— А вы случайно не знаете кому?

— Если бы я расследовал это дело, то в первую очередь обратил бы внимание на последнее место, где видели самолет, то есть на аэропорт Акапулько.

Именно там уже вели расследование люди из прокуратуры. А теперь, когда у Адама есть фотографии Маккинли Свейзи, дело упрощалось.

— Если то, что вы говорите, правда, то Дэнни Видал напрямую замешан в убийстве двух летчиков.

— И того, кто был в третьей емкости на столе в морге, — добавил Палмер Виатт.

— Я тоже думал об этом, — сказал Адам.

— Кто-то, кто почему-то съехал с дороги на грузовике.

— Или же ему помогли свернуть прямо в овраг.

— Мне кажется, что во всем этом замешан Дэнни.

Адама беспокоил еще один вопрос.

— Вы знаете, что ваша дочь ждет ребенка?

— Конечно, — тихо ответил Палмер.

— И это ничего не меняет?

Палмер заговорил, тщательно подбирая каждое слово:

— В вашей религии есть одна замечательная традиция, мистер Сингер. Ребенок автоматически наследует национальность матери, поскольку никогда нет и не может быть никаких сомнений в том, кто его мать.

Адам хотел спросить, как Палмер узнал, что он еврей, но он решил, что сейчас у них есть более важные темы для обсуждения.

— Вы предполагаете, что отец этого ребенка не Видал?

— Конечно, нет. Я говорю лишь о том, что этот ребенок принадлежит моей дочери. Это ребенок Кори, мой внук, а остальное не имеет для меня значения.

Они еще поговорили о Маккинли Свейзи, об увлечении Кори Дэнни Видалом. Палмер объявил, что у него назначена на сегодня еще одна встреча. Они пообещали держать друг друга в курсе событий. Адам проводил посла до дверей. Уже стоя на пороге, Палмер обернулся и тихо сказал:

— Что бы ни случилось, я хочу, чтобы вы понимали: этот ребенок — настоящий подарок судьбы, новое начало всех нас…

Когда Палмер ушел, Адам сел за стол и попытался сосредоточиться на документах и фотографиях, оставленных ему Виаттом. Однако вместо этого его не покидали мысли о Кори и беспокойство из-за невыясненных вопросов, связанных с Дэнни Видалом. Более того, в ушах продолжали звучать последние слова Палмера, и Адам все яснее понимал, как сильно ему хочется быть тем человеком, который предложит это самое новое начало Кори и ее ребенку.

14

Передвижной киоск стоял у обочины дороги, ведущей к отделению «скорой помощи». Люди, ждавшие известий о своих близких, готовы были купить здесь все, что угодно, — от батареек и шоколада до кофе и сандвичей. Такси остановилось прямо перед вывеской «Бруклинская больница — отделение скорой помощи».

Пока Адам доставал деньги, таксист сказал:

— Это же надо — приехать сюда среди ночи, если только ты не помираешь. Зато в этом случае это контора что надо. У меня так и записано на путевом листе: «Если меня подстрелят, отвезите прямо в травматологию Бруклинской больницы, там воскресят и мертвого».

Адам усмехнулся, отсчитывая щедрые чаевые.

— Вы доктор? — спросил тот.

Адам покачал головой.

— Но вы не коп, — продолжал водитель. — Я всегда это точно знаю по чаевым.

Адам ничего не ответил — он был не в настроении. Пройдя через несколько автоматических дверей, он оказался в отделении «скорой помощи». Здесь сильно пахло хвойной дезинфекционной жидкостью. На часах, висевших над головой, было почти девять. Проходя по коридорам, Адам заметил, что здесь, как и в прошлый раз, полно народу, хотя никого, чья жизнь находилась бы в опасности, не было видно. Длинные коридоры были покрыты отполированным линолеумом. Стены тоже выглядели так, словно их недавно мыли. То и дело ему попадались сильно вооруженные охранники, которые сидели на деревянных табуретках за деревянными конторками. Адама несколько удивило то, что охранники не обратили на него ни малейшего внимания, не попросив даже предъявить документы.

Количество вооруженных полицейских увеличивалось с каждым шагом, и Адам понял, что приближается к отделению травматологии. Друзья, родственники пострадавших, а возможно, и просто любопытные стояли вдоль стен, курили, пили кофе и тихо переговаривались. На раздвижных стеклянных дверях было написано по-английски и по-испански, что дальше можно проходить только медицинскому персоналу.

