухчасового присутствия хватит для того, чтобы произвести нужное впечатление, потому что торчать там «до победного» в мои планы не входило. Прикинув, что в моём распоряжении есть ещё целых четыре часа, плюхаюсь на кровать, надеясь провалиться в полуторачасовой сон — я ж не робот, чтоб сутки на ногах без последствий провести — но телефон издаёт звук упавшей на стол монеты.

«Я уже две недели пытаюсь вытащить вас всех подальше от цивилизации… — бухтит Лёха. — Хоть бы спасибо сказали».