— Выходить будем по одному, — лукаво прошептала она и начала неторопливо одеваться. Облачившись в костюм и наспех пригладив прическу, Маринка выглянула из-за кулис и весело рассмеялась:

— Можно выходить, не опасаясь. Все в доску!

Она выскользнула в зал, предварительно чмокнув Трубникова в висок, а Трубников так и остался лежать нагишом среди разбросанной одежды. Внезапно он понял, что теперь, после этой чертовки, ему все женщины будут казаться жалким подобием.

Это было в точности такое же состояние, как у героя романа Колесникова, вышедшего из покоев королевы Марго.

47

На следующее утро секретарша доложила генеральному, что к нему рвется некий господин Колесников.

— Одно другого не легче! — недовольно пробурчал Трубников. — Вы спросили, что ему надо?

— Спросила, — хлопнула глазами секретарша. — Он ответил, что у него к вам очень важное дело. Сказать, что вы заняты?

— Скажите! Хотя нет! Пригласите его!

Диман вошел в кабинет с каким-то помятым пакетом под мышкой и робко остановился у двери, не решаясь пройти дальше. Он выглядел довольно жалко, этот веселый, никогда не унывающий Диман.

— Привет, Женек, — виновато улыбнулся он. — Я иду сдаваться. Зашел проститься.

— Прощай, Диман, — ответил Трубников. — Веди себя примерно и, может быть, попадешь под амнистию. Так-то вот, Дмитрий Федорович. Только к чему все эти сентиментальности?

— К тому, что, кроме тебя, у меня никого больше нет. Прости! Но мне некому оставить даже это.

Колесников подошел к столу и вытащил из пакета папку.

— Это технология производства кумыса и доверенность на право использования патента. Я переоформил права на тебя.

— Зачем, Диман? — покачал головой Трубников.

— Затем, что, во-первых, мне больше это не понадобится, а во-вторых, у тебя лучше получится развернуть крупномасштабное производство.

— Да я не собираюсь разворачивать производство, — занервничал друг детства.

— Как хочешь. Но пусть это побудет у тебя, пока я сижу.

Трубников тяжело вздохнул и потупил взор.

— И вот еще, сохрани тетрадь, — со вздохом добавил Колесников. — Может, когда я выйду, мне удастся дописать роман. Хотя, наверное, уже поздно. Нужно все делать вовремя. Правильно сказал Кузнецов: героев надо определять сразу, иначе незавершенная судьба героя перейдет на автора. Я это испытал на собственной шкуре. Ей-богу! Я задумывал один роман, а сейчас, двенадцать лет спустя, мои пальцы пишут совсем иное.

Трубников открыл тетрадь и сразу уткнулся в новую главу, написанную, в отличие от предыдущей, гелиевой ручкой: «В тот вечер был собачий холод, но Пьер дрожал не от холода, а оттого, что должен был совершить сегодня…»

— Хорошо, Диман. Я сохраню и то и другое, — пообещал Трубников серьезным тоном и вдруг подал руку.

Надо было видеть, какой детской радостью вспыхнули глаза Димана. Он с благодарностью тряхнул пятерню товарища, и по его щекам покатились слезы. Виновато улыбнувшись, посетитель торопливо кивнул и поспешил к выходу.

— Постой, Диман, — остановил Евгений. — Ты можешь не идти в милицию. Тебя никто не гонит. А с Марго мы договоримся.

— Нет! — тряхнул головой Колесников. — Я больше не могу злоупотреблять твоей добротой.

Он хлопнул дверью, и стало совсем тоскливо. Чтобы окончательно не впасть в депрессию, Трубников позвонил Маргулиной.

— Марго, что ты делаешь сегодня вечером? — грустно спросил он.

— То же, что и вчера. Тоскую по мужу.

— А не потосковать ли нам вместе?

— Извини, Женя. Не имею права.

— Понимаю, — сокрушенно вздохнул Трубников. — Ты должна выдержать траур. Ну а, скажем, после того, когда все траурные формальности будут соблюдены, не намерена ли ты в третий раз выйти замуж?

— А есть кандидатура? — притворно удивилась Марго.

— Есть! — ответил Трубников. — Один одинокий преуспевающий владелец издательского дома. Не бедный, если тебе это важно.

— Но и не настолько богатый, чтобы предлагать руку и сердце королеве.

— Как будто твой муж был американским миллионером! — с обидой в голосе парировал Трубников. — Хватит выпендриваться, Марго!

— Ну, может, еще будет, — лукаво прочирикала она и бросила трубку.