За дверями был самый настоящий бедлам — в коридоре стояли каталки с пациентами перед переполненными перевязочными, рядом крутились медсестры и полицейские в форме и в штатском. Фельдшеры пытались успокоить тех, кто был в сознании и у кого хватало сил плакать и кричать. Несколько медсестер пытались перекричать всю эту какофонию. Адам не знал, как лучше поступить: войти внутрь или попросить кого-нибудь передать Кори, что он ее ждет. В этот момент в коридоре появилась женщина в хирургическом халате — ее лицо показалось Адаму знакомым.

— Извините, пожалуйста, — окликнул ее Адам. — Я ищу доктора Виатт.

Женщина остановилась.

— Вы из окружной прокуратуры, — сказала она. — Не помните меня?

— Ну конечно, — вспомнил он. — Мы говорили с вами, когда я приходил сюда первый раз.

Все это было всего три недели назад, а Адаму казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

Женщина представилась:

— Я — Лотти Брюнер. — Пройдя вперед, Лотти распахнула перед Адамом дверь. — Кори сказала, что вы придете. Она немного задерживается — у нас сегодня несколько тяжелых пациентов.

— Не останавливайтесь, продолжайте двигаться, — посоветовала ему Лотти, быстро лавируя среди каталок с пострадавшими. Адам молча следовал за ней. Совсем рядом промелькнула Кори, склонившаяся над каталкой в одной из перевязочных. Волосы Кори были собраны в пучок, и на ней были очки.

— Хотите кофе? — предложила Лотти, впуская его в длинную узкую комнату. На столе, видневшемся в одном конце комнаты, стоял кофейник и несколько тарелок с пончиками. В другом конце стоял холодильник, а над ним висела доска из пробкового дерева с приколотыми к ней меню нескольких китайских ресторанов, где продавали сандвичи.

— Спасибо, — сказал Адам.

— Не бойтесь сказать что-нибудь, если вас слишком поразит увиденное, — посоветовала Лотти, наливая кофе и показывая в сторону смотровой. — Все это должно быть настоящим потрясением для того, кто здесь впервые.

— Со мной уже все в порядке, но… — покачал головой Адам, — все это совершенно неправдоподобно.

Это было не просто неправдоподобно — это выглядело почти сюрреалистически: все эти каталки, залитые кровью полы, кровь на простынях, на бинтах, в спешке наложенных в машине «скорой помощи» по дороге в больницу. Капельницы, введенные в вены, шины, наложенные на шеи, которые, возможно, сломаны, резиновые распорки, вставленные между переломанными ногами, чтобы зафиксировать положение костей, пока рентген не подтвердит диагноз.

— По-моему, не стоит даже пытаться предложить вам пончик, — сказала Лотти.

— Лучше не надо, — выговорил Адам. — Предпочитаю ограничиться кофе.

Лотти села, жестом показав на стул.

— Мне даже трудно видеть все это вашими глазами, — сказала она. — Тот, кто здесь работает, со временем утрачивает остроту ощущений.

— И вам всегда приходится работать в таком режиме?

— Не всегда. Но обычно как раз в тот самый момент, когда начинает казаться, что стало немного полегче, что-нибудь случается и все начинается сначала.

Лотти откусила пончик.

— Но здесь ведь, кажется, работает много женщин.

Лотти улыбнулась.

— Наверное потому, что это самая неблагодарная работа. Мы спасаем своих пациентов для того, чтобы их отвезли наверх, к хирургам, а оттуда их перевозят в терапию. А семья и знакомые ждут обычно наверху, чтобы поблагодарить последнего врача, с которым имел дело пациент, то есть на нашу долю ничего не достается…

— Почему же вы занимаетесь этим?

— Лично я потому, что такая работа не оставляет времени, чтобы задуматься о чем-нибудь еще.

— А Кори?

— Вам лучше спросить у нее.

— Вы давно ее знаете?

— Мы встретились в этой больнице восемь лет назад.

— А вы хорошо знали ее мужа? — А что еще, черт возьми, он должен был спросить?

— Я виделась с ним всего несколько раз.

— Насколько я понимаю, они были счастливой парой, — сказал Адам, чтобы услышать подтверждение тому, во что ему вовсе не хотелось верить.

— Разумеется, Кори старательно убеждала себя, что это действительно так, — ответила Лотти.

— То есть, по-вашему, их брак был неудачным. — Адам постарался, чтобы голос его звучал как можно более равнодушно.

Лотти слегка нагнулась вперед.

— Что вы хотите от меня услышать? Что он был типичным латиноамериканцем — деспотом и тираном? Что дурно обращался с Кори или же что он был самым любящим мужем на свете, и они были самой счастливой супружеской парой, какую мне только приходилось видеть?

Адама немного удивил не совсем почтительный тон Лотти.

— Ну и как же было на самом деле? — поинтересовался он.

— Чуть больше трех лет назад, когда Кори зашла ко мне и сказала, что выходит замуж, она плакала в течение всего разговора. Она никак не могла остановиться. Мне было тогда очень интересно, в чем же причина этих слез…

— И вы спросили ее?

— Если верить Кори, она плакала от счастья.

— А вы ей поверили?

— Нет.

— И сказали ей об этом?

— Конечно, нет.

— Почему?

— Она все равно не стала бы ничего слушать. У Кори были свои причины выйти замуж за этого человека.

— Вы, наверное, даже не намекнете, какие именно? — Довольно глупо с его стороны выслушивать снова и снова одно и то же.

Лотти внимательно посмотрела на Адама.

— У меня всегда было такое чувство, что Кори знает: ее брак не продлится долго.

— Но зачем же браться за дело, если даже не можешь заставить себя поверить в успех?

— Вы, наверное, шутите… Большинство людей делают то, что делают, вовсе не будучи уверены в успехе, а брак, пожалуй, такая вещь, где меньше всего можно быть уверенным в чем-либо. Ведь тут имеешь дело не просто с неизвестной, а с непредсказуемой величиной.

— Мне кажется, их связали какие-то отношения гораздо раньше…

— Значит, вам все известно.

Адам кивнул.

— Но хотелось бы услышать обо всем с вашей точки зрения.

Лотти заговорила с таким видом, точно повторяла давно заученные фразы.

— Все было очень просто: Кори и Дэнни были вместе десять лет назад, он бросил ее, а потом неожиданно объявился здесь, в Нью-Йорке, и захотел начать все сначала. — Лотти пожала плечами. — Реванш — мечта любой женщины.

— Он любил Кори?

— Как могу я ответить на этот вопрос?

— Он хотя бы казался счастливым рядом с ней?

— Когда я видела Дэнни Видала, больше всего он выглядел нервным.

— Как вы думаете, он мертв?

— Я, пожалуй, скажу так: я надеюсь, что он мертв. Только поймите меня правильно: не то что бы я желаю смерти Дэнни — впрочем, от наших пожеланий никто не умирает и не выздоравливает. Но если Дэнни жив и вам удастся его найти, не знаю, как справится со всем этим Кори.

— А почему вы даете мне такие откровенные ответы?

— Потому что вы задаете весьма откровенные вопросы.

— Это не объяснение.

— Я очень волнуюсь за Кори, — тихо сказала Лотти. — И от души надеюсь, что в зале суда вы умеете надевать маску.

— Что вы имеете в виду?

— Когда вы вошли сюда, все чувства были написаны у вас на лице.

— Может, это простая забота о ближних?

— То, что я увидела, не ограничивается простой заботой о ближнем, — мудро заметила Лотти. — И не пытайтесь отрицать это, потому что когда речь идет о чужих жизнях, я непревзойденный специалист.

Оба поняли, что разговор их дошел до той точки, когда осторожность мешает продолжать отвечать на вопросы, а чувство такта — продолжать их задавать.

Лотти встала и выбросила в мусорную корзину стаканчики из-под кофе.

— Хотите пройти посмотреть, как мы пытаемся исправлять ошибки Господа Бога?

— То есть увидеть, как работает Кори?

Лотти улыбнулась.

— Идите за мной, — сказала она, направляясь в смотровую.

Кори выглядела напряженной до предела, но во взгляде ее чувствовался металл. Она переходила от кровати к кровати, отдавая указания персоналу и ласково разговаривая с пациентами. Тон ее менялся при этом от откровенно злобного до устало-спокойного. Когда Лотти и Адам вошли в палату, Кори как раз закончила осматривать пешеходов, сбитых водителем, и приступила к осмотру молодого человека с совершенно безумными глазами. Лотти и Адам подошли к Кори сзади довольно близко, так что им слышен был ее диалог с пациентом, но сами постарались не привлекать ее внимания.