Трубников почесал затылок и неожиданно подумал, что технология, которую оставил Колесников, еще, может быть, очень пригодится. А почему бы действительно не попробовать себя в роли мирового магната?

Впрочем, эти мысли не долго занимали будущего магната. Внезапно снова начали слипаться глаза и мозги превращаться в кашу-размазню. А ведь давно его не клонило в сон, с того самого вечера, как в редакцию позвонили из бюро доверия.

Евгений положил голову на рукав, решив только чуточку кемарнуть, но, по обыкновению, оторвался по полной программе. Трубников проснулся от гула пылесоса и смеха вахтера.

— Чего ты ржешь, Петрович, — возмущалась уборщица. — Для них пятнадцать тысяч — это все равно что для тебя пятнадцать копеек. Если бы я настояла, они отвалили бы все тридцать.

— А сорок?! — залился жеребячьим ржаньем вахтер.

— И сорок! И все сто бы отвалили. Была бы я умнее, сейчас бы не выеживалась с этим пылесосом, а лежала где-нибудь на золотом песочке острова Тенерифе…

«Каждый день одно и то же», — поморщился Трубников и начал нехотя собираться домой.

Дома было тоскливо и одиноко. Телевизор раздражал, газеты раздражали, от радио гудела голова. Какое скотство! А не бросить ли все к бесам и не податься ли куда-нибудь поближе к золотым пескам острова Тенерифе? Несчастная уборщица понимает в жизни больше, чем генеральный директор издательского дома. Тоска!

Трубников упал на диван, открыл тетрадь Колесникова на новой главе и прочел: «В тот вечер был собачий холод, но Пьер дрожал не от холода, а оттого, что должен был совершить сегодня…»

48

В тот вечер был собачий холод, но Пьер дрожал не от холода, а оттого, что должен был совершить сегодня. Он стоял за углом дома епископа и клацал зубами. Иногда вор опускал руку за пояс и поглаживал гладкую рукоятку ножа. «Скорее бы», — нетерпеливо тикало в висках, и сердце замирало, если вдали раздавался конский топот. Но все кареты проносились мимо, и каждый раз после этого вор вздыхал с облегчением. «Хорошо бы, если она сегодня не приехала», — сверкнула неожиданная мысль. И Пьер удивился своей трусости. Неужели ему страшно? Нет, неправда! Он ничего не боится! Просто очень холодно.

Зимний вечер был безлунным, но светлым от снега. Впрочем, Пьер заметил, что снег метет с его стороны. Те, кто встанет против ветра, будут жмурить глаза и не сразу заметят убийцу. Хотя пробежать незамеченным двадцать шагов по сугробу будет не легко.

«Скорее бы», — снова раздавалось в висках, и когда было совсем невмоготу, Пьер начинал прыгать. Он вытоптал в снегу за углом уже внушительную площадку, а кареты все не было.

Внезапно топот копыт и скрип колес прервал его невеселые мысли. Вор выглянул из-за угла и увидел, что по дороге несется очередная карета. «Судя по скорости, она проскочит мимо», — подумал Пьер, но ошибся. Неожиданно на повороте кучер резко осадил лошадей и направил экипаж к обители епископа. Сердце Пьера замерло. Он достал из-за пояса нож и до боли в пальцах сжал рукоятку.

С козлов сошел лакей и открыл резную дверцу кареты. Двое стражников спрыгнули с рессор и встали по бокам. Лакей подошел к воротам и громко постучал колотушкой. Из кареты выходить не спешили.

Но вот наконец в воротах открылось маленькое окошко, и лакей что-то негромко произнес. Загремел засов, и в эту же минуту на первую ступень кареты ступила женская нога в черном чулке. Глаза Пьера сверкнули, как у волка. Он даже разглядел в темноте на туфлях этой особы крохотные золотые застежки. Выгнувшись, словно кошка, Пьер тенью выскользнул из-за угла и замер за спиной одного из стражников в двадцати шагах. Второй, который стоял лицом, не заметил никакого движения, поскольку убийцу загораживал его напарник, к тому же снег слепил глаза. Маневр был прост: бесшумно подкрасться сзади и внезапно вонзить нож из-за спины охранника.

Снег предательски скрипел под ногами, когда убийца на цыпочках подбирался к карете. «Только бы не оглянулся кучер», — молил Пьер. Он вплотную приблизился к могучей спине стражника и бесшумно опустился на корточки. Женщина вышла из кареты и величественно направилась к воротам. За ней потопали оба охранника, а Пьер бесшумно последовал за ними. «Ну! Ну же!» — разжигал он себя, и все никак не мог решиться выскочить из-за спины. А нужно было только обогнуть стражника и пырнуть ножом в бок Екатерину. Секундное дело!

Из-за сугробов шествие было медленным. Неподалеку от ворот мадам остановилась, чтобы поднять юбку и перешагнуть через снежный занос. Лучшего случая нельзя было придумать. Пьер двумя прыжками обогнул правого охранника и оказался лицом к лицу с великой Екатериной Медичи. Он замахнулся ножом и увидел ее глаза. В глазах бывшей королевы не было испуга, в них было королевское недоумение. Боже, как она была похожа на Марго. Пьер сжал зубы и яростно замахнулся во второй раз. Стража стояла на месте, она была ошеломлена и не шевелилась. Нож позорно повис в воздухе, не двигаясь вперед. Будто какая сила не давала воткнуть его в дряблую плоть королевы. Она строго и величественно смотрела в глаза убийце и при этом не пыталась уклониться от удара.

— Прощайтесь с жизнью, ваше величество! — с отчаянием крикнул Пьер и замахнулся в третий раз, но внезапно понял, что никогда не сможет ударить ножом эту женщину. Ни эту, никакую другую. Это поняла и жертва.

— Что же вы стоите, убейте его, — нарушила молчание королева, обратившись к рыцарям.

Стражники наконец опомнились, обнажили клинки и ретиво бросились на убийцу. Пьер ловко увернулся от шпаги: сначала от первой, затем от второй, после чего весело пустился наутек.

Рыцари помчались следом, но куда там? Бегать по сугробам не всякому дано. Куда им до него, легконого парижского вора, которого еще не догнал ни один всадник, не то что пеший.

Метель донесла слова Катрин, обращенные, видимо, к вышедшему из ворот епископу:

— Ну вот, сон не сбылся. Я осталась жива.

Оторвавшись от преследователей, Пьер забросил нож в сугроб и уныло поплелся в харчевню. Он вошел в «Три гуся», когда веселье было в полном разгаре. Музыканты играли, девушки плясали, мужчины метали кости. Пьер угрюмо проследовал мимо игрального стола и сел в угол на место Шарля. Он уткнулся лбом в собственные кулаки и тихо заплакал.

В таком положении Пьер пробыл довольно долго. Бедняга дважды забывался, но когда приходил в себя, начинал скрежетать зубами. Жить больше не хотелось. Он бессовестно обманул ту, на которую молился. Как она была к нему доверчива, к этому презренному проходимцу, за жизнь которого никто не даст и полфранка.

Внезапно Пьер услышал, как напротив него кто-то тяжело плюхнулся на табурет. Бедняга поднял голову и увидел неподвижные глаза Шарля. Легконогий вор выпрямился и произнес с дрожью в голосе:

— Я не смог убить, Шарль. Ты прав, убивать не легко.

Шарль долго молчал, сверля собеседника своими неподвижными глазами, затем медленно потянулся к ножу. «Прощай, Париж!» — последнее, что мелькнуло в бесшабашной голове вора.

Когда убийца вытащил из-за пояса свое орудие, в таверне сделалось тихо. Однако, вопреки ожиданиям, Шарль не пронзил наглеца у всех на глазах, а презрительно швырнул нож на стол. Лезвие было в крови.

— Чья это кровь, Шарль? — ахнул Пьер.

— Екатерины Медичи, — мрачно ответил убийца.

— Ты убил королеву-мать?

— В карете, перед въездом на мост.

— Но зачем, Шарль? — изумился Пьер. — Ты же не получишь за это никакой награды. Награда уже отдана мне.

Шарль потупил взор и, стиснув зубы, произнес:

— Я не хочу, чтобы королева Марго осталась обманутой.

В это время к столу с любезной улыбкой подошел хозяин и заискивающе спросил у Шарля, поставив перед ним кувшин бургундского.

— Вам, как всегда, запечь гуся?

— Ему гуся, — ответил убийца, кивнув на Пьера, и бросил на стол луидор. — Нож тоже теперь твой, вор, — добавил Шарль, когда хозяин исчез. — Мне он больше не понадобится. Это было мое последнее убийство. Я поклялся Божьей матери, что больше никогда не стану убивать. Я ухожу из Парижа навсегда. Может быть, из меня еще получится поэт.

Шарль тяжело вздохнул, не спеша поднялся и покинул харчевню. Хозяин принес яичницу и уважительно поставил перед Пьером. Но Пьер даже не взглянул. Он закрыл лицо ладонями и сидел так до тех пор, пока не принесли гуся. Но к гусю он тоже не притронулся